С Никитиным, видимо, разговор будет серьезнее. Но и это не страшно. Неопровержимых улик у них нет. Her, наверно, и серьезных оснований для подозрений. Не могут же они знать о последней встрече у часовщика! Орехов успокоил себя этим соображением и решил держаться твердо.
А чекист взял со стола газету и протянул ее.
- Вы, конечно, читали эту заметку о мнимом убийстве часовщика Борисова?… Вот здесь, на четвертой странице, - указал Никитин пальцем. - Обрадовались?… Должен вас огорчить: нам известно, что никто этого часового мастера не убивал. Всё это не больше чем инсценировка, своеобразный ход конем. Тут написано про кровь на полу, про разгром в комнате, но анализ показал: кровь эта не человеческая - псиная, а посуду били не с размаху, как бывает в драке, а разложили на полу и осторожненько, чтобы не было шума, давили ногой.
Орехов провел языком по пересохшим губам. "Неужели они знают, что я там был?" Снова холодком пробежал по спине страх.
- Придумано это всё, - продолжал Никитин, - с той целью, чтобы установить алиби мнимого часовщика.
- А что это такое "алиби"? - прикинувшись непонимающим, перебил Орехов.
- Чтобы установить его алиби и доказать следственным органам, что якобы он не был связан с Лимончиком, - не обращая внимания на вопрос, закончил мысль Никитин.
- Я тут с какого боку-припеку?
- Всё это имело бы смысл, не попадись Яшка Лимончик к нам на Маразлиевскую и не расскажи… - Никитин резко оборвал фразу и, чиркая зажигалкой, искоса поглядел на эсера, почувствовавшего, как кровь отливает от лица. -…и не расскажи Лимончик про ваше совещание и про то, что вы согласились заняться маяком… Кстати, вы все свои жертвы душите, надевая перчатки, или это был, так сказать, первый опыт?
Орехов хотел было что-то возразить, однако Никитин не дал ему опомниться:
- Суть, понятно, не в перчатках… Вы давно были знакомы с Чириковым?
- Я не знаю никакого Чирикова.
- Да неужели? - усмехнулся чекист. - Он ведь жил с вами в одном доме. Мы арестовали его в августе. Так вот, этот Чириков долго упирался, а на днях рассказал, наконец, все подробности о вашем контрреволюционном "Народном союзе защиты родины и свободы", ну и, само собой разумеется, о ваших связях.
- Что вы приписываете мне? Я не знаю никакого такого союза. Я протестую, - проговорил Орехов вздрагивающим голосом, стараясь наигранным возмущением прикрыть свой страх, - я категорически протестую…
Никитин вынул из стола написанный на полотне мандат Чирикова.
- Разве вы забыли, что Чириков предъявлял вам вот это оригинальное командировочное удостоверение? Упираться бессмысленно. Нам точно известно, что Чириков завербовал вас в Ростове и вы подписали там присягу, обязавшись вести непримиримую борьбу с советской властью и действовать, "где можно - открыто, с оружием в руках, где нельзя - тайно, хитростью и лукавством". Если я неправильно цитирую, можете меня поправить… Деликатно сказано: "хитростью и лукавством", точнее было бы - "исподтишка и подлостью".
Орехов побледнел, и Никитин понял: удар попал в цель. Опять не дав арестованному опомниться, он задал новый вопрос:
- В 1918 году вы бежали из Ярославля в Ростов. Каким образом вы пробрались через линию фронта и когда к вам приехала жена с детьми?
"Они всё знают, всё знают, - обреченно подумал Орехов. - Он не мог догадаться, что во многом чекист ловит его на слове. - И зачем я дал Чирикову согласие переехать из Ростова в Одессу?…" Чириков говорил от имени Бориса Савинкова, который якобы хорошо помнил Петрюка по ярославскому мятежу. Увидев, что Петрюк колеблется, Чириков припугнул его тогда: "Вы должны понимать, иного выхода у вас нет - или продолжать борьбу против большевиков, или Чека станет известно, что вы вовсе не рабочий, а ярославский адвокат и эсер…" Петрюк согласился, поехал в Одессу, работал в мастерских, подлаживался под рабочих, говорил их языком, разыгрывал передового пролетария… А тут этот дьявол англичанин припер к стенке!…
- Вы предпочитаете молчать? Ну что ж, придется пригласить сюда Лимончика и Чирикова, они помогут вам всё вспомнить. - Никитин взялся за телефонную трубку.
- Не надо! - остановил его оцепеневший Орехов. Всё кончено. Действительно, упираться бессмысленно Но, может быть, если всё рассказать, его не расстреляют?… Нет, всё равно расстреляют… За одно только убийство смотрителя маяка расстреляют.
- Когда вы познакомились с часовщиком Борисовым? Вопрос чекиста вывел Орехова из оцепенения.
- В пятнадцатом году. Он был тогда…
- Как и вы, членом партии эсеров, - быстро подсказал Никитин.
- Да, - прошептал Орехов.
- Как его настоящая фамилия?
