- Ваша светлость, - ответил Невельской, - заключение графа Нессельроде и большинства комитета, как вы изволиге видеть из представленных документов, совершенно ошибочное... и для меня и всех моих сотрудников оскорбительное. И, кроме того, правительство всегда может проверить, в какой степени справедливы мои донесения. Если оно окажется согласным с мнением графа Нессельроде, то я готов подвергнуться жесточайшей ответственности. А пока я прошу вашу светлость защитить меня и моих сотрудников от подобных нареканий.
Речь Геннадия Ивановича прерывалась сухим кашлем, который всегда выдавал его внутреннее волнение.
Князь Меньшиков, опытный и хитрый придворный, с особым вниманием рассматривал карты и журналы Невельского, выслушивал его объяснения. Князь старался решить для себя важный вопрос: стоит ли ему брать Невельского под защиту, не рискует лн он положением и не навлечет ли он на себя царский гнев в случае неточности открытия?
Но объяснения Невельского были ясны и подробны. Ошибки его знаменитых предшественников казались настолько очевидными, что Меньшиков решился.
- Я вполне уверен в справедливости ваших открытий и их важности, - сказал он. - Я вполне разделяю также мнение генерал-губернатора о необходимости немедленного занятия устья Амура. Этому вполне сочувствует и Перовский % Мы с ним будем отстаивать вас в комитете. Но...
Предупредив Невельского о том, чтобы он был готов к вызову на заседание Особого комитета, Меньшиков добавил:
- Будьте так же смелы в объяснениях и в комитете.
И князь с улыбкой отпустил Геннадия Ивановича.
На следующий день Невельской посетил Перовского. Еще во время подготовки "Байкала" к выходу в плава-
ние Геннадию Ивановичу как-то довелось встретиться с Перовским, и тот очень сочувственно отнесся к замыслу Невельского произвести опись Амурского лимана.
Перовский так радушно встретил Геннадия Ивановича, что даже смутил его.
* i - А ну-ка, дайте поглядеть на вас1 Небось заважничали? - шутливо говорил он, усаживая Невельского. - Муравьев весьма похвально отзывался о вас. Превосходно, говорит, исполнили вы свое поручение, и с такою полнотою, добросовестностью и смыслом, что вам мог бы позавидовать сам бессмертный Крузенштерн.
- Мне думается, генерал-губернатор сверх меры оценил мою скромную деятельность, - смущенно ответил Геннадий Иванович, - тем более что, насколько мне известно, очень многие придерживаются иной точки зрения...
- Знаю, знаю, Геннадий Иванович, все знаю и, однако, вполне сочувствую вашим действиям на Амуре. Но, к несчастью, графы Нессельроде и Чернышев, а за ними Сенявин и Берг иного мнения. Опираясь на сообщения нашей миссии в Пекине, а главное, на донесение барона Врангеля, на плавание Гаврилова, они уверяют государя, что ваше открытие ошибочно.
- На донесения адмирала Врангеля? - удивленно спросил Невельской.
- Именно так, - подтвердил Перовский.
Геннадий Иванович как ужаленный вскочил с кресла,
взволнованно зашагал по комнате, потом решительно остановился против Перовского:
- Не осудите меня, Лев Александрович, но сейчас, когда должна наконец решиться судьба Приамурского края, я вынужден рассказать вам со всем чистосердечием о своем визите к адмиралу Врангелю. Накануне моего отъезда я удостоился чести быть у Фердинанда Петровича и просил его как председателя Российско-Американской компании содействовать мне в Охотске байдарками и алеутами. Фердинанд Петрович отнесся к моей просьбе со всей благосклонностью, и за это я ему всемерно обязан...
Откинувшись на спинку кресла, Перовский внимательно слушал взволнованный рассказ Невельского.
После того как закончились деловые разговоры с Врангелем о предоставлении Невельскому байдарок и выделении проводпиков-алеутов, зашла беседа об очертаниях юго-западного берега Охотского моря.
- Ничего замечательного лейтенант Гаврилов там не обнаружил, - ответил Врангель на вопрос Невельского о плавании брига ’"Константин" и добавил: - Если, конечно, не считать, что устье реки Амура и его лиман оказались недоступными.
Эта фраза Врангеля разожгла любопытство Геннадия Ивановича, и он попросил разрешения ознакомиться с документами Гаврилова. Невельскому показалось тогда, что Врангель несколько смутился, но затем, взяв с него обещание все хранить в строжайшей тайне, усадил его у себя в кабинете и дал ему пакет с корабельным журналом Гаврилова.
