* * *
В шалаше было тепло и уютно. От зелени, устилавшей пол, пахло березовыми вениками. Мокрая женская одежда висела на протянутой вверху жерди. У двери снаружи горел костер. Распространяя аромат, истекая - жиром, на вертеле жарились четыре большие куропатки.
Полураздетые девушки, закрывшись березовой зеленью, грелись у огня.
Слово за словом поведала Наталья о всех своих невзгодах: о сватовстве Окладникова, о Химкове, об обмане родной матери. Рассказала и о ските.
Мужики слушали, затаив дыхание.
- Увидели мы собаку, - заканчивала свой рассказ девушка, - думали, волк, испугались. Смотрим, ластится. Вспомнила я тогда Разбоя. Придумали мы бусы ему на шею надеть.
- Из скита-то, девоньки, как ушли? - спросил Егор. - Ворота на запоре, откровенно говоря, у ворот сторож.
- Спал привратник, - объяснила Наташа. - Намучились мы в лесу. Мужик-то наш, Долгополов, на чепи сидючи, совсем обессилел. Да и умом, видать, тронулся. Прасковьюшка, поди, с полдороги его на плечах волокла. До болота дошли, отдыхаем, а тут Илья вовсе ума решился. "Не могу, говорит, больше ждать, мне самого императора Ивана Антоновича, дескать, спасать надо". И пошел напрямик по болоту…
- Н-да, история, откровенно говоря, - сказал старший брат. - А ты, Прасковья, откеда? - с любопытством спросил он.
Пришел черед и Прасковье поведать свою судьбу.
- Вот какие дядья на свете есть, изверги, - отозвался Потап. - Твой-то, значит, так решил: девку в монастырь, а себе отцово достояние?
- Ах, урви ухо, сучий сын, такую девку в монастырь, - Егор посмотрел на могучие плечи, на высокую грудь Прасковьи. - Да я б ему, откровенно говоря… - Егор, разгорячась стукнул кулаком по слеге. Шалаш заходил ходунам.
- Ну ты, осторожней, медведь! - прикрикнул на него брат. - После драки кулаками махать нечего. Говори, что с девками делать?
Долго сидели молча, думали.
- Вот что, - решил наконец Егор, - откровенно говоря, ежели девки нам помогут да и мы поспешим, в пять ден все дела управим - и домой. Из нашего дома до Каргополя недалече. В Каргополь Наталью проводим…
Девушки с радостью согласились.
- А Прасковью куда? Дома оставим? - пошутил Потап, лукаво прищурив глаз.
- Довольно языком болтать, - огрызнулся брат, - высоко еще солнце-то. Откровенно говоря, седни много еще сделаем. Одевайтесь, девки, - бросил Егор, поднимаясь.
Глава двадцать четвертая
СЛЕДОПЫТ
Степан все еще сидел в скиту, надеясь хоть что-нибудь выведать о Наталье Лопатиной. На следующий день после пожара общежительные братья и сестры, оставшиеся в живых, понемногу пришли в себя, и Степан начал розыск. Он опросил всех, ничего путного не добившись. Одно стало ясным - в день пожара никто не видел Наташу.
Старик привратник сначала отнекивался.
- Знать не знаю, ведать не ведаю. Никто не уходил, никто не приходил, - упрямо твердил он.
В это время женка Якова Рябого, Пелагея, ходившая по кельям смотреть, как живут бабы в скиту, принесла Степану кусок плотной бумаги.
- Смотри-ко, мореход, белицы в Натальиной келье нашли, говорят, тут все прописано.
Это был чертеж морского хождения к землице Грумант. Степан заинтересовался. Там, где надлежало быть надписи, значилось четкой славянской вязью: "Жить невмоготу стало. Ушли из скита вместе с Прасковьей Хомяковой да с Ильёй Долгополовым, что сидел на чепи. Лучше в лесу сгибнем, чем здесь пропадать. Наталья Лопатина".
Обрадованный Степан снова взялся за привратника.
- "Никто не уходил, никто не приходил"! - передразнивал он старика. - А трое из скита сбежали…
- Винюсь, не вмени оплошку за грех, прости, - захныкал старец. - Заспал я, одначе слышал, как засовом гремели. Проснулся, да поздно. А сказать не посмел. Боялся гнев на себя навести. Крутенек на расправу отец Сафроний, ох как крутенек.
- Мне прощать тебя нечего, - ответил Степан. - Покажи-ка лучше, отец, погреб, где у вас человек на чепи сидел. Пойдем, Яков, взглянем.
Дверь в землянку оказалась открытой настежь. Сафроний, нахмурясь, рассматривал цепи. У стенки жались оставшиеся в живых старцы. Они охали и ахали на все голоса.
- Утек злодей, - стонал Аристарх, - что теперя киновиарху скажем?
- Семь бед, один ответ. - Сафроний волосатой рукой перебирал ржавую цепь.
- Перепилил, аспид, чепь… А напилок свой человек дал, вот что, отцы любые, страшно, - плутоватые глазки игумена забегали.
- Эхм, ех, - скулил нарядчик, - в моленную бы его, крамольника… Ему бы с праведными в царствии небесном куда бы как хорошо. Оплошку брат городничий дал.
Сафроний укоризненно взглянул на испуганное лицо отца городничего, но смолчал.
