Шёл июнь 2000-го года. Солнце поднялось выше генуэзских башен. И весело искрилось в небольших волнушках, оставленных катерами и яхтами на зеркальной, зеленовато-голубой Балаклавской бухте. Получалось, что я зря приехал в Балаклаву. И надо было возвращаться назад, в Севастополь.
* * *
На другой день, я был уже на спасательной станции. Это старинное здание видело Куприна. И невольно вызвало у меня благоговение. Ахванасич оказался очень интересным дядькой. С живым, любопытным взглядом. И густой, седой шевелюрой.
– Хочешь стать на место с яхтой? – Спросил он, загадочно улыбаясь.
– Хочу, – ответил я.
– Так ты что, сам или от хвирмы? – Уточнил он.
– Да я от лесхоза. – Ответил я. – Подрядился дежурить, как пожарное судно. Сами знаете – лес каждое лето горит. В общем, лесхоз взялся за это дело серьёзно. – Так ты, выходит, государев человек? – Лукаво усмехнулся Ахванасич. – О лесе радеешь? Похвально… похвально. И никакого интереса в этом деле не имеешь?
– Как это не имею? Имею. – Не мог не улыбнуться я на улыбку Ахванасича. – Лесхоз, меня подрядил, получается что всем выгодно. И лесу, и лесхозу, да и мне. Всё же с моря видно любой дымок. А лес-то наш, родной, крымский, Балаклавский.
– А что ж ты не станешь на лесхозовский причал? Вот же он, рядом, десять метров.
– Так в том же и дело, Ахванасич, что причал заброшен. Плоды перестройки. И не освидетельствован. А значит добро на выход, я могу брать только с вашего причала. Что касаемо финансового вопроса…
– Та какие там хвинансы! – Афанасич чуть не обиделся. – Осенью дров закинешь мне с лесхоза, вот и спасибо!
Афанасич немного помолчал, и вдруг неожиданно с улыбкой спросил меня.
– А правда, шо в тебя алые паруса?
– Да, есть такое дело. – Ответил я и с любопытством посмотрел в глаза Афанасичу.
– Так какие же могут быть хвинансы! Украсишь нашу бухту, и уже большое дело. Об этом жишь, тоже надо думать.
На том и порешили мы с Афанасичем, летом 2000-го года.
* * *
С тех пор прошло три лета. И все эти годы какой-то ровный свет струился сквозь время. И свет этот не только от моря, и от солнца. Не только от светлых балаклавских улиц. Главный свет струился от людей, так гармонично впитавших в себя многотысячелетнюю душу Балаклавы. А впитав, люди отдавали этот свет городу. И эта бескорыстная любовь, на глаз невидимого, но явно существующего доброго человеческого сердца, не могла не светить вокруг. И вы не можете не почувствовать этот ровный свет осознанного доброжелательства.
Помню, после перехода из Севастополя, а длился он часов пять, я вошёл в бухту на своей "Гикии". И меня поразил впервые тот ещё не ведомый мне контраст: бурного, ветреного, тёмно-синего моря. И спокойной, прозрачной, искрящейся солнцем воды в бухте. Я пришёл уже под вечер. И пришвартовался к причалу спасалки. Как-то быстро сумерки сменились тёмной ночью. Я устал на переходе. Всю дорогу шквалы валили судно то на левый, то на правый борт. И я, слегка убрав яхту, уснул крепким, здоровым сном, на свежем воздухе. А утром…
…А утром я увидел высокого, статного мужчину, весьма благородной внешности. Он стоял на пристани, и добродушно улыбался. На вид он очень был похож на старого русского офицера в отставке. Ему явно не хватало казачьей кавказкой формы.
– Это значит вы, сударь, капитан этой яхты? – Вежливо спросил он.
– Вроде как да, – ещё не совсем проснувшись, ответил я.
– Так вроде, или да? – Чётко, по офицерски, уточнил он.
– Так точно! – Ответил я также по-военному.
– А коли вы, сударь, капитан, то должны знать, что судно носом, как какая ни будь задрыпанная лодчёнка, к причалу не швартуется.
– А как же, по-вашему, швартуется судно? – Уже окончательно проснувшись, спросил я.
– А швартуется оно, любезнейший, кормой, чтоб вы знали! – Позвольте представиться – Альберт Гукасович Петросян. Дежурный по станции.
Мы познакомились. Помню я, грешным делом, подумал: "Ух, ты и птица! Дежурный по станции, а держится как принц Датский"… Но чем дальше мы вели беседу, тем стыднее мне становилось от этой мысли. Знание морской жизни, географии, вообще всего, что связанно с морем, были столь глубоки, что я почувствовал себя просто мальчишкой.
Гукасович ушёл к себе в дежурку.
И только тут я огляделся. Море, прозрачное, как воздух в ясный осенний день, просматривалось метров на пятнадцать в глубь. Отчётливо были видны канаты, на которых крепились катера и ялики.
Время от времени, не заметные с верху кефальки, играючи у камней, сверкали серебром боковых чешуек. И эти блики, вспыхивали, как таинственные сигналы, неведомой глубинной жизни.
Чуть выше резвились кильки и хамса. Огромными стаями, они проносились прямо у борта "Гикии".
Я так залюбовался морем, что не заметил, как к судну подошёл невысокого роста, круглолицый, улыбчивый человек.
– А ты знаешь, кто это был? – Спросил он меня так, как будто мы были знакомы сто лет.
– Нет, только вот познакомились, – Ответил я, по-свойски, как принято среди марыманов. – Кто же он такой?
– Это бывший капитан дальнего плавания, обошедший полмира, не меньше! Так что ты не очень-то задавайся!
– Ладно! – Улыбка Володи, дала мне понять, что это так, для проформы. И, опять, будто мы уже давно знакомы, он спросил.
– Как переход? Говорят, вчера потрепало трошки?
– Да, есть маненько…, – ответил я.
Я пригласил его на борт. Всё придирчиво осмотрев, Володя (так звали второго дежурного и моториста) дал своё заключение по судну: "Ежели сам строил этот пароход, – ставлю тебе четвёрку с минусом. А ежели купил, то…"
– Вообще то, это мы с женой и с сыном строили. – Ответил я уклончиво, не вдаваясь в подробности. Хотя и друзья не мало помогали.
– Тода ж, другое дело! – Володя дружелюбно двинул меня по плечу. – Тода по пол бала на сына и на жену добавляется.
На этом и порешили.
Быстро пролетели 2001-й и 2002-й годы.
И вот наступил 2003-й. Лето было дождливым, ветреным. Но даже в дождях и шквалах было много ясных, светлых дней. Но долго будет помниться день девятого октября.
До этих событий, хотелось бы упомянуть об одном человеке, появившимся на причале, при довольно таки странных обстоятельствах. В этот день у меня забарахлил двигатель. И я, ещё по утрянке, вернулся с маршрута в бухту. И вот тебе бах! Сюрприз! На моём месте, на моём буйке, где я уже третье лето стою, как гвоздь в дубовой свае, вдруг вижу, стоит катер. До этого, он стоял справа от пристани. И вдруг вижу, стоит слева! Да ещё так близко к берегу кормой, что мне при всём желании невозможно пришвартоваться. А уж прижаться кормой к причалу вообще не возможно!
"Дичь какая-то, – подумал я. В Балаклаве такого ещё не было".
С трудом пришвартовался и увидел человека, стоявшего ко мне спиной. По всему было видно, что это был хозяин "Беркута".
Первое, что я услышал, привести тут никак нельзя. После чего последовало.
– Ставят тут, кого попало! А нам, служивым, уже и приткнуться некуда.
– Может, для начала представитесь, сударь, – сказал я негромко.
Хотя, конечно, ни один рыбак в Балаклаве, не был бы в восторге от увиденного.
– Да ещё и ворнякает! Старший куды пошлють! – Не обращая на меня внимания, продолжал этот "очень симпатичный с виду человек". – Тоже мне! Начальство! Ахванасич! Да если я только пальцем пошевелю – так улетит в одну секунду сотсюда.
– Так уж и улетит? – Во мне уж пропало всякое желание говорить нормальным человеческим языком.
– Да ещё и как! Захочу – и станцию эту разгоню к чёртовой матери! Не спасалка, а дом пристарелых!
– А людей спасать будете вы, молодой и смелый? – Меня начал разбирать смех. Но "симпатяга" не заметил иронии.
– А начерта они тут нужны! Поставим на лето будочку, посадим вон Трындюка Вовку, и пусть себе спасает. И нефиг тут помещение занимать.
– А зимой как же? Людишки и зимой тонут. Тут Вовкой Трындюком не обойдешься.
– А зимой, вообще, нефиг тут государственные деньги проедать.
– Конечно нефиг! – С иронией, как бы поддакнул я. Но он опять не почуял подвоха.
– И старпёров гнать надо метлой, пусть по норам сидят, сухари грызут…
– Конечно, пусть грызут! – Смех уже трудно было сдержать. – И заводы надо все позакрывать. Нефиг тут молотками стучать!
– Конечно, позакрывать! – На этой фразе он повернулся ко мне в первый раз. И с неподдельным интересом посмотрел в мою сторону. – Нефиг тут корабли ремонтировать, тут курортная зона.
– И лодочников всех повыгонять нафиг, – уже не сдерживая улыбку, смеялся я. – Ещё и как гнать! Карманы себе понабивали…
– И больницы сделать платные, чтоб всякая шпана не ошивалась по коридорам. Нефиг их лечить.
– Точно! – Поддакнул мне "симпатяга".
– И школы позакрывать надо! Читать, писать, научились, и под зад коленкой. Нечего государственные деньги на шпану тратить.
Тут "симпатяга" что-то заподозрил.
– А ты, вообще, кто такой? – Наконец он удостоил меня вопросом.
– А ты кто такой? – Так же нагло, точно в тон, спросил я. И сразу вспомнился Шура Балаганов.
– Слышь, Серёга, – услышал я знакомый голос с берега. Я оглянулся. Это был Виктор. – Ты это, давай конец, я тебя слегка оттяну, глядишь, и не будете цеплять друг друга. Места тут всем хватит.
И незаметно так, по дружески, подмигнул.
С того дня на станции всё как-то незаметно, но изменилось. Меньше стало улыбок. Будто в хорошо отлаженный двигатель кто-то песка подсыпал. Вроде двигатель и работает, а всё не то.
Душа вещь тонкая. Как индивидуальная, так и общая.