Губанов понял это так явственно, так глубоко, как никогда раньше. "…все эти политиканы… воры… пигмеи… слетят, как старые листья… А поэзия, Пушкин, душа наша останется… И она, именно она вытянет всех нас из этой канавы… Ведь в начале было слово… Понятно, что тут неточный перевод… Не слово, а душа была в начале. Одна общая душа на всех. И хороших, и плохих, и добрых, и злых. И уж потом, когда мы воплотились на земле в тела наши, кому то повезло больше, кому то меньше, отсюда и талант и бездарность… Отсюда и Гитлер, с его вселенской ненавистью и коварством, отсюда и Пушкин, с его вселенской любовью. И поразительнее всего то, что обе эти силы претендуют на право спасти мир! Понятно, что спасти нас может только любовь, поэзия, душа человеческая, а это всё и есть истинная красота. Значит прав Достоевский… Красота спасёт мир… "Но песенку сложит грядущий поэт…"… Но чего же не хватает? "В ней чистое слово и светлый завет…" Да! Да! Да!
Чистое должно быть слово, если оно претендует на то, что озвучил Достоевский. Чистая красота спасёт мир. В этом то и есть светлый завет наших пращуров… Продраться через грязь, ложь, корыстную подлость, трусость, предательство… А что же в конце туннеля? Всеобъемлющее слово "любовь" Как постичь эту суть? Эту универсальную формулу спасения всех людей, когда каждый второй стукач и предатель? И на что она похожа, эта "суть – любовь"?
– Привет пиратам! – Эта фраза и сияющая улыбка… И этот лукавый, насмешливый взгляд… Она пронеслась мимо, как метеор, одарив нас дружеским кивком…
– Кто это? – Губанов слетел на грешную землю…
– Это? Ты разве не знаешь? Это же Диана… она сегодня дежурная по причалу.
– Какая удивительная улыбка… и глаза… – Губанов проводил Диану долгим, пристальным взглядом. И при этом, принялся за третий, ароматный, сочный, хрустяще-поджаренный беляш. При этом, решительно не реагируя на то, что я конкретно помрачнел… "Ну, Губанов! – негодовал во мне оскорблённый аппетит, – ну и эгоист! А я то думал он друг… Слопал все три беляша, и не в одном глазу! Хоть бы спросил для приличия…"
"Ну, конечно же, вот она ключевая фраза… – восторг осветил Вовку изнутри, – вот завершение: "…и взоры рыбачек лукавых… и вторит любви Балаклава…"
"Да… да… да и ещё раз да! Именно в нём, в этом лукавом взоре, и сконцентрирована вся суть жизни, и вся суть любви. И что бы там ни было, какая бы грязь не застилала наши глаза, именно здесь, в Балаклаве, найдём мы ответ. И всё будет по любви… Рано или поздно… Но по любви и без фальши.
Мы упёрлись в глухие ворота. Дальше, по набережной, идти было нельзя… Мы попытались было протиснуться в щель у забора. Но тут дюжий охранник свалился откуда то сверху, как Соловей Разбойник. – Куда лезешь, раззява! – громко засвистал он сверху… из своего "гнезда" – не видишь надпись – частная территория…
– Какая частная территория… тут же набережная… – наивно удивился Володя. – Чья же это территория. Можно узнать?
– Та хто ж тебе скажет… – засмеялся "Соловей Разбойник", не твоего ума дело…
Мы, молча, шли назад. На душе стало как-то гадко. Володя решил сменить тему…
– А как шторм-то пережил? – Спросил он немного успокоившись.
Я рассказал ему о шторме, о том, чего всё это нам стоило. Рассказал обо всём по порядку… И тут я заметил, что он опять "ушёл".
– Ты где, Вольдемар? – на мой вопрос ответа не последовало.
"…Мне снится Тавриды полуденный зной, – это рождался последний куплет стиха… – листает гекзаметры синий прибой…"
В этот момент мы проходили мимо "Гикии". Она одиноко прижалась к причалу, как подруга, ожидая своего опоздавшего дружка. Мы прошли причал, и вскоре её уже не было видно. Мы шли молча. Я решил провести эксперимент.
– Слышь, Вовка, – сказал я без особого надрыва, – ты бы не мог занять мне трояк? Что-то изголодался я, сил нет! Куплю себе пару беляшей…
– Что? Что? – Вовка вроде, как и не понял о чём речь.
– Говорю, деньги у тебя есть?
– А сколько тебе надо? – всё так же механически поинтересовался Губанов.
– Минимум трояк! – уже напористо и конкретно надавил я.
– Я па… па… падумаю, – ответил спокойно Володя.
"…как же там… чуть не сбил с мысли… "И яхта к причалу прильнула… она меня в сердце кольнула…"
Вздох облегчения вырвался у Губанова из груди. Он как бы "вернулся", и внимательно посмотрел мне прямо в глаза.
– Ну, наконец, вернулся, – сказал я с улыбкой…
– Так что ты говорил там про трояк? – он с любопытной весёлостью обратился ко мне.
– Я говорил про заём у тебя трояка, а ты ответил что подумаешь? Ну, Подумал? – уже с некоторым раздражением сказал я.
– О чём? – искренне не понял Губанов.
– Ну, как это о чём? О трояке! – я уже откровенно злился.
