После бесконечных повторений о том, что он сделал с сегодняшним чудовищем и что сделает со следующим, Дик, наконец, улегся на постель из сухого папоротника, укрылся полосатой фланелью и уснул, храпя и бормоча во сне, как собака, преследующая воображаемую добычу. Эммелина без сна лежала рядом с ним. В жизнь ее вошел новый ужас. Вторично ей предстала смерть, но на этот раз деятельная и осязаемая.
XXVI. Бой барабана.
На следующий день Дик сидел в тени хлебного дерева. Рядом с ним лежала коробка с крючками, один из которых он прикреплял к удочке, так как намеревался сходить завтра на старое место за бананами и попытать по пути счастье на крупную рыбу в глубоком месте лагуны. Когда-то в коробке имелось дюжины две крючков; их оставалось теперь всего шесть- четыре маленьких и два больших.
День клонился к вечеру, стало уже прохладнее. Эммелина сидела напротив него, держа конец лесы; вдруг она подняла голову и стала прислушиваться.
Стояла полная тишина. Издали доносились вздохи прибоя, - единственный уловимый звук, кроме редкого трепетания крыльев Коко на дереве. И вдруг к голосу прибоя примешался другой - слабый, ритмический звук, похожий на бой барабана.
- Слушай! - воскликнула Эммелина.
Дик прислушался. Все звуки острова были привычны; в этом же было нечто совсем новое.
Слабо и далеко, то быстро, то медленно… Откуда шел он? Как знать? Порой казалось, что с моря, порой, что из лес. Пока они прислушивались вверху пронесся вздох; это поднимался вечерний ветерок. Подобно тому, как стирают рисунок с грифельной доски, ветерок уничтожил новый звук. Дик снова принялся за работу.
На следующее утро он спозаранку отправился на шлюпке, с удочкой и сырой рыбой для приманки. Эммелина долго махала ему с берега, пока он огибал маленький мыс.
Эти экспедиции Дика бывали для нее немалым огорчением. Ужасно было оставаться одной; тем не менее, она никогда не жаловалась. Она жила в раю, но что-то твердило ей, что за всей этой красотой, за всей этой нарочитой видимостью счастья, в природе скрывается угроза и дракон несчастья.
Дик сделал около мили, после чего оставил весла в уключинах и пустил шлюпку по течению. Вода здесь была так глубока, что дна не было видно, несмотря на ее прозрачность; лучи солнца наполняли ее искрами, падая наискось из-за рифа.
Рыболов насадил приманку на крючок и глубоко опустил его, затем прикрепил удочку к болту; сев на дно лодки, он свесил голову через борт и стал глядеть в воду. Временами ничего не было видно, кроме водной синевы. Временами внизу мелькала стая мелких рыб или в тени лодки внезапно появлялась большая рыба и висла неподвижно, слегка лишь подрагивая жабрами, потом вдруг исчезала, дернув хвостом.
Внезапно шлюпка накренилась, не опрокинувшись потому лишь, что Дик сидел с обратной стороны от удочки. Потом лодка выпрямилась, удочка ослабла, и поверхность лагуны, немного поодаль, закипела, как если бы ее мешали снизу большой серебряной палкой. На удочку попался альбикор. Дик привязал конец удочки к веслу, отвязал ее от болта и швырнул весло за борт.
Все это он проделал с необычайной быстротой, пока удочка была еще слаба. Мгновение спустя весло уже проворно носилось по лагуне, то к рифу, то к берегу, то плашмя, то ребром. Оно казалось не только живым, но воодушевленным злобным намерением. И точно: самое злобное и разумное из живых существ не могло бы умнее бороться с большой рыбой.
Альбикор бешено метался к рифу, надеясь спастись в открытом море. Потом, остановленный веслом, игравшим роль поплавка, подергивался туда-сюда в нерешимости и столь же неистово бросался вверх по лагуне. То искал он глубины, погружая весло на несколько саженей в воду, то взметывался на воздух, как серебряный серп, шлепаясь обратно с плеском, далеко и звонко прокатывавшимся по побережью. Прошел целый час прежде, чем большая рыба начала обнаруживать признаки усталости.
До сих пор борьба происходила вблизи от берега, но теперь весло выплыло на середину водного пространства и принялось описывать большие круги. Грустно было думать о большой рыбе, так стойко защищавшей свою жизнь, а теперь бессмысленно кружившей там, на глубине, в слабости и ошеломлении.
Гребя вторым веслом, Дик подплыл к месту борьбы, выловил весло и принялся постепенно вытаскивать удочку из воды.
Водная глубь затмилась чудовищной серой тканью.
