Мои три телохранителя повели меня по Бристо и Брунтсвильд-Линкс. Отсюда дорога привела нас в Гоп-Парк – красивый сад с дорожками, усыпанными гравием, со скамейками, навесами и охраняемый сторожем. Дорога туда была немного длинна. Две младшие леди напустили на себя усталый вид, что ужасно тяготило меня, а старшая смотрела на меня почти со смехом. И хотя я старался себя уверить, что на этот раз являюсь им в лучшем свете, чем накануне, мне стоило большого труда держаться независимо. Когда мы пришли в парк, я очутился в обществе восьми или десяти молодых джентльменов – среди них было несколько офицеров, большинство же были адвокаты, – окруживших трех красавиц и пожелавших сопровождать их. Хотя меня представили всем очень любезно, но, казалось, обо мне немедленно все забыли. Молодые люди в обществе похожи на диких зверей: они или нападают на чужого человека, или без всякой вежливости и, если можно так сказать, человеколюбия пренебрегают им. Я уверен, что если бы очутился среди павианов, то меня встретили бы точно так же. Некоторые адвокаты принялись острить, а офицеры шуметь, и я не могу сказать, кто из них больше раздражал меня. За их манеру держать шпагу или прикасаться к полам кафтана я бы из зависти охотно вытолкал их из парка. Я уверен, что они, со своей стороны, чрезвычайно завидовали мне потому, что я явился сюда в таком прелестном обществе. Вследствие всего этого я скоро оказался позади и чопорно выступал в тылу всей веселой компании, погруженный в собственные думы.
Меня вывел из раздумья один из офицеров, лейтенант Гектор Дункансби, хитрый и неуклюжий гайлэндер. Он спросил, не Пальфуром ли меня зовут.
– Да, – отвечал я не особенно любезно, так как находил, что тон его недостаточно вежлив.
– А, Пальфур, – сказал он и продолжал повторять: – Пальфур, Пальфур!
– Я боюсь, что мое имя не нравится вам, сэр? – спросил я, досадуя на самого себя, что сержусь на этого неотесанного малого.
– Нет, – отвечал он, – но я думал…
– Я бы посоветовал вам лучше не заниматься этим, сэр, – заметил я. – Я уверен, что это неподходящее для вас занятие.
– Слыхали вы когда-либо, где Алан Грегор нашел щипцы? – сказал он.
Я спросил, что он хочет этим сказать, и он, отрывисто смеясь, отвечал, что я, вероятно, в том же месте нашел кочергу и проглотил ее.
Я не мог не понять его намерения и вспыхнул.
– Прежде чем наносить оскорбления джентльмену, – сказал я, – я бы научился правильно говорить по-английски.
Подмигнув мне и кивнув, он взял меня за рукав и спокойно вывел из Гоп-Парка. Но как только гуляющие не могли нас больше видеть, его обращение переменилось.
– Ах вы лоулэндский негодяй! – закричал он и кулаком ударил меня по челюсти.
Я в ответ нанес ему такой же, если не более сильный.
Он отступил немного и вежливо снял передо мною шляпу.
– Я думаю, что ударов довольно, – сказал он. – Я считаю себя оскорбленным! Где видана такая наглость, чтобы королевскому офицеру осмелились говорить, что он не знает английского языка? У нас в ножнах есть шпаги, а поблизости – королевский парк. Хотите вы идти вперед или позволите мне указать вам дорогу!..
Я поклонился ему в ответ, пропустил его вперед и сам пошел за ним. Я слышал, что он по дороге что-то бормотал себе под нос об английском языке и о королевском мундире, так что я имел основание думать, что он серьезно оскорблен. Но его поведение в начале нашего знакомства опровергло это предположение. Было очевидно, что он пришел с намерением затеять со мной ссору, справедливую или несправедливую – все равно; было очевидно также, что здесь крылись новые козни моих врагов. Мне было ясно, что на этой дуэли убит буду я.
Когда мы пришли в суровый, скалистый, пустынный Кингс-Парк, мне несколько раз хотелось повернуться и убежать, так мало я был расположен показать свое неумение фехтовать и так мне не хотелось умереть или даже получить рану. Но я сообразил, что если ненависть моих врагов не остановилась перед этим, то, весьма вероятно, не остановится ни перед чем; и что хотя неприятно быть проколотым шпагой, но все-таки лучше, чем умереть на виселице. Я сообразил, кроме того, что своими неосторожными и дерзкими словами и быстрым ударом преградил себе все пути к отступлению; что если я даже убегу, то противник мой, по всей вероятности, будет преследовать и поймает меня, и к остальным моим невзгодам еще прибавится бесчестие. В конце концов я продолжал идти за ним, как преступник идет за палачом, без искры надежды в сердце.
Мы миновали утесы и пришли в Хентерс-Пог. Здесь, на площадке, поросшей дерном, мой противник обнажил шпагу. Никто не видел нас, кроме нескольких птиц. Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру и стать в позицию, стараясь казаться как можно спокойнее. Но, видимо, это не удовлетворило мистера Дункансби, который нашел какую-то ошибку в моих действиях, остановился, пристально посмотрел на меня, отошел, затем снова сделал выпад и стал угрожать мне поднятым вверх острием шпаги. Так как у Алана я не видел таких приемов и, кроме того, был очень встревожен мыслью о близкой смерти, то совершенно растерялся и беспомощно стоял, желая только одного – убежать.