- Я… мы считали… мы не знали тогда, что он англичанин…
"Борисов - англичанин, Орехов - эсер, и наверняка именно он заменил Чирикова! - Никитин ничем не выдал радостного волнения. - Разом зацепили все нити вражьего заговора!" Он резким жестом пододвинул Орехову бумагу, карандаш и сказал тоном приказа:
- Пишите! Пишите все фамилии, адреса, явки, клички - всё, что знаете о сподвижниках вашей контрреволюционной банды. Прежде всего, разумеется, укажите свою подлинную фамилию.
"Теперь этот тип во всём признается". Никитин раскрыл папку, достал листовку и чистый лист бумаги - образец, присланный в Губчека Катей Поповой.
- И об этом напишите.
Сказав это, Никитин нажал кнопку звонка. В дверях появился секретарь.
- Товарищ Чумак, дай, пожалуйста, графин воды.
Секретарь принес воды, наклонившись к уху председателя, что-то прошептал, передал какую-то записку и удалился.
- Пейте!
Никитин указал Орехову на графин и развернул бумажку.
"Товарищи Чека! Прошу передать до самого главного начальника: мы имеем до него спешное секретное дело. Только до самого главного начальника. Мы ждем его в Сычовке, спросить хату Семенчук. Очень важно. Приезжайте швидче, обязательно…"
Чумак сказал, что сейчас извлек эту записку из висящего в бюро пропусков почтового ящика "Для жалоб и заявлений".
"Что бы это значило? Уж не ловушка ли?…"
ГЛАВА III
1
В больницу Ермаков попал только после похорон отца.
- Вы к кому, товарищ командир? - спросила дежурная сестра, подавая ему халат.
- Я к Поповой. Как ее здоровье?
- Врачи скажут, - уклончиво ответила сестра. - Попова на третьем, в хирургической палате.
Второй этаж, третий… "Где здесь хирургическая палата? Вот эта стеклянная дверь?" Андрей осторожно приоткрыл ее и остановился.
У кровати сидел, сгорбившись, Репьев.
Катя… Неужели это она? Бледное, почти белое лицо, синие, плотно сжатые губы, голова забинтована
Макар Фаддеевич оглянулся, прошептал:
- Спит…
Но Катя не спала. Она просто не могла пошевелиться, даже повернуть голову.
Андрей и Репьев, затаив дыхание, сидели плечом к плечу и смотрели на девушку. И она почувствовала их взгляд, медленно раскрыла глаза, едва пошевелила губами:
- Макар Фаддеевич… Товарищ Ермаков… Уйдите… Тяжело мне…
И опять закрыла глаза.
- Оставьте больную, - сказала вошедшая в палату фельдшерица. - Кто вас пустил сюда? Ей нельзя волноваться…
В длинном коридоре на диване сидели выздоравливающие, шутили, смеялись. Какой-то мальчуган проковылял на костылях; седой мужчина в сером халате говорил что-то розовощекой хохочущей сиделке.
Репьев остановился у окна, прижался лбом к стеклу и обхватил голову руками. "Видно, крепко он ее любит, - подумал Ермаков. - Нет ничего удивительного Вместе работали, вместе смотрели смерти в глаза…"
Захотелось чем-нибудь утешить Репьева, но разве есть слова, которые могут его утешить?…
За окном расстилалось синее, как всегда прекрасное море.
- Я беседовал с профессором Авдеевым. "Будем, - говорит, - надеяться", - тихо сказал Макар Фаддеевич. - Без сознания была, бредила, всё тебя звала… - Репьев повернулся к Ермакову. - Любишь ее?
- А ты? - так же тихо спросил Андрей.
- Люблю…
Андрей почувствовал, как глубоко несправедлив был до сих пор к своему помощнику, и ему стало невыразимо горько и стыдно.
- Пойдем… Никитин просил не задерживаться - Репьев тронул Андрея за плечо. - Пойдем, товарищ Ермаков.
2
Приехав из Одессы, начальник Люстдорфского пограничного поста Кудряшев долго сидел у моря. День выдался на редкость ясный, теплый. А ведь было начало зимы.
Где-то стороной прошел шторм, и волны набегали на берег, оставляя на песке пузырящиеся влажные пятна.
Федор расстегнул ворот френча и, пересыпая с ладони на ладонь отшлифованные морем камешки, обдумывал поручение Никитина.
"Теперь каждую ночь следи за Карлом Фишером Лично сам следи! - приказал Никитин. - У него могут быть "гости". Понял?"
Больше на эту тему председатель Губчека не говорил, и, зная уже немного его характер, Кудряшев не спрашивал подробностей. Конечно, Никитину известно многое такое, о чем начальнику поста и не положено знать Придется с сегодняшней ночи сидеть у Фишера
"Сидеть у Фишера" означало: незамеченным пробраться ночью к окраине Люстдорфа, обойти сливовый сад, заползти под мостик, схорониться там и наблюдать за домом председателя поселкового совета.
Так Кудряшев и сделал.
Рано утром, ругая излишнюю подозрительность Никитина и разминая затекшие колени, он осторожно, чтобы никто не заметил, выбрался из-под мостика.
Над Люстдорфом бежали тучи, будто и не было вчера ясного синего неба и солнца. С моря доносился гул прибоя.