Степан осмотрелся. С деревянных стен почерневшего сруба сочилась гниль. Все было покрыто плесенью. Каменный стол и каменные лавки блестели, отшлифованные узником. Вместо постели еще три камня, покрытые полустертой кожей. Оконце маленькое, выходило к глухой стене коровника. В углу из дикого камня и глины сложено подобие небольшой печи.
Степан сунул руку в рванину, лежавшую на постели, и тотчас с отвращением отдернул - там копошились вши.
- Злодеи, - сдерживая кипевшую ярость, сказал Степан, - по какому праву живого человека мучили? Отвечай, большак! - От гнева лицо Степана покрылось красными пятнами.
- А где твоя правда в скиту спрашивать, а? - выступил вперед Аристарх. Его бородка тряслась от злости. - Может, по слову государыни правеж учинишь, а? Колодники, рваные ноздри, нет вам в скиту места.
- Здесь наша большина, - спокойно сказал Яков Рябой, - не моги супротивничать. Ишь, святые, начудодеяли, людей сожгли, а сами целы. У нас разговор короткий, - оборвал он, - враз плетей попробуешь.
- Плетей?! - взвизгнул Аристарх, размахивая высохшими руками. - Поцелуй пса во хвост, табашник, еретик… Я те порву поганую бороду!
- Чужую бороду драть - своей не жалеть, - все так же спокойно ответил Яков. - А что, Степан, - посмотрел он на товарища, - проучить разве? Хоть жаль кулаков, да бьют же дураков.
В глазах Рябого зажглись волчьи огоньки. Надулись жилы на загорелой шее. История принимала крутой оборот.
- Постой, постой, друг, - отстранил Рябого Петряй. - Я сам поговорю. Тебя отцом Аристархом кличут? - строго спросил он у старца.
- Тебе что за дело, насильник?
- А вот что: худо, где волк в пастухах, а лиса в птичницах. Марфутку-то помнишь? Старик отшатнулся.
- Что молчишь, али горло ссохлось? Ну-кось, дерни меня за бороду. - Малыгин выставил свою рыжую лопату. - Дерни, праведник, - наступал он на старика. - Ах ты, распутный бездельник, чтоб ты сгорел, проклятый! - плюнул ямщик, видя, что Аристарх спрятался за грузного большака. - Зацепи-ка еще Марфутку, тады живым не уйдешь.
Мужики засмеялись. Гнев отошел от сердца.
- Довольно тебе, Петряй, - вмешался Степан Шарапов, - поговорил, и ладно. Святым отцам и без нас вдосталь по шеям накладут…
Малыгин, мореходы и Яков Рябой вечером угощались хмельным медом. Большак Сафроний, желая задобрить мужиков, приказал выкатить из погреба две большие бочки.
- Степушка, - обнимаясь, говорил захмелевший Рябой, - не кручинься, друг. Ты море знаешь, а я в лесу хитер. Найду Наталью. Не сумлевайся, вот те Христос, найду. По такой погоде след долго стоит.
- Спасибо, Яков, - растрогался Степан. - Ежели Наталью найдем, последнюю рубаху для тебя скину. Жених в море, на меня вся надея. Понимаешь?
- Жалею, не кончил подлого старика, - бубнил свое Малыгин. - Марфутка-то…
- Голодная лиса и во сне кур считает, - с досадой сказал Степан. - Надоел, паря.
Петряй пригорюнился, облокотился о стол и запел неожиданно тонким, жалобным голосом:
Приневолила любить
Чужу-мужную жену.
Что чужа-мужна жена -
То разлапушка моя.
Что своя-мужна жена -
Осока да мурава,
В поле горькая трава,
Бела репьица росла,
Без цветочиков цвела…
- Эх, ребяты, заскучало ретивое, душа горит!..
Мужики погуляли славно. Общежительная братия то ли с горя, то ли от большого поста и долгого воздержания веселилась круто. Долго скитницам пришлось отмаливать грехи, долго они вспоминали веселых мужиков.
Утром Яков Рябой не забыл своего обещания. Встал он раньше всех, с петухами, и, разбудив Степана, сказал:
- Пока спят, пойдем след Наташкин искать.
Степан без слов поднялся.
Окунув головы в ушат с водой и поеживаясь от утренней прохлады, мужики вышли за ворота.
- Эй, сторож, не спишь? - подмигнул мимоходом Степан привратнику. - Ну-к что ж, я ведь так, - добавил он, видя, что старик всполошился.
Яков Рябой по-собачьи шарил по траве. Он часто пригибался, ковыряя пальцем землю. Дул на примятую траву, разглядывал каждую травинку.
- Нашел, - радостно закричал Яков, - вот он, след! Степан кинулся на зов.
- Смотри здесь, Степа, вот мужик босой шел, хромал на левую ногу, с поволочкой шаги-то, сразу видать, чепь долго носил. Правой ногой шибко приминает, а левой чуть. А вот сапожки девичьи - махонькие, с подковками. А третий в лаптях, тяжеленек шаг-то, - объяснил следопыт.
- Это девка Прасковья, - обрадовался Шарапов, - про нее и в письме писано.
- Видать, в теле девка, вишь, как трава примята и травинки в землю вдавлены. Мужичок не тяжел - кость одна весит.
Яков Рябой увлекся и, сверкая глазами, все говорил и говорил.
Степан с удивлением посматривал на товарища "Вот те и молчальник! - думал он. - Словно подменили человека".
У деревянного раскольничьего креста о восьми концах Яков остановился и полез в кусты.