- Ну, самое большое через восемь. Пусть только наша страна немного окрепнет. Таких сторожевиков настроим, англичанам не снились…
Шторм перешел в штиль. Ермаков положил трубку в карман и, глядя на воду, сказал:
- Зачем ты Никитину жаловался? Я сам понять способен.
Репьев удивленно посмотрел на Андрея.
- Никитину? Никитин объявил мне за этого Фомина выговор.
- То есть как это? - не понял Андрей.
- А очень просто, да еще пообещал в следующий раз записать в приказ.
- Ты-то тут при чём?
- При том, что я тоже в ответе за Фомина… - Репьев помолчал и, как совсем недавно Никитин, заключил: - Перемениться тебе надо, Андрей Романович…
7
Если бы в суматохе, вызванной появлением "Валюты", вахтенный не забыл вытянуть на палубу пеньковый трос лага, Николай Ивакин тотчас бы утонул. Падая, он инстинктивно раскинул руки в стороны и, уже погрузившись в воду, почувствовал скользящий между пальцами трос. Холодная вода вернула сознание. Николай вынырнул, ухватился за трос и опять нырнул, продержавшись в воде, насколько хватило дыхания. Только сейчас он ощутил страшную боль под левой ключицей.
"Что же делать? Ведь нет никакого выхода! - вынырнув, подумал он с каким-то тупым равнодушием - Зачем держаться за эту чудом попавшую в руки веревку? Держись не держись, а спасения ждать неоткуда и не от кого…"
Если крикнуть и позвать на помощь, то его, безусловно, услышат на шхуне, вытащат. О, только скажи этим дьяволам, кто ты такой, они сохранят жизнь и попытаются тебя завербовать в свою шайку!
Нет! Он не закричит. Закоченеет, захлебнется, утонет, но не закричит!…
Шхуна шла под всеми парусами, увлекая за собой измученного, замерзающего, тяжело раненного чекиста. Волны с легким певучим плеском омывали ее просмоленный корпус*
На палубе послышались голоса, вспыхнул огонек трубки Николай, не отпуская троса, погрузился с головой в воду. "Наверное, сменились штурвальные, а может, это сам Антос или Тургаенко. Он ведь еще не уплыл… Его лодка на буксире, за кормой!…"
Николай вынырнул и тотчас опять нырнул. На корме все еще кто-то стоял. Какое счастье, что темно и его трудно заметить! Он высунул из воды лицо. Осторожно, перепуская скользкий трос, достиг кормы и увидел, наконец, лодку.
Но что это? Рука сжала лаг, трос кончился. До лодки осталось не больше сажени, но для того, чтобы проплыть даже сажень, нужны силы, а сил не осталось совершенно.
Нос лодки глухо ударялся о гребни волн. Спасение рядом и в то же время недосягаемо. Выпустишь трос - и тебя унесет! Но ведь иного выхода нет, нет же иного выхода!
Ивакин вздохнул, резкая боль пронзила легкие. Почти ничего не сознавая, он разжал руки, исступленно заработал ногами и вдруг почувствовал, как ударился головой о деревянное днище…
Не сознавая, как это могло произойти, Николай перевалился через борт лодки и, жадно глотая воздух, упал на мокрую банку. Он был так измучен, что почти потерял способность соображать. С великим трудом стал на четвереньки и, отплевываясь кровью, подполз к носу, нащупал крепкий буксирный канат. Надо развязать затянутый намертво узел. Николай лег на правый бок и начал грызть узел зубами. Словно из стальной проволоки сплетен этот окаянный канат!
Отчаяние с новой силой охватило душу. Все понапрасну! Добрался до лодки - и все понапрасну!
Холодное железное кольцо терло щеку Николай заплакал. Слезы текли по его мокрому обветренному лицу. А холод сковывал тело. Голые ступни (кто-то из контрабандистов стащил с него ботинки) потеряли всякую чувствительность, кисти рук закостенели, пальцы отказывались сгибаться. И только под левой ключицей нестерпимо горела рана.
Николай уже не мог бороться за жизнь. Да и к чему? Все равно он умрет, и чем скорее придет смерть, тем лучше. И никто не узнает, как он погиб. Ни Репьев, ни Никитин, ни мать… "А ведь Никитин надеется на меня и ждет от меня известий…" Ивакин начал медленно" с трудом сгибать и разгибать пальцы, засунул правую руку в карман брюк, надеясь хоть немного отогреть ее, и в кармане нащупал что-то твердое, острое. "Нож? Откуда он взялся?… Я ведь не брал с собой ножа… Нет, это не нож" это какой-то хирургический инструмент, кажется, он называется ланцетом…" Николай вытащил его., приложил лезвие к канату и начал пилить…
Тем временем Антос Одноглазый и человек в зюйдвестке - это был часовщик Борисов, он же Карпухин, - спустились в носовой кубрик.
- Первого декабря, ровно в двадцать четыре часа, подводная лодка будет в десяти милях от берега на траверзе Бургосского маяка, - сказал Борисов. - Вы передадите пакет лично командиру, только лично ему. Связь поддерживайте через Тургаенко. Если он подойдет к вам с кем-либо, кроме меня, стреляйте. Вавилова держите в трюме. После Тендры - уничтожить… Где вы нас высадите?
- Если мы сейчас повернем обратно, то через полчаса будем на траверзе Аркадии., - ответил Антос.
