- И там сыщут, - не замедлил с ответом Палецкий. - И не его одного. Ты вот о бесчестье своем печешься, а не помыслил, поди, сколь людишек опосля пострадает. А я тебе поведаю. Братцев твоих родных первым делом на плаху кинут вместе со всеми их чадами. Ну и мне тоже конец придет, потому как матери наши в сродстве друг с дружкой, хотя из-за того, что оно дальнее, детишек моих могут и пожалеть. Словом, негоже ты удумал. Совсем негоже.
- Смириться, стало быть, предлагаешь, - начал закипать Воротынский и, помимо воли, стал подниматься из-за стола.
- О том не говорил, - мотнул головой Палецкий и миролюбиво посоветовал: - Да ты охолонись малость. Я ведь не сказал - откажись. Про иное реку. А ты покамест о другом помысли - а если не успеешь? У него рынды всегда поблизости, да и прочие ратники не за тридевять земель. Положим, успеешь ты свою саблю выхватить, но достанет ли у тебя быстроты руки, дабы махнуть ею. К тому же какой Иоанн ни будь, а воин из него знатный. Или ты думаешь, что он на месте стоять будет, пока ты в него саблей тыкать учнешь? Ему всего-то и надо, что отшатнуться, а второго раза тебе никто не даст. Ну а потом разбираться никто не станет, и нею семью умышлявшего на жизнь Иоаннову точно так же под корень изведут. Получится, что ты всех погубишь и сам не отомстишь.
- А как ты… - только теперь сообразил спросить Воротынский. - Как догадался-то?
- Да мои ратные холопы сразу из опочивальни к девкам твоим дворовым ринулись. А они у меня хоть куда - кровь с молоком, так что беду твою выведали и кто в ней виноват - тоже уразумели. Ну а когда мне все это обсказали, уразумел я, почто ты сына куда подале отправить решил. Помнишь, я тебе два года назад про потехи Иоанновы сказывал, а ты еще сомневался?
- Помню, - хмуро отозвался Владимир Иванович. - Но ныне речь не о том.
- Погодь малость, - остановил его Палецкий. - Я тебя вечор долго слушал, так что и ты, сделай милость, внемли мне. Князя Шуйского он справедливой каре предал, псарям своим на растерзание кинув. Беда токмо в том, что если бы то суд был, а то ведь так, расправа. А еще хуже, что он тогда запах крови почуял, яко зверь лесной, и запах тот ему по нраву пришелся. За эти два года много воды утекло. Нашелся и у нас в Москве, как ни удивительно, честный человек, да сказал Иоанну в глаза все, что о нем думал. И о нем, и о его друзьях, и о его забавах. Афанасий Бутурлин его имечко. В окольничьих ходил. А знаешь, как с ним этот юнец поступил? Повелел в темницу упечь, да перед этим приказал язык у него вырвать, дабы тот впредь свои дерзкие речи вести ни с кем не мог. Опосля того Федора Шуйского-Скопина сослали, князя Юрия Темкина тоже, Фому Головина, да что там - всех не перечесть. Тишайшего князя Ивана Кубенского, по глупому навету злобствующих клеветников, в темницу вверзли, потом врата отворили, а затем сызнова опалу наложили, да не на него одного - на князей Шуйского Петра, на Горбатого и даже на любимца Федьку Воронцова, за которого Иоанн двумя годами ранее Андрея Шуйского казнил.
- Как же ты-то уцелел? Ты ж вроде бы с ними заодин стоял? - поинтересовался Воротынский. - Или их в опалу, а тебя возвысили?
- Куда там! - почти весело махнул рукой Дмитрий Федорович. - И я вместе с ними в опалу угодил. Спасибо митрополиту Макарию. Если бы он за нас всех не упросил Иоанна, то кто ведает - в каком бы узилище я ныне сидел.
- Стало быть, сняли ее с вас? - уточнил Владимир Иванович.
- До поры до времени, - усмехнулся Палецкий. - Всего две седьмицы назад он как-то, по своему обыкновению, выехал на охоту. Вдруг пищальники новгородские на пути встали и грамоту ему тычут с жалобой. Так он даже слушать их не пожелал, велел своей дворне немедля разогнать всех. Те - нет чтобы попросту дорожку ему для проезда расчистить, так, пред великим князем красуясь, тут же лупцевать этих пищальников принялись. Новгородцы на дыбки. А у них ведь тоже сабельки имелись. Словом, до настоящей битвы дошло - с мечами, с пальбой. Полегло, правда, немного - с десяток, не больше. Ну а дальше самое интересное началось. Иоанн, понятное дело, обратно в шатер вернулся - какая уж тут охота. Вернулся, вызвал к себе дьяка Василия Захарова и велел ему все доподлинно вызнать - кто этих самых пищальников на такую дерзость подбил. Уж не знаю, то ли купили Захарова Глинские - дядья Иоанновы, то ли он сам до такой несусветной глупости додумался, но доложил, что повинны во всем князья Иван Кубенский и Воронцовы - любимец Иоанна Федор и брат его Василий. И им, по повелению великого князя, немедля головы с плеч. Ты внемли, князь - потомку славного Василия Константиновича Святого, кой внуком Всеволоду Большое Гнездо доводился, по простому навету велели голову отрубить.