Ознакомившись с содержанием журнала, Геннадий Иванович обнаружил там собственноручную запись командира брига "Константин" Гаврилова, который писал, что вследствие ничтожества имевшихся в его распоряжении средств, а также недостатка времени он не смог произвести подробные исследования устья Амура и его лимана. А в личном письме к Врангелю лейтенант Гаврилов признал, что возложенное на него поручение он не сумел выполнить и поэтому из его описи нельзя делать каких-либо заключений об устье Амура и его лимане.
Таким образом, не кто иной, как Фердинанд Петрович Врангель, по неизвестным Невельскому причинам, ввел правительство в заблуждение. Невельской счел тогда бесполезным высказывать свое мнение об описи Гаврилова, поскольку сам еще не мог привести никаких убедительных возражений. Он лишь поблагодарил Врангеля и еще раз обещал хранить все в тайне.
Но сейчас, когда неполноценная и ошибочная опись Гаврилова и донесение адмирала Врангеля вновь могут помешать правильно решить вопрос об Амуре, он не может больше молчать, его долг - рассказать об этом.
- Да-а... Все это весьма любопытно, Геннадии Иванович, - задумчиво сказал Перовский. - Только отчаиваться еще преждевременно. Ждите приглашения Особого комитета... Мы с князем будем вас всемерно отстаивать. Но вы будьте готовы выдержать сильную атаку со стороны графов Нессельроде и Чернышева. Уж очень они на вас сердиты.
И Перовский тепло простился с Геннадием Ивановичем.
Возвратившись к себе в номер, Невельской предался размышлениям. После доклада Меньшикову и беседы с Перовским ему стало совсем ясно, что суть дела вовсе не в том, что он самовольно, до получения императорской инструкции, отправился производить опись Амурского лимана. При других обстоятельствах Нессельроде, Чернышев и другие сановные члены Особого комитета отнеслись бы к такому самовольному поступку 'с большей снисходительностью. По в данном случае вина Невельского заключалась в том, что он своим открытием спутал все карты дипломатической игры, которую, как казалось Нессельроде и его окружению, они так искусно и тонко провели.
"Ведь в самом деле, - размышлял Геннадий Иванович, шагая из угла в угол своего номера, - доказательства доступности Амура со стороны моря и наличия пролива между материком и Сахалином настолько убедительны, что правительство не сможет не признать их истинности. А раз так, то оно должно сделать следующие шаги: прежде всего объявить весь Приамурский край принадлежностью России, а затем приступить к его заселению и всемерному развитию там торговли и промысла. Вот именно это последнее обстоятельство и вызывает ярость Нессепьроде и ему подобных. Ведь еще указом Павла I в 1799 году монопольное право торговли и промысла на дальнем востоке России было предоставлено Российско-Американской компании. Заселение Приамурского края повлечет за собой создание новых торговых предприятий, возникнет конкуренция, и это, конечно, отразится на положении дел компании. А в настоящее время в ее коммерческих делах весьма заинтересованы граф Нессельроде и многие другие высокопоставленные лица. Не в угоду ли им председатель Российско-Американской компании поступился истиной, докладывая о результатах плавания "Константина"?"
"Далее, - продолжал свои умозаключения Геннадий Иванович, - открытие нового торгового пути по Амуру в связи с широкими возможностями развития там судоходства может привести к сокращению потока товаров, идущих через Кяхту из' Китая в Россию и обратно. А в доходах от торговли с Китаем через Кяхту опять же непосредственно заинтересованы тот же Нессельроде, министр финансов граф Вронченко и, если покопаться, немало других влиятельных сановников..."
"Все это несомненно так, - мысленно возмущался Невельской, - но ведь каждому, даже неискушенному в государственных делах человеку ясно, что решение амурского вопроса дает России столь необходимый ей выход на тихоокеанский простор и делает ее великой тихоокеанской державой! Так неужели же кучка высо допоставленных сановников пожертвует величием и мо гуществом России во имя своих узко личных, торгаше скнх интересов?"
"Нет, тысячу раз нет!" - решил Геннадий Иванович Пусть его разжалуют, пусть его сошлют, но, пока в нем теплится хоть искорка жизни, он будет бороться за упрочение могущества России на Тихом океане! Скорей бы только собрался этот Особый комитет!
* * *
Густые февральские сумерки окутали петербургские улицы. Фонарщики уже залили деревянным маслом редкие фонари и зажгли их. Но от чадящего унылого света сумерки казались еще гуще.
До начала заседания Особого комитета оставалось еще много времени. Невельской, обогнув громаду Исаа-кневского собора, медленно побрел по Адмиралтейскому проезду, мимо дома со львами, воспетого Пушкиным в "Медном всаднике", и вышел на широкую заснеженную площадь.
Остановившись, он неторопливо посмотрел на длинное здание Адмиралтейства с классическими колоннадами и портиками, которое казалось подслеповатым оттого, что лишь кое-где светились окна. Остроконечная башня с золочеными иглой и кораблем на ней смутно виднелась в туманной мгле.