– А! О трояке! Ну, да… да… Я па… па… па… падумал, и решил не занимать…
Удар был серьёзный! И снайперский! Признаюсь, холодок заструился у меня по спине. "…да он… просто… просто…"
Я не успел додумать свою мысль.
– Серега, я пошёл… – выдал вдруг Губанов.
– Ну, правильно! – меня даже смех стал разбирать… – ты вроде в гости собирался?
– Да… да… я приду. Приду. – И с этими словами он растворился в темноте.
Октябрьская звёздная ночь уже дохнула морской прохладой. С гор потянуло ароматом полыни и чабреца. Непривычно тихо было вокруг.
Я пошёл к "Гикии". О чём я думал? О небе. О звёздах. О Губанове.
"Гикия", как верная подруга, с радостью впустила меня в свои объятия… Ещё немного, и я уже лежал в спаленке, под тёплым, прожаренным на солнце, одеялом. И Куприн одарил меня обаянием той, так мало встречаемой в наши дни, жизни. Незаметно я уснул.
…Мне снилось туманное июньское утро в Гурзуфе… Мы шли к морю по узким ступеням. Великий князь Александр Михайлович, шёл впереди, набросив на плечо мягкое полотенце. Было тепло и мягкотуманно. И так легко на сердце. Позади был тяжёлый и столь плодотворный трудовой год. А впереди две недели отдыха. Мы молчали, но чувство, что нас посетило, было удивительно, и вовсе незнакомо мне. Чувство покоя… и полной уверенности, что всё хорошо. Всё просто замечательно. У нас у всех замечательная страна. Мощная, ни от кого не зависимая, гордая Россия. За спиной у нас мудрый государь император – миротворец. И нет войны. И никто не посмеет её развязать. И никто не посмеет нас оскорбить. Какое незнакомое, доброе это чувство…
"– Слышь, Сер-р-р-ёга! – Я тебе тут жрачки принёс…"
Я проснулся не сразу… Но когда сон растворился в звёздах над головой. Первое, что бросилось в глаза, это широкая Вовкина улыбка. И столик, полный всякой вкусной всячиной.
…Мы, молча ели, и звёзды тихо качались над снастями "Гикии".
– Слышь, Сер-р-рёга! – Губанов, как бы, между прочим, сказал, – я тут песенку сделал… хошь послушать…? У меня тут и гитара "в кустах" нашлась.
– Какую песенку? – не понял я.
– Да так, сущая безделица. Ну, так петь?
– Давай, – ответил я.
Среди ночной тишины, сквозь мириады сверкающих в вышине звёзд, оттуда, из вселенной, донеслась чарующая музыка… И, отразившись в струнах губановской гитары, голосом Вовки зазвучала, непритязательно и скромно, симфония высокой струнной поэзии:
Вдохни Балаклавского бриза глоток,
И вена тугая ударит в висок,
Строкой золотого размера.
Раскатистым слогом Гомера…Надежды не будет, зови, не зови,
Мы долгие годы не вторим любви.
Погасли огни золотые,
И наши причалы пустые…Но песенку сложит, грядущий поэт,
В ней чистое слово и светлый завет…
И взоры рыбачек лукавых,
И вторит любви Балаклава.Мне снится Тавриды полуденный зной,
Листает гекзаметры синий прибой,
И яхта к причалу прильнула,
Она меня в сердце кольнула…
Затихли струны. Только изредка мигает зелёный огонёк бакена. И голос, словно долгожданный дождик, растворился в иссохшей, жаждущей влаги Балаклавской земле.
– Ну, как? – тихо спросил Губанов. Я молчал. Контраст губановской натуры так потряс меня… И мне захотелось крикнуть: "Губанов! Да ты же лучший поэт России. Ты же Пушкин современности! А музыка!"
Но я молчал. Я знал, что Губанова хвалить – просто опасно для жизни…
– Ну, мне уже действительно, пора… – засуетился Володя.
Мы вышли на причал.
– Ну, так как? – всё же не вытерпел он, – нормальная песенка?
– Нормальная, – бесстрастно ответил я. – И музыка…
– Так я пошёл, – улыбнулся Губанов.
– Ну, давай… – только и ответил я.
Альбертотерапия
Альберт Алексеевич. Альбертозо. Альбертушка… Теперь трудно и вспомнить когда я впервые встретил эту поэтическую, зачарованную душу. Именно душу… потому что душа у него настолько превалирует над телом, что порой кажется – вот-вот взлетит, слегка касаясь о пенные гребни волн и растает в туманной голубой дали.
Ах да! Это было у Вали Стрельникова на его знаменитых "пятницах". Да и спасибо Валентину за его подвиг! Вот уже лет двадцать как он, и его Наташа, регулярно принимали у себя в квартирке весь цвет творческого Севастополя! Никто не принимал, а они столько лет подряд!
В одну из этих пятниц и увидел я Альберта. Среднего роста, аккуратный, интеллигентный, обаятельный. Он тогда читал свои стихи, а я не сразу понял кто передо мной…
Там в этот вечер я узнал, что Альберт регулярно по выходным ходит в походы. В храм природы, как сказали мне его друзья.
Тогда я ещё не знал ни альбертотерапию, ни сонм его Альбертозовых "богинь" непременных его компаньонок по неисчерпаемым Балаклавским и Крымским маршрутам.