А ведь пращур Ивана Кубенского Василий Васильевич Грозные Очи в Куликовской битве воевал супротив Мамая, да и сам Иван не кто-нибудь - сын его двоюродной тетки, княжны Углицкой, родной сестры Василия Иоанновича, а стало быть, Кубенский великому князю не кем-нибудь, а братаном доводится. И что же? Выходит, сей звереныш даже родича не пощадил, а…
- Погоди, погоди, - остановил Воротынский Палецкого. - Так они что же - не сумели оправдаться?
- Может, и сумели бы, только их никто и слушать не стал. Сразу после того, как дьяк Захаров их имена назвал, Иоанн повелел на плаху их отволочь. - Палецкий грустно улыбнулся. - Оправдаться! - насмешливо протянул он. - К Кубенскому с Воронцовыми еще и конюшего Ивана Петровича Федорова-Челяднина приплели. Так вот он только потому и уцелел, что оправдываться не пытался. Склонил седую голову и каялся, каялся, каялся. Мол, виноват, великий князь, на все твоя воля. Покорство его и выручило - жив остался. Так что если бы вместе с ихними мое имечко прозвучало бы, то и я ныне пред тобой бы не сидел. А ведь великому князю всего-то пятнадцать годков исполнилось. И чего от него далее ждать?
- Представляю чего, - хмуро произнес Владимир Иванович, скосив глаза на подаренную некогда Палецким саблю.
- Потому и глаголю - ныне не у тебя одного беда, - назидательно заметил гость. - Русь ноне в черном одеянии, ибо всякие на московском престоле сиживали - и башковитые, и поглупее, и вовсе глупых хватало, но все они людьми оставались.
Этот же словно зверь-кровопивец - так и глядит, кому бы глотку перехватить. Его даже с волками сравнить язык не поворачивается, потому как тот лишь для насыщения овец умыкает, да и то одну, не боле, а Иоанн, яко хорек, кой в курятник забрался - пока всех не перережет, до тех пор и не угомонится. Потому я и согласен с тобой. И впрямь надо с ним что-то делать. Но в том, что ты умыслил, я тебе не пособник, ибо - глупо, - неожиданно завершил он.
- Не пойму я что-то, - нахмурился Воротынский. - То ты об одном речь ведешь, то на совсем иное перескакиваешь. Речешь, что надобно избавляться, а сам?.. Куда клонишь-то?
- А я паки и паки повторю, - терпеливо пояснил Палецкий. - С сабелькой в руках на Иоанна идти - о том и думать не моги, а вот то, что его убрать надобно - тут и я не спорю. Но убрать тихонечко, с заменой, да такой, чтоб никто ее и не заметил. Тогда и головы свои убережем, и род свой в целости сохраним, и совесть меня терзать не станет ничуточки. Что гада ядовитого раздавить, что его изничтожить - все едино. У меня ведь тоже к нему счет имеется. Не сказывал я тебе, что помимо щенков он и людишек с крыльца своего скидывать повадился?
- Не-ет, - настороженно протянул Владимир Иванович.
- Я своего последыша Бориску к нему послал играться. Мыслил, пущай у великого князя в жильцах побудет - авось сгодится в жизни. Вот токмо не будет у него ее. Скинул он Бориску. Улучил минутку и скинул.
- Может, ненароком?
- Какое там, - махнул рукой Палецкий. - Сам же Бориска и сказывал, как он его рукой толкнул, пока остальные отвлеклись.
- Как… сам? - удивился Владимир. - Так он жив-здоров?
- Когда ты гостил у меня - был здоров, - мрачно поправил его Палецкий. - Ныне просто жив. В терему моем, в отдельной светлице лежит. Встать - силов нет. Видать, лопнула в нем при падении какая-то важная жила, с тех самых пор ноги его и не слушаются. Тому уже изрядно минуло.
- И как же ты… - недоумевающе протянул Владимир Иванович.
- А вот так вот, - огрызнулся Дмитрий Федорович. - Сглотнул и утерся. Но не забыл, - протянул он зловеще. - Ты вон о своем озаботился, а я тож о своих подумал. Ульяна, меньшая, уже заневестилась, сыны и вовсе в мужеской поре. Четверо их у меня. Русь велика, а случись что - не укрыть их мне.
- С чего же это он таким стал? - вздохнул хозяин дома.
- Кто ведает. Может, будь в нем русской крови поболе, он другим бы был, но что уж о том говорить, - махнул рукой Палецкий.
- То есть как? - опешил Воротынский. Всего он ожидал услышать, но такая концовка вконец его ошарашила.