- Отлично! - Борисов застегнул плащ, давая понять, что разговор окончен.
Они вылезли на палубу. Увидев их, Тургаенко поспешил на корму, схватился за канат, с силой потянул его н упал. Лодки за кормой не было.
Подгоняемая свежим ветром, лодка находилась в этот момент уже в нескольких милях от шхуны.
Никем не управляемый небольшой парус то надувался, то хлопал о мачту.
Ивакин лежал на корме, навалившись воем телом на руль Волны нагоняли лодку и окатывали ее, но Николай ничего не чувствовал.
Хмурый рассвет застал одинокую утлую посудину в открытом море. Пара дельфинов поиграла вокруг нее и уплыла к югу. Голодные чайки с пронзительным криком носились над водой. Дождь устал моросить и отступил перед пеленой густого тумана.
Течение и ветер гнали лодку на восток. Если бы Николай мог подняться вместе с чайками над туманом, то увидел бы, что давно уже проплыл мимо Одесской бухты.
По временам к нему возвращалось сознание, и тогда он чувствовал холод, кячку, боль в груди, кровь на губах, жажду Большую же часть времени он ничего те ощущал, словно проваливался в какую-то черную пропасть.
Иногда в голове возникали смутные обрывки воспоминаний: Нижний Новгород, рабочий поселок Сормовского завода, большая комната райкома комсомола, шумная толпа молодых парней, требующих отправки на фронт. Потом Николай видел себя бегущим вместе с этими парнями по льду Финского залива. В руках он держал винтовку, стрелял из нее и кричал: "Даешь Кронштадт!…"
И снова Сормово, берег Волги и огромные шуршащие и трескающиеся льдины. На одной из них он, восьмилетний Колька, и еще какие-то мальчишки. Они отправились путешествовать в Каспийское море,. И вдруг вместо льдины больничная койка, а рядом человек. "Которые тут большевики?" - кричит он, размахивая пистолетом. "Нот здесь большевиков, тут тифозные", - отвечает сиделка. Кажется, это было в Самаре…
Мысли путались. Как же он оказался в Одессе? Кто такой Никитин?… Ах да, Никитин - председатель Губчека. А Тургаенко кто?… Где же чайник? Зачем поят горькой водой? И кто отсек ноги? Оказывается, можно жить и без ног!… Только как же стоять у станка и нарезать шестеренки?… "Ах ты, большевистское отродье! - вопит Тургаенко. - Змееныш подколодный!" Тургаенко скручивает ему руки. Человек в зюйдвестке пинает в живот: "Кто подослал тебя?" И опять бьют и бросают в кубрик. Кто-то говорит с ним. "Неужели русский? Кажется, я его ударил?… А не он ли положил мне в карман ланцет?…" Опять провал, беспамятство, и вдруг, как живое, лицо Макара Фаддеевича. "Коля, беги до станции, позвони Никитину… Достань где-нибудь лошадь…" - "Макар Фаддеевич, товарищ Репьев, я всё сделаю. Я быстренько, одним духом…" Как тяжело бежать по шпалам!… И снова провал, черная и холодная пропасть…
ГЛАВА II
1
Под воскресенье шхуна Антоса Одноглазого нахально вильнула кормой и снова, в третий уже раз, скрылась от пограничников.
- Свистать всех наверх! - приказал Ермаков боцману. Заложив за спину руки, он быстро шагал по качающейся палубе от борта к борту.
Когда все одиннадцать человек команды выстроились на баке, Ермаков остановился перед ними и прищурил глаза.
- Антос Одноглазый поздравил нас с наступающим праздником и пожелал нам побыстрее перебирать шкоты и фалы. У меня всё! Можете разойтись!
Сказав это, Андрей спустился в машинное отделение и без всяких предисловий обратился к Ливанову:
- Ты знаешь, как он зовет твою машину? Он зовет ее дырявым примусом.
Механик побагровел.
- Кто?
- Известно кто, грек Антос!
Андрей был потрясен новой неудачей. С каким лицом опять явишься в Губчека! Симе Пулемету в глаза смотреть стыдно, а перед Никитиным и оправдаться нечем.
Даже Репьев не удержался и вставил шпильку: "Я слыхал, что в старом флоте русские моряки управлялись с парусами быстрее англичан…"
Ночью командира "Валюты" и его помощника вызвали в Губчека.
Никитин встретил их холодно. Кивнул, молча пододвинул Ермакову портсигар с махоркой.
- До каких пор это будет продолжаться? Я к вам обоим обращаюсь: до каких пор?
Никитин ничего больше не сказал, но Ермаков сразу понял: разговор предстоит крутой.
- Надо сменить двигатель. Дайте хоть старенький "бенц". Узла бы полтора прибавить.
Председатель с шумом выдвинул ящик стола.
- Нет у меня здесь "бенцов"! Извольте по одежке протягивать ножки… Из-за этого проклятого Антоса мне в губком стыдно заходить. Что мне прикажете в губкоме отвечать? Так, мол, и так, товарищи, дайте нам сначала новый двигатель, обеспечьте хлебом с маслом, ветчинка не повредит… Я вас спрашиваю, что надо сделать реального? Чего вам действительно не хватает? Только без "бенцов".
- Нужно побыстрее перебирать шкоты и фалы, - вставил Репьев.