Передо мной стояла, опираясь на массивную трость, сгорбленная, маленькая, почти лысая старушенция, вылитая Гагула. Несмотря на столетний возраст, выглядела она весьма грозно.
– Извините меня, – пробормотала растерянно я, с опаской поглядывая на здоровенную палку, которую старуха воинственно сжимала сухой ручкой. – Мы здесь по делам следствия. Мой напарник сейчас разговаривает с господином… Аленом…
– Что ж такое натворил этот урод? – закаркала старушенция. – С которым разговаривает твой любовник?
– Напарник, – безнадежно поправила я ее.
– Однофигственно, – возвестила старуха, сверля меня злобными глазками.
За ее спиной из ниоткуда выросли две огромные фигуры мрачных черных парней. Мне стало совсем жутко. Куда нас занесло? А вдруг мы попали в притон бродяг, куда ночью не сунется даже полиция? Я не знаю, есть ли в машине Мура рация. Он нацепил форму, но приехали-то мы на его личном джипе.
– Сейчас все объясню, – дрожащим голосом опять начала я, чувствуя как льется пот по взмокшей от волнения спине. – Видите ли, мы собираем информацию о Марине Мнишек, польской царице… То есть русской царице, но это не важно… А ваш Ален сказал, что имеет старинную книгу, которую на чердаке нашла его подружка из бара. Мой коллега…
Тут лысая старушенция опять саркастически заулыбалась и радостно закончила:
– Ругается с Аленом, который пытается вытянуть из него денежку, потому что пообещал заплатить своей шлюшке!
Не зная что ответить на подобный выпад, я растерянно замолчала.
Какого дьявола Мур застрял на чердаке? А может, не застрял? Все было подстроено? И Ален совсем не дурак, а только претворяется глупым грязным идиотом?
В забытом городе, которого нет ни на одной карте, нас ограбят, убьют, машину разберут на части… "Пешеходная Линия"! Что за название для города? Никогда не слыхивала о таком!
А… а если меня продадут в сексуальное рабство?! Я читала о таких случаях. Случаи происходят с глупыми иностранками и как раз в Неваде, где нет закона о проституции, потому что в этом гадком штате она, эта самая проституция, легально разрешена!
Я стала боком-боком отходить в глубь комнаты. Хотела заорать, но от страха из горла вырвалось какое-то шипение, едва ли Мур мог услышать меня.
– Тебе не с придурком надо было разговаривать, а со мной, – злобилась старушенция, проворно ковыляя вслед за мной. – Что этот урод может знать! Только то, что я ему рассказывала.
– Ален упомянул об умершем молодом поляке, который просил переслать письма на родину, – еле слышно прошелестела я, и старушенция изумленно приостановилась.
– Откуда он мог узнать о письме?
Я неуверенно пожала плечами.
– Подслушал, – усмехнулась воинственная Гагула. – Он ничего делать не умел и не умеет, только подслушивать да выклянчивать мастер…
В эту минуту послышались шаги, и в комнате появился Мур. Черные силуэты парней не пошевелились, а старушенция резво подбежала к Муру. Ростом она едва ли доходила до его живота.
Дальше произошло совсем непонятное. Вспыхнул свет, осветив сердитого Мура и резво улепетывающего Алена. Старуха легко замахнулась тростью и в комнате раздался треск, вопли, вой. Старушенция с азартом лупила Алена, которого крепко держали накаченные чернокожие ребята.
Мне хотелось только одного – поскорее убраться из непонятного дома и заброшенного города с ненормальными жителями. От безденежья, грязи и одиночества они, наверное, все стали сумасшедшими.
Тут к вою Алена присоединился женский визг, шлепки оплеух и отборные ругательства. Клубок человеческих тел выкатился на улицу и там затих. В скудно освещенной комнате остались мы с Муром и злобная старуха.
– Извините за беспокойство, мадам, – как ни в чем не бывало спокойно и вежливо произнес Мур и, взяв меня за руку, направился к двери.
Было странно видеть высокого выхоленного Мура в такой грязи, среди трухлявой мебели и вонючего тряпья.
– Зачем тогда приезжал? Время тратил? – вполне мирно отозвалась старуха, с удовольствием оглядывая подтянутую фигуру Мура. – Чем ты там от уродца разжился?
