Все покосились на Мухту, но никто не сказал ни слова. Гоша продолжал:
- Насчет анархии, братва, не советую зубоскалить, придет еще ее час, и вы тогда прозреете и возьметесь вместе с нами, идейными анархистами, очищать землю от сора и накипи. И потому, братва, бросьте языки точить, а точите ножи и топоры, ну и не забывайте, что есть у нас винторезы и пушки. Готовьтесь, одним словом… Мухта кивнул, но не сказал ни слова. Гоша продолжал, ободренный молчанием матросов и кивком своего идейного руководителя. Он повел рукой на восток:
- Там, братва, уже идет легкая заварушка, Николку помели и прочих паразитов, и тут бы добивать буржуазию и учреждать всеобщую республику, без всякой власти, так сказать, раскрепощение души производить и протчее, а они вводят новую власть! Сначала Керенский - гнида буржуазная, потом Советы. Там будто есть и наш брат, да все равно власть, а раз власть, опять угнетенье личности… Потому, братцы матросики, - он подмигнул правым, потом левым глазом, - держи ножички за голяшечкой, придем домой, пощекочем горлышко! Так что скорей надо на арену битвы! Что касается наглей фракции, то мы за то, чтобы идти в Архангельск или в Мурманск, пусть с английской контрой, там у себя мы им покажем, когда поднимем свое знамя!
Мухта проронил, не поднимая головы:
- Черное знамя, в знак гибели всякой власти и буржуазии.
Старший боцман, побагровев, рявкнул:
- Заткнись, сучья анархия!.. - Он выругался еще крепче, затем уже мягче продолжал: - Сколько раз предупреждал, что никакой агитации, разговор по душам - другое дело, а чтобы бунтовать на корабле, за это, брат, можешь сильно пострадать.
Мухта, с остервенением бросив окурок в обрез и смачно плюнув, ушел.
Гоша Свищ, глядя ему вслед, заголосил:
- Вы, гражданин боцман, не сучьте идею анархизма. И не имеете права, милорд, затыкать рот, как я есть на баке и свободный от вахты человек. Между продчим, мы, машинная команда, как-то сразу поняли, где идейная правда, вы же, как отсталый слой, возитесь со своими вшивыми парусами…
Боцман вскочил:
- Что? Вшивыми! Да я тебя за это переломлю, как щепку!.. Я тебе дам милорда! Самого в короли произведу!.. - Боцман сел, утирая со лба выступивший пот. - Паруса ему, видишь ли, вшивые, сам ты вшивый, конца гнилого не стоишь.
Свищ осклабился:
- И за что такой шухер? Ну, высказал идею, ну, вам не нравится из-за отсталости и буржуазной заразы…
- Я тебе дам заразу, - уже совсем мягко сказал Павел Петрович, - кончай политику, она у нас во где сидит, эта политика! - боцман хлопнул себя по затылку.
- Как же в таком случае свобода слова?
- Я тебе дам такую свободу!..
- Ну это, положим!.. - петушился Свищ.
- Я тебе положу, ты выпросишь у меня или ребята подкинут. Как, ребята?
- Чего не подкинуть! - отозвалось сразу несколько голосов.
Гоша расплылся в улыбке и сделал общий поклон:
- Не будем обострять страсти. Закончим дискуссию и перейдем к более веселому текущему моменту. Ну ее к дьяволу, политику! Поговорим о другом интересе, о женском поле. Ну чего ощерились? Интересно? Только должен вам сказать, что в женщине разобраться трудней, чем в политике. Она тебе и анархизм, и социализм, и черт те что. Боюсь, не хватит у вас… - он покрутил пальцем у виска, чем вызвал негодующие голоса:
- У тебя больно мною!
- Черт размалеванный!
- Давай катись к себе в преисподнюю.
- Пусть еще побрешет, ребята.
Свищ пожал плечами:
- Если не интересно, я закончу на этом выступление на баке.
- Давай, давай!
- Крой, Гоша!
- Большинство - за! Продолжаю, но должен заявить, что насчет брехни - пардон. Как идейный анархист-боевик, вранье считаю излишним, и все есть чистая правда. - Он подбоченился. - Нравлюсь я женщинам, что поделать, как я есть Дон-Жуан! Не слыхали? Жил такой мальчишечка на Молдаванке да еще я. Видали, сколько ил было! - он покосился на свою левую руку. - Сто десять особ, самых раскрасавиц. Вчера еще одну встретил, не наколол, места ужо нет на руке, придется вот здесь, на орле, красным пустить.
- Вот про баб - это куда ни шло, - сказал боцман, - только смотри не охальничай, меру знай.
- За кого вы меня принимаете, господин, гражданин, товарищ старший боцман?
Боцман с улыбкой покачал головой:
- Ну и ну, нанизал титулов.
- Чтобы не ошибиться, выбирай любой, хотя стоит тебя величать товарищем, ты хоть и не наш, а близко стоишь к большевикам, вот эти, - он кивнул на Громова и Трушина, - совсем тебя в свою большевистскую веру обратили…
- Опять? - спросил боцман.
