***
После "партизанской ночи" в Аламате количество фашистских солдат при комендатуре увеличилось. Комендант и Сушеный бок, еле уцелевшие в ту ночь, да еще встревоженные таинственным исчезновением Кривой талии и непонятным пожаром в его дворе, озверели вконец. Беспрестанно шли в дворах повальные обыски. Запрещалось выходить со двора после шести часов вечера. Отлучаться из аула даже на похороны можно было лишь по разрешению. Комендатуру оцепили колючей проволокой и расставили там пулеметы.
Говорили, что карательные отряды из города будут прочесывать все леса в округе в поисках партизан, причем с собаками-ищейками.
…Шайтан уже встал, когда мать вошла с охапкой дров.
– Зима нагрянула, сынок! Каково же там, на войне, нашим?
Шайтан оделся, наскоро поел и выскочил из дому. Снег шел мягкий, большими хлопьями. Весь Аламат был одет в белое.
На улице ни души, ни звука. "Как оживал Аламат при первом снеге! – вспомнил он. – Катались на санях, играли в снежки, даже взрослые не удерживались!"
Во дворе делать ему нечего, никакой живности нет. Он брел по улице, засовывая озябшие руки в рукава шубы. Свои ботинки он отнес Солтану и сейчас шагал в неуклюжих отцовских сапогах сорок третьего размера. Повязал голову серым отцовским башлыком, из-под которого выглядывала черная шерсть шапки, а из-под нее – собственные рыжие волосы.
Шайтан почувствовал, что за ним кто-то неотступно идет, хотя шагов на мягком снегу и не слышно. А вдруг узнали, кто казнил Кривого, и сейчас сцапают? Его пробрал холодный пот, но он не оглянулся.
– Здравствуй, Шайтан! – раздался сзади негромкий голос.
Это была учительница, которая сидит в комендатуре с немцами и болтает на их языке.
Не ответив, он хотел свернуть в узкий переулок.
– Стой! – попросила она. – Впрочем, давай свернем вместе, а то здесь ветрено. С каких это пор ученик перестал отвечать на приветствие учителя?
– Гутен морген! -насмешливо и презрительно произнес он.
– Что это ты так гордо держишься, словно… защитник Отечества!
– Не защитник. Но ведь и не предатель, верно? – ответил он и удивился: чего это она так просияла, если ей намекнули, кто она такая?
– Я слышала, твоей однокласснице Мариам опять плохо. Пойдем со мной, я достану лекарства, а ты отнесешь.
– Сами достанем! К немецкому лекарству не каждый в Аламате привык.
Она хотела сказать еще что-то, но Шайтан круто повернулся и пошел назад, со жгучей ненавистью думая о предательнице.
…В полдень Шайтан, Хасан и Сулейман тайком сошлись в пустом хлеву, теперь таких в Аламате много.
А в следующую ночь в Аламате вспыхнуло сразу два пожара: загорелся дом Сушеного бока и заполыхал школьный сарай, где хранились боеприпасы и продукты фашистов.
Среди тех, кого согнали тушить пожар во дворе старосты, были и рыжий Шайтан, и Хасан, и Сулейман, и другие ребята из отряда "Вечный всадник". Они шумели и делали вид, что стараются вовсю. Пробегая мимо них в свете пламени. Сушеный бок крикнул им плачущим голосом:
– Старайтесь, джигиты, не дайте пропасть добру. Всех угощу!
На следующий день вожаки отряда "Вечный всадник", очень довольные вчерашними пожарами, собрались опять на свое тайное совещание.
– Надо на некоторое время притихнуть, – высказался Хасан. – Теперь фрицы будут следить за каждым шагом, перевернут весь Аламат.
– У меня в голове одна забота: как там Солтан? – промолвил Шайтан.
Шайтану есть теперь чем порадовать друга: в ауле были партизаны, они освободили женщин, освободили мать Солтана, произошло два пожара. На один раз таких новостей немало. Но как добраться до Белой скалы? Лежит снег, будут следы. Но у Солтана еда должна быть на исходе… И Туган живет впроголодь, он бы обрадовался даже горсти овса.
– Я рискну пойти к Белой скале! – горячо вызвался Сулейман.
– Ты-то рискнешь, но кем? Только собой? Нет, и Солтаном, и конем, и саблей! – рассудил Хасан и обратился к Шайтану: – Решай, командир.
Нет, нельзя идти к Солтану. Пусть он и Туган поголодают. Не умрут. А наведем на их след – верная гибель! Конечно, Солтан обидится, что не пришли. Он ведь не знает, что здесь произошло и происходит. Но он поймет, что в Аламате что-то случилось.
…В условленное время Солтан с Туганом были близ Белой скалы. Почему нет Шайтана? И что там с матерью: увезли ее в тюрьму или передумали? Удалось ли Шайтану и другим ребятам узнать что-нибудь о партизанах?
Скорее всего, никто не явился на связь потому, что фрицы нашли труп Кривого. Отряду пришлось притаиться. А тут еще этот снег. Птичка пробежит – и то следы остаются. Нет, нельзя сюда больше ходить из Аламата. И Солтану тут больше нельзя оставаться. Зимний лес выживал двух беглецов…
Он вздрогнул от треска сучьев. Конь тревожно всхрапнул и раздул ноздри, принюхиваясь. Солтан закинул уздечку на шею Тугана, чтобы взлететь в седло.
