В двадцать на незамужнюю вешали клеймо старухи Шапокляк, а в двадцать один величали распутницей и развратницей. Ну, оно понятно, своего мужика, бедняжка, не нашла, теперь уж вышла в тираж по возрасту, значит, с женатыми спит. Ату ее, бабы!
После того как мой муж-музыкант удрал в Москву и бросил одну в Штатах зарабатывать деньги, я с ним разговаривала от силы два раза уже после получения наследства. Попыталась напомнить о существовании сына и просила хотя бы поздравлять ребенка с днем рождения.
Официальный по бумагам московский муж клятвенно пообещал и пропал навсегда. Честно, после разговоров с ним у меня было ощущение, что съела тухлую жабу. Подавить отвращение я так и не смогла и поэтому решила спустить все на тормозах и на развод не подавать. Кому в Америке дело до штампа в просроченном советском паспорте? Тем более, что свою девичью "княжескую" фамилию я не рискнула поменять на мужнину и так и не стала Коровиной.
Вацлав, о котором сейчас ревниво вопрошал Мур, был школьным другом старшего брата и соседом по московской квартире. Он эмигрировал раньше всех вместе со своей двоюродной сестрой Машкой.
Вацек сказал мне о решении уехать на школьном выпускном вечере. Я сидела между ним и братом и умирала от духоты. На улице собиралась гроза, и в зале нечем было дышать. Все ждали конца длинных нудных речей и мечтали выскочить на воздух, на травку.
– Лиз, я в Америку сваливаю, – еле слышно прошептал мне на ухо Вацлав.
Стоял 1987 год. Слово "Америка" было полузапрещенным.
– Родственник объявился, троюродный дед по матери. Вовремя уехал на заработки. Свалил из Советов прям перед самой войной. Из Литвы. Приглашает. Уеду я отсюда. Жизни нет.
– А там будет?
– Будет.
– Уверен?
– Хуже не будет. А здесь что? В Армию? В Афган? Благодарю покорно. Мне жизнь самому нужна.
Когда я приехала в Калифорнию по приглашению Галки, Вацлав и Машка уже устроились, получили гражданство и неплохо зарабатывали.
Маша как-то быстро и ненавязчиво стала мне верным другом, тем, о котором дедушка говорил "с ним пойду в разведку". Она не клялась в вечной дружбе, а просто помогала по мере сил и возможностей.
Она помогла мне и тогда, когда я совсем потеряла голову, оставшись одна в чужой стране без денег, работы и официального статуса. Загранпаспорт потеряла, обратный билет в Москву был просрочен.
Маша позвонила мне, и я, не сдержав рыданий, поведала, что сплю в машине, которую одолжила на некоторое время у Галины, что я безработная, бесстатусная и безденежная. В то время Машка училась в Филадельфии и ничего не знала о моем бедственном положении.
– А где Вацлав? – зловеще поинтересовалась она, когда я немного успокоилась и смогла более-менее внятно отвечать на ее вопросы.
У Вацлава была своя жизнь, и я не собиралась садиться ему на шею.
– Понятно, – также зловеще протянула Машка и строго-настрого приказала завтра же встретить ее в лос-анджелесском аэропорту.
На следующее утро после ее приезда объявился злой как черт Вацлав.
– Не могла все согласовать со мной? – раздраженно поинтересовался он. – Обязательно надо было жаловаться Машке?
Не слушая оправданий, впихнул в машину и отвез в Санта-Ану. Там Вацлав мгновенно расписался со мной в суде и я без промедления получила все официальные бумаги, как жена американского подданного.
Вскоре познакомилась с Елизаветой Ксаверьевной и переехала к ней, появились деньги, мама выслала с оказией внутренний русский паспорт, чтобы оформить новый заграничный в посольстве. На сына бывший муж не претендовал, он остался с моими родителями в Москве, пока я не утрясла все формальности. И жизнь по-тихоньку наладилась.
Машка не взяла с меня ни копейки за расходы, хотя я предлагала, и не раз, отдать долг, а с Вацлавом мы так и не развелись – как-то так получилось, а честно говоря – лень. И всего-то нужно было заполнить одну бумажку и выслать чек на 100 долларов, но нас жутко ломало. К тому же после смерти Елизаветы Ксаверьевны Вацлав серьезно заявил, что так будет безопаснее. Дескать, Лиза стала состоятельной дамой, могут появиться альфонсы и проходимцы, а так, прежде чем принимать решение о замужестве, я должна буду "переговорить", то есть другими словами, развестись с ним. Вацлав не хотел отдавать меня замуж за кого попало.
– Интере-е-есно, – противным голосом протянул Джон. – Значит, у тебя два паспорта – русский и американский и два мужа – один в Москве, а другой в Лос-Анджелесе. Все официально, все законно. Лихо. Не ожидал от тебя такой прыти, Бетти. С ума сойти! Два мужа! Мормоны отдыхают.
– Это только по бумагам, – возмутилась я. – А так не имею мужей, то есть мужа.
– А если захочешь вступить в брак еще раз?
– Тогда нужно будет развестись, – сердито буркнула я.
Действительно, ситуация вырисовывалась какая-то не совсем приличная.
– С обоими? – ехидно поинтересовался господин полицейский. – Или в зависимости от страны обитания жениха?
– Хватит, – я решительно вылезла из машины. – Больше эту тему не обсуждаем. Я тоже хотела тебя кое о чем расспросить. Как ты оказался в "Хилтоне"? По работе? Ты уже тогда что-то подозревал?
– Все расскажу, но