- К слову пришлось, перехожу вплотную ко вчерашней встрече, но прежде разрешите заметить, что баба здешняя вроде сухой тарани, вяленной на ветру, а встретил я настоящий помпончик. Везет мне. Еще когда ходил на "Европе" - пассажирском из Одессы в Лондон…
Феклин перебил:
- По одесской бухте, и тот буксир назывался "Дельфин" и был чуть поболе нашего баркаса.
Свищ, с состраданием посмотрев на вестового и не удостоив его ответом, продолжал:
- Там, на "Европе", не было мне покою от женщин, заметьте, боцман, - женщин, а не баб. Все пассажирки наводили на меня лорнеты.
- Что, что? - спросил Зуйков.
- Стекла такие на палке, для деликатности обращения. Опять же письмами забрасывали, смех что писали, ну и насчет прочего… приходил из плавания на полусогнутых…
Громов сказал:
- Мозги у тебя, Свищ, на полусогнутых ходят. Пакостный ты человечишко, а еще мир хочешь перестроить на свой лад.
- Пойдем от греха, - сказал Трушин, - а то руки чешутся, да марать неохота, и Петрович здесь - неудобно драку затевать.
- Интеллигенция! - со злобой глядя им вслед, сказал Свищ, вложив в это непонятное ему слово гадкий смысл. - Подались совещаться, как вас, братишки, околпачить, обольшевичить!
- Но-о, опять! - прикрикнул боцман.
- Совсем нет. К слову пришлось. Продолжаю. Я, братцы, вчера мамзелю Белобрысенького узрел. Вон он ходит по шканцам, как именинник, о ней мечтает, а не знает, что с ней у него дело кранкель!
Все невольно посмотрели на шканцы, где виднелась белая сверкающая фигура Стивы Бобрина. Свищ, поощренный вниманием, продолжал:
- Иду я, братцы, вчера по какому-то там стриту, мету клешем по панели. Со мной Коська Бураков увязался, тот, что наколки делает, артист, художник. Зашли в кеб. Взяли по кружке темного. Потом еще. Мне хватит и двух для развлечения, а Коська так и присосался к третьей, как телок к вымю, ну а мне пива мало, общество надо, женское общество. Были там две Мери, да, как я вам сказал, - вобла воблой, да еще одна без зубов. Ну и, хватив джину, вышел я на мостовую, прошелся слегка, смотрю, магазинчик, а в окне перчатки. Заглянул я в стекло и вижу, братцы, вашего гардемарина и такую красотку, что ради нее все капиталы отдашь и не пожалеешь. Белобрысенький эдак перчатку меряет, а сам ее прямо ест глазом, зараза.
- А она? - спросил Зуйков.
- Она что? Сначала на него щерилась, а потом, как меня увидала, так и впилась, глазищи - во. Ну, прямо млеет девка. Бери и завертывай в бумажку.
- Завернул? - спросил Феклин.
- Сегодня будет дело. Кто, братцы, одолжит полфунта?
- Бог подаст, - сказал боцман.
Матросы дружно засмеялись.
Свищ, криво усмехнувшись, обратился к Брюшкову:
- Выручай, Назар, процент положу больше прежнего!
- Ты сначала два отдай и проценты.
- Отдам, ростовщик несчастный. Ну?!
- Не проси.
- Эх, мелкий вы народ, копеешный, нету у вас этого… самого… морского перцу.
- Иди к своим анархистам, - посоветовал Феклин, - им денег не надо, вот и дадут.
- Не дадут, гады. Не дозрели еще до полной свободы от капиталу, да ладно, пойду в картишки перекинусь, может, повезет.
Боцман пригрозил:
- Смотри, вещи проиграешь, в канатный ящик посажу.
- Эх! - Свищ махнул рукой. - Что канатный ящик против ее всей фигуры и расчудесных глаз!.. Прощай, орлиное племя! - Он пошел по палубе, вихляясь всем телом.
После ухода Свища несколько минут на баке говорили о нем как о пустом, никчемном человеке. Павел Петрович заключил:
- Одним словом, морская вошь - не боле. - И вернул аудиторию на серьезные рельсы, сказав:
- Учения как будто прошли по всей форме.
Матросы стали живо обсуждать учения и все-таки ухитрялись вставлять словцо о доме, земле, новых порядках.
Зуйков сказал при всеобщем поощрительном внимании:
- Учения, братцы, были не простые. Наш-то, Мамочка, показал им, что стоим, стоим, ждем у моря погодь, а вдруг возьмем да и распустим крылышки. Сейчас оп там все как есть выложит ихнему начальству, скажет, что нету такого закона, чтобы корабль Российского флота как бы в плену держать! Насиделись в таком плену и дома. Теперь будя!
Все посмотрели на берег.
Боцман, задрав голову, спросил вполголоса, но так, что было слышно и на юте:
- Эй, на марсе?
- Есть, на марсе!
- Что там на берегу?
- Вельбот стоит у стенки. Наши на ихнем извозчике давно уже уехали, и все нету.
- Не зевать там!
- Есть, не зевать!