Шум борьбы разнесся по лагуне на несколько миль. Его прослышал и сам хозяин ее. Воду взрябил темный плавник, и когда Лик ближе подтянул свою добычу, водная глубь затмилась чудовищной серой тенью, и сверкающая стрела альбикора исчезла, словно поглощенная тучей. Удочка пошла легче, и Дик поднял на борт голову альбикора, отделенную от туловища как бы огромными ножницами. Серая тень скользнула под бортом, и Дик, обезумев от злобы, с криком погрозил ей кулаком: затем, выдернув крючок из головы, швырнул ею в чудовище.
Взмахнув хвостом, так, что лодка закачалась, большая акула перевернулась на спину и проглотила голову; затем медленно погрузилась и исчезла, словно растаяв в воде. Первая из их встреч завершилась для нее победой.
XXVII. Паруса на море.
Дик взялся за весла. Ему предстояло еще сделать три мили, и начинался прилив, что немало затрудняло путь. Гребя, он ворчал про себя, что нередко стало случаться с ним за последнее время, и главной тому причиной была Эммелина.
Что-то изменилось в ней за последние месяцы. Ему казалось, что вместо Эммелины на острове появилось новое существо. Он не знал, что именно с ней произошло: он знал только, что она сделалась иной.
Еще полгода назад он был совсем доволен своей судьбой: спал и ел, добывал пищу и перестраивал дом, обрыскивал леса и риф. Теперь же им овладел какой-то дух беспокойства. Выл ли то дух цивилизации, шептавший ему об улицах и домах, о борьбе за золото и власть? Или просто-напросто человек в нем взывал к любви, не подозревая, что любовь у него под рутой? - как знать?
Шлюпка скользила вдоль тенистых берегов, потом обогнула мыс и очутилась напротив проливчика на рифе. По Дик смотрел не туда, - он вперил взгляд на крошечное темное пятнышко на рифе, заметное только для тех глаз, которые искали его. Каждый раз, достигнув этого места, он останавливался и смотрел туда, где гремели валы и кричали чайки.
Несколько лет тому назад это место внушало ему не меньше ужаса, чем любопытства; время притупило чувство ужаса, но любопытство сохранилось, - то любопытство, с которым ребёнок смотрит на убийство животного, хотя бы душа его и возмущалась нм. Постояв немного, он снова принялся грести, и шлюпка причалила к берегу.
Что-то случилось на берегу. Песок был весь перерыт и местами окрашен в красное; посредине еще тлели остатки большого костра, а там, где вода плескалась о песок, легли две глубокие борозды, очевидно, проделанные двумя тяжелыми лодками. Тихоокеанский житель сейчас же заключил бы из формы борозд, что сюда причаливали два тяжелых челнока. Так оно и было на самом деле.
Накануне, после полудня, два челнока пришедшие, вероятно, с того далёкого островка, пятном лежавшего на юго-западе, вошли в лагуну, один в погоне за другим.
Над тем, что произошло здесь, лучше спустить завесу. Леса дрожали от боя барабана из акульей шкуры; всю ночь праздновалась победа, а на заре победители забрали оба челнока и отправились в тот ад, откуда пришли. Если внимательно присмотреться к взморью, вдоль него виднелась глубоко проведенная линия, за которой уже не было следов: это означало, что остальной остров почему-либо табу.
Дик вытащил нос лодки на песок и осмотрелся. Он поднял с песка сломанный дротик: он оказался сделанный из твердого дерева и снабженным железным острием. Справа, между кокосовыми пальмами, виднелась какая-то груда. Он подошел, - это была куча внутренностей. Представлялось, будто здесь зарезали дюжину овец, а между тем, овец на острове не было.
Песок на взморье говорил красноречивую повесть. Нога нападавшего и нога бежавшего; колено побежденного, затем отпечаток лба и распростертых рук; пятка человека, который растоптал и расплющил тело врага, проделал в нем отверстие, продел в него свою голову и стоял, буквально одевшись своей жертвой, как плащом; голова того, кого волочили но песку, чтобы зарезать, как овцу, - вот о чем говорил песок.
Поскольку он мог говорить, повесть сражения еще была жива крики и стоны, стук дубин и копий умолкли, но призрак боя все еще стоял над берегом.
Дика охватило трепетное чувство, что он еле-еле избежал опасности. Те, что были здесь, ушли, - да, по куда? В море ли, или вдоль но лагуне?.. Он поднялся на холм и окинул море глазами. Далеко на юго-западе он разобрал темные паруса двух челноков. Было что-то невыразимо печальное в их виде; они казались увядшими листьями, коричневыми мотыльками, унесенными в море, отбросами осени. При мысли же о том, что говорил прибрежный песок, эти поблекшие лохмотья облеклись ужасом в глазах зрителя. Они спешили прочь, свершив свое темное дело, и то, что они казались печальными и ветхими, как сухие листья, лишь делало их еще более ужасными.
Дик никогда еще не видал челноков, но он понял, что это какие-то лодки, в которых находятся люди, и что эти-то люди и оставили следы на леске. В какой степени его подсознательный рассудок оценивал весь ужас случившегося, - кто скажет о том?