Мур ничего не ответил, но остановился на пороге. Я тихонько дернула его за руку, думая только о том, как бы нам поскорее сесть в машину, но Мур никак не отреагировал на немую просьбу.
– Ален ничего знать не может. Ты получил приглашение приехать от МЕНЯ, – сказала медленно старушенция. – А поляк тот мне отцом приходится.
Никогда прежде не видела у Мура такого выражения лица! Холодная маска истинного арийца растаяла без следа, и сейчас в неприбранной, скупо освещенной комнате стоял растерянный молодой мужик с отвисшей, в прямом смысле слова, челюстью.
Старушенция победно заулыбалась.
– Пошли, – небрежно кивнула она. – Покажу, о чем нельзя написать или рассказать. Вы должны увидеть ЕЕ собственными глазами…
Ничего не понимая, мы выбежали из вонючего дома и постарались не отставать от резво несущейся по мертвому городу хромой старухи. Неожиданно она притормозила перед другим грязным и темным домом, скрипнула ключами и втолкнула нас в комнату.
Щелкнул выключатель. На мгновение мы ослепли от яркого света. Через минуту-другую, осторожно приоткрыв глаза, я увидела чистейшую студию, залитую неистовым электрическим светом, и не смогла сдержать удивленного возгласа – прямо перед нами возвышалось огромное полотно, правда, без рамы.
– Что это значит? – резко спросил Мур, но старушенция, не обращая на него ни малейшего внимания, не отрывала пристального взгляда от меня.
Я же, в свою очередь, во все глаза смотрела на занимающий полстудии, странный, пугающий своей непонятностью, портрет молодой женщины. Без сомнения, это была она, царица Марина.
Молодая женщина в роскошном, усыпанном самоцветами одеянии, смотрела на нас, и лицо ее не выражало ничего, кроме высокомерного презрения ко всему на свете. Как и на портрете, столь любимом Елизаветой Ксаверьевной, где неведомый художник написал Марину на фоне древнего Кремля. Он не забыл ни о жемчугах, ни о царском венце… Вот только в руках Марина держала не четки, не икону и не скипетр, не ребенка или ларец, а большое тяжелое зеркало… в котором видела свое собственное отражение, – но Боже мой! – в какой странной, жуткой интерпретации!
Отраженное в зеркале лицо было охвачено неистовым пламенем, перекошенный от мук рот что-то кричал. Краски плавились, горели волосы, глаза заволокла дымка боли, нежную кожу пожирал огонь, но лицо жило, жило! Вы видели, чувствовали, что Оно – живое разумное существо, которое вопиет от страданий и медленно умирает в зеркале, которое держала надменная Марина.
Контраст между страдающим зеркальным Лицом и презрительной Мариной настолько поражал, что я просто не в силах передать переполнивших меня эмоций. Портрет, надо отдать должное мастеру, был выполнен профессиональной и бесспорно талантливой рукой, но нигде и никогда в жизни не видела я такого изображения бывшей царицы!
Рядом тяжело дышал Мур.
– Господи, кто же написал такое? – еле слышно пробормотал он.
– Я, – спокойно ответила лысая старуха, и мы беззвучно вытаращились на нее.
– Поляк, книжку которого пробовал продать тебе дурак Ален, – усмехнулась старуха, – приходился мне отцом. Умирая, он попросил своего единственного друга Билла присмотреть за мной. Тот выполнил обещание и вырастил меня вместе со своими детьми…
Мы, в который раз разинув рты, смотрели на спокойно повествующую старушенцию. Подумать только! Великая депрессия случилась в 30 е годы прошлого столетия. Мне казалось, никто из свидетелей того времени и в живых-то не остался. Кто бы мог подумать, что седое прошлое так близко от нас?
Старуха проковыляла к креслу и спокойно уселась в него. Жестом пригласила нас присесть напротив, мы проделали это с молниеносной быстротой.
– Ведьма погубила меня, – сообщила она нам и со злобой кивнула на портретную Марину. – Единственно, как можно было отомстить за искалеченную жизнь, это заставить ее страдать хотя бы на полотне.
– Погубила? – пробормотал Мур. – Женщина, которая умерла четыре века назад? Каким же образом, мадам?
– Каким, каким… Вот таким, – пробормотала современная Гагула.