Опять треск. Солтан вскочил в седло. Он и Туган замерли. Снег и губит, и спасает: белый конь, белая шуба и белый башлык – не так заметно на снегу!
Снова треск. Солтан отчетливо увидел всадника, наблюдающего за ним из-за огромной сосны. Рядом еще один.
Солтан развернул Тугана, чтобы поскакать за Белую скалу, а там – в глубь леса.
Погоня! Туган понял опасность и летел через камни, поваленные деревья. "Впереди широкий и глубокий овраг, – вспомнил Солтан. – Как быть?"
Он на миг оглянулся. Впереди скачет, кажется. Алия, бывший конюх завода, прозванный Обрубком. Остановиться? Но другой всадник не в горской одежде, а в немецкой форме. Значит, Обрубок служит у фрицев…
– Быстрей, Туган! шепнул Солтан коню.
Раздался выстрел. Другой. Это только прибавило Тугану рыси. "Стреляют мимо! -догадался Солтан. – Им нужен живой конь!"
Быстро темнело. Погоня не отставала. Снова выстрел, на этот раз прицельный. Туган на миг споткнулся, но увидел перед собой овраг, собрал все силы и прыгнул, перелетел на самый край по другую сторону. Преследователи круто вздыбили коней перед оврагом-такие препятствия не для них!
Солтан ушел от погони далеко и спешился в темном лесу. Он поспешно осмотрел коня: задняя левая нога ранена! В нее попала нуля, предназначенная не коню, а наезднику.
Конь дрожал от усталости, страха и боли. Солтан разделся, разорвал нижнюю рубашку и перевязал ногу коня. Отдохнув, тронулись дальше. Солтан вел Тугана под уздцы. Пробивались медленно. Не видать ни зги. Лес такой густой, что и неба не видать. Ноги проваливаются в глубокий мягкий снег. Сил у обоих нет, но надо вперед и вперед, подальше от своей пещеры. Может быть, удастся выйти к своим на перевал?
Шаг… Еще шаг… Садиться на раненого коня Солтан не желает.
Шаг… Еще шаг… Солтан считает до десяти и останавливается на отдых. Еще раз до десяти. Отдыхать лучше, если прислониться к дереву.
Ноги не удержали, Солтан сполз вдоль дерева, присел на снег и повалился на бок, судорожно сжимая в руке повод коня. Он не чувствовал, как Туган вцепился зубами в рукав шубы, словно требуя: "Вставай, собери силы, будь мужчиной!"
Но Солтан был без сознания. Дни и недели недоедания, усталость, пережитый сегодня страх и тревога за раненого коня, потеря последнего, пещерного крова – все сошлось враз и повалило его.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Обрубок и фашист вернулись из лесу злые и обессиленные. Обрубок был назначен в полицаи вместо "геройски погибшего при исполнении служебных обязанностей" Кривого.
Сушеный бок в душе считал Алию никудышным человеком. Обрубком его прозвали метко: на совсем коротеньких ножках, а тело грузное, лицо – цвета сырого мяса.
До войны он чистил конюшню на заводе всегда с таким видом, будто его только что смертельно обидели. Он из-за зависти ко всем окружающим жить не мог, любую работу делал как унизительную для себя.
"Этот любого загрызет, только ткни пальцем", – подумал Сушеный бок и взял его в полицаи, понимая, что и его самого Обрубок при случае не пожалеет. Но кого еще возьмешь?
Вернувшись из погони. Обрубок поспешил к Сушеному и заявил:
– Я напал на след Солтана и коня. Доложи коменданту, что это я напал!
– Не поймал же.
– Зато стрелял. Теперь далеко не уйдут. Доложи! Фриц, который со мной был, все равно доложит!
Наутро староста доложил:
– Герр комендант, Туган и тот звереныш обнаружены. Я напал на их след. Нужны люди, чтобы прочесать лес. Мальчишка ранен, далеко не уйдет.
Учительница перевела.
Комендант хмыкнул и начал нервно ходить по комнате. Стужа пронизывала его тело, хотя в печке трещали сосновые поленья. Керосиновая лампа с тусклым зеленым абажуром качалась над столом, как покойник на виселице. "Не так все просто и радужно для нас, победителей, в этих проклятых горах, – думал Клаус. -Земля горит под ногами. Никакой нет поддержки и благодарности от населения. С перевала идут плохие вести, да и вообще на всем фронте творится что-то непонятное…"
В дверь нахально протиснулся Обрубок с лицом обиженным из-за того, что его сюда не позвали.
– Это моя пуля ранила коня…- начал он. И торжествующе посмотрел на старосту. – Я бы давно нашел беглецов, если бы…
– Где ты стрелял в беглецов? В каком месте леса? – вдруг спросила переводчица. – Говори точно.
– За Белой скалой, перед оврагом. Да что я, вру? Солдат подтвердит.
Комендант, выслушав перевод, вдруг взбеленился и накинулся на старосту:
– Ты же говорил, что ранили мальчишку! А оказывается, коня? Идиоты! Кто вам позволил стрелять в коня! Мне нужен конь, а не конина!
Сушеный бок со злорадством глянул на Обрубка, но вздрогнул от окрика: