– Вот вам телефон звоните, будем рады, – Альберт охотно дал мне свой номер телефона и мы расстались.
А вот и долгожданная суббота. Звоню Альберту – а в ответ: "Алло".
Нет, словами это передать просто невозможно. Сколько смысла, тепла, очарования можно вложить в обыкновенное слово "Алло".
"Ждем…" – таков был ответ Альберта.
И вот мы уже идем. Нас семеро. Но царствует над всем лучезарная улыбка Альберта. Вся его компания столь же улыбчива и легка. Мы поднимаемся в горы над Балаклавой. Все выше, выше и выше идет наша тропа. И вот, наконец, лес перед нами расступается – и мы видим бескрайнее синее море… И редкие лодочки плывут там, внизу. оставляя за собой пенную паутинку следа. Мы идем на Нос красавицы. Но чудеса еще впереди. Чем выше мы поднимемся в горы, тем шире и оглушительнее раскрывается симфония синего моря и бухты залива там внизу. Но и это еще не все.
– Стоп, – Альберт поднимает вверх руку. Поднимает как дирижер симфонического оркестра, – а теперь внимание! Видите эту чашу, точно созданную тут на этом склоне для нас. Видите эту свежую, мягкую траву и мох? Прошу вас возлечь друзья и устремить на меня ваши взгляды.
Все, без исключения, мы как загипнотизированные, мы возлегли на это удобное, мягкое, теплое ложе.
– А теперь внимание! Прошу взглянуть туда! – и Альберт взглядом указал нам направление.
О чудо! Перед нами в невероятно красивом обрамлении, словно жемчужина в оправе, предстала Балаклавская бухта с заливом. Длинное-длинное белое облако точно по заказу вплывало с моря в бухту, завершая эту симфонию красоты и великолепия природы.
Но и это было еще не все!
Альберт раздал нам тонкие прозрачные стаканчики. И налил в эти стаканчики некий ароматный темно малиновый нектар.
– Что это Альбертушка? – спросила одна из его богинь.
– А это, – нежно и непритязательно сказал Альберт, – это дар Кадыкиойской долины. Вино из греческой шелковицы! Прошу вас отведать плод моих винных бдений. А я если позволите…
И тут Альберт начал читать нам свои стихи. И не просто стихи. А стихи, написанные на это самое место.
Кому хрусталь, кому ковры
Кому меха пушистые
А мне бы краюшек яйлы
Ковер из трав душистых.
И мир увидим словно птицы
С такой небесной высоты
И будут светлы наши лица
И вдохновенными мечты.
И произошла удивительная магия… Ароматное сладкое вино, точно солнечные лучи разлилось по усталому телу. А стихи таким же невероятным теплом проникли в душу. И тут мы узнали, что такое Альбертотерапия: у меня перестал болеть зуб, тупо нывший уже вторую неделю. Колено, вот уже полгода не дававшее мне покоя, совсем успокоилось. А через неделю я уже не мог вспомнить, какое колено у меня болело. И в душе воцарилось удивительное спокойствие и умиротворение.
Осознал я "Альбертотерапия" не сразу. Как-то и не думал и вдруг проанализировал, – о чудо! Ничего не болит. А главное – не болит душа.
С тех пор дни наши наполнились ожиданием выходных. А выходные превратились в маленькие праздники души и тела. Да будут благословенны эти дни.
Никишин
– Ах, Балаклава! Тем ты ещё хороша, что как магнит притягиваешь к себе удивительных, больших людей!
Так было и на сей раз: в конце лета, восьмого года, в августе, неожиданно, влетел ко мне Губанов… Помню я как раз был маленьком постшвартовочном шоке. И, ещё не совсем "очухавши", сидел на корме, медленно приходя в себя.
– Привет, Серёга! – Губанов как всегда бегом, и явно чем-то сильно возбуждён.
– Ну ладно, – говорю я Вовке, – я допустим только что за якорем нырял, а ты-то чего подпрыгиваешь?
– Да я не подпрыгиваю, – Володя попытался успокоиться. – Тут такое дело… Можешь меня выручить? Только нужен ответ "да" И никакой ни другой…
– А ты, Вовка, слышал от меня, когда либо "нет"? – А? – рычу я с напускной строгостью.
– Сромняга ты мой! – Губанов благодарно двинул меня по плечу. – Тут такое дело… Завтра нужно вывести в море… Самого Сергея Никишина. Представляешь? Самого великого Никишина. Такое бывает раз в жизни. Так как, "да"?
Я сделал паузу. Губанов напрягся.
– Сам Никишин! – Почти шёпотом пропел Володя.
– Не люблю я этих великих… – я сказал это, и увидел – Губанов даже изменился в лице.
– А чего их бояться, люди как люди… И не забывай, что это не просто Никишин, это великий Никишин!
– Да ты, Вовка, тоже великий, – усмехнулся я, – а порой такое отчебучишь, хоть стой, хоть падай!
– Ну, на то я и великий, чтобы отчебучивать! А тут сам Никишин!