– Что с вами? – закричал лейтенант и внезапным выпадом выбил шпагу из моих рук, отбросив ее далеко в камыши.
Этот маневр он повторил трижды. Когда я на третий раз принес обратно свое опозоренное оружие, я увидел, что он вложил свою шпагу в ножны и ожидал меня с сердитым видом, засунув руки за борт мундира.
– Будь я проклят, если дотронусь до вас! – воскликнул он и с горечью осведомился, какое я имею право выходить на дуэль с "шентльменом", если не умею отличать острую сторону шпаги от тупой.
Я отвечал, что в этом виновато мое воспитание, и спросил, признает ли он, что я, приняв его вызов, дал ему удовлетворение и что в трусости он меня не может упрекнуть.
– Это правда, – сказал он, – я сам храбр как лев. Но стоять, как вы, ничего не понимая в фехтовании, – уверяю вас, я не способен на подобное дело. Я очень сожалею, что ударил вас, хотя, мне кажется, вы ударили меня еще сильней: у меня до сих пор трещит голова. Если бы я только знал, как обстоит дело, то, уверяю вас, не согласился бы на подобную штуку.
– Хорошо сказано, – отвечал я. – Я уверен, что вы не захотите во второй раз действовать по наущению моих личных врагов.
– Разумеется, нет, Пальфур, – сказал он. – Мне кажется, что и со мной поступили нехорошо, заставив сражаться со старой бабой или, что все равно, с малым ребенком! Я это скажу Ловату и, ей-богу, вызову его самого!
– Если бы вы знали, в чем причина моей ссоры с мистером Симоном, – сказал я, – вы были бы еще более возмущены тем, что вас вмешивают в подобные дела.
Он поклялся, что верит этому, потому что все Ловаты испечены из одной муки, которую молол сам дьявол. Затем он вдруг пожал мне руку и объявил, что я все-таки порядочный малый, но только жаль, что мое воспитание так запущено, и, что если у него будет время, он сам позаботится о нем.
– Вы можете оказать мне гораздо большую услугу, – сказал я и на вопрос, в чем она состоит, прибавил: – Пойдемте вместе со мной к одному из моих врагов и удостоверьте, как я вел себя сегодня. Это будет настоящей услугой. Хотя мистер Симон на первый раз и прислал мне любезного противника, но в мыслях у него было убийство. Он пошлет другого, за другим – третьего. А так как вы видели мое умение обращаться с холодным оружием, то сами можете судить, каков будет результат.
– Мне бы тоже это не понравилось, если бы я сражался на шпагах вроде вас! – воскликнул он. – Но я помогу вам, Пальфур. Ведите!
Если, направляясь в этот проклятый парк, я шел медленно, то на обратном пути, мои ноги несли меня очень быстро. Помню, что я ощущал сильную жажду, по дороге напился у колодца святой Маргариты и что вода показалась мне необычайно вкусной. Мы прошли через церковь, вышли из церковной двери, спустились нижним ходом и прямо пришли к дому Престонгрэнджа, сговорившись по дороге о подробностях предстоящего разговора. Лакей заявил, что хозяин дома, но занят с другими джентльменами очень секретным делом и приказал не принимать.
– Мое дело займет всего три минуты, и я не могу ждать, – сказал я. – Можете сказать, что оно вовсе не секретно и я даже буду рад свидетелям.
Когда лакей довольно неохотно отправился с нашим поручением, мы решили последовать за ним в переднюю, куда доносились голоса из соседней комнаты. Там заседали трое: Престонгрэндж, Симон Фрэзер и мистер Эрскин, пертский шериф. А так как они собрались для совещания по поводу аппинского убийства, то мое появление, очевидно, помешало им. Однако они согласились принять меня.
– Ну, мистер Бальфур, что вас опять привело сюда? И кого это вы ведете с собой? – спросил Престонгрэндж.
Фрэзер молча глядел на стол.
– Он пришел сюда, чтобы принести свидетельство в мою пользу, милорд, и мне кажется, что вам необходимо выслушать его, – ответил я и повернулся к Дункаисби.
– Я должен заявить, – сказал лейтенант, – что сегодня дрался на дуэли с Пальфуром в Хентерс-Пог, о чем теперь чрезвычайно жалею, а также, что он вел себя как только можно требовать от джентльмена и что я питаю большое уважение к Пальфуру.
– Благодарю вас за ваше честное заявление, – сказал я.
Затем Дункансби поклонился и вышел из комнаты, как мы условились заранее.
– Какое мне дело до этого? – спросил Престонгрэндж.
– Я объясню это вам в двух словах, милорд, – сказал я. – Я привел этого джентльмена, королевского офицера, чтобы мне была оказана справедливость. Я думаю, что теперь мое чувство чести удостоверено. До известного дня – вы знаете до какого, милорд, – будет совершенно бесполезно натравливать на меня других офицеров. Я не соглашусь прорубать себе дорогу сквозь весь гарнизон замка.