– А водку пить не будете? – процитировал я классиков, – а голые танцевать не будете при луне?
– Не будем, не будем, – Володя успокоился, – а если честно, то мужик он что надо…
– Да всяких повидали тут, – не унимался я. – Придут с пьяной свитой, ещё подопьют, а к концу и понукать начнут… И всё на шару. А потом и не вспомнят, где – ни будь в Москве. Типа "А кто ж тебе мой телефон дал?"
– Значит то были не те "великие", – Губанов начал злиться.
– Да ты не злись, Губанов… Нам не впервой. Когда он будет то?
– Завтра, завтра с утречка. Я не смогу – у меня работа. Так договорились?
– Замётано… Часов в десять, идёт?
– Идёт! – Аж вздохнул Володя…
Володя счастливый улетел. И спасибо ему. Он подарил мне капельку счастья.
Ну, что же? Надо готовиться.
Никишин пришёл один. Я взял сына, а посему был свободен от хлопот. Двигатель мерно стучал под палубой, а мы сидели на корме и молчали. Знакомство прошло не напряжённо, и я увидел – Никишину надо было просто помолчать. И посмотреть на море.
Мы перебрасывались изредка простыми фразами, и тут я понял – надо отвести Никишина на Парнас! Ну, конечно, куда же ещё? Там сейчас наверняка Альбертозо со своими богинями… Да и Пал Михалыч, конечно же!
И тут Никишин, как бы про себя пропел "по республике Цветаевой, через область Заболоцкого, продвигались мы к Волошину, заправлялись, как могли…"
– А какой он был, Визбор? – неожиданно для себя самого спросил я у Никишина. Брови Серёжи удивлённо поднялись. Я понял, что он был приятно удивлён.
– Вы знаете Визбора? – вежливо спросил он.
– Да разве есть в нашем поколении хоть один человек…
– Сколько угодно, – печально ответил Никишин. – А был он обыкновенный… вот как вы и я. Он, наверное, и не знал, что он "великий Визбор…" Да и мы все… тогда ещё не знали этого. Люди ведь постепенно понимают, кто есть кто. А многие и сейчас ещё не поняли… Да и похоже, никогда не поймут…
– Так ли? Да есть ли человек, кто бы не знал наизусть "Милая моя, солнышко лесное…" Не было бы Визбора, не было бы нашей юности – в том качестве, в каком она была… – попытался возразить я Никишину…
– Да я не об этом, – Сергей внимательно посмотрел на меня, – пойму ля его мысль.
– А о чём же?
– Я о государстве. Если бы люди государства вовремя, да и вообще поняли что такое Визбор, что такое Высоцкий, Щербаков, Егоров, Круп – их давно бы уже преподавали в школе, как классиков. Воспитывали бы прекрасных детей – будущих достойных граждан. Но этого же нет… А порнухи – валом. И дальше – хуже. Вот о чём надо бы всем нам задуматься.
– Но нам-то они подарили прекрасную юность, и никто не смог этому помешать, – сказал я, – представьте, если бы не было у нас песни "Я сердце оставил в Фанских горах…" или "Если друг оказался вдруг…" на сколько беднее, жальче была бы наша жизнь.
– Да в том то и беда, что в и в те годы многие строили свои души под "…партия наш рулевой…" Других художников смотрели они… Совсем другие души у них и сложились. Вот и маемся теперь. Одни слушали Визбора, смотрели картины Константина Васильева, а другие – млели от Налбадяна. И замете, все деньги общества ушли не на Визбора и Васильева. Они и копейки не получили за свои шедевры. Обидно, что это продолжается, и по сей день. А Визбор прост был и скромен. Он просто делал своё дело. Не мог не делать. И сделал. И теперь уж на веки будет жить среди нас. Пока жива Россия. А ведь и в те годы было нелегко, впитав в себя русский дух, нести его людям. Ох, нелегко. Тем более в Москве. Но Москва – это сердце России. Только сердце израненное, загрязнённое за этот век так, что чуть теплится в нём огонёк совести. И всё же, изо дня в день, входит в него чистая, свежая кровь народа нашего, и очищает его, каким-то таинственным, волшебным образом. Вот такие люди как Визбор, Высоцкий, Городницкий, Паустовский, Егоров, Щербаков – да всех и не упомнишь… Да и знаем ли мы безвестных наших героев? Хорошо, если есть у тебя гитара, перо… А если нет? Тихо и скромно делают люди своё дело. Да если бы не они, эти праведники, дано бы всё провалилось в тартарары… Ведь жизнь так устроена, что идти можно только вверх, или только вниз… Иначе не получается… Вниз к ко лжи, к порнухам, воровству, к фальши. Или вверх, к солнцу, к добру, к любви… Казалось бы – прописные истины. А что мы видим вокруг? И, тем не менее, все мы живы. Значит, вытянули нас эти светлые люди. Вытянули и Москву, вытянули и Россию.
– И Москву?
Никишин посмотрел на меня с тем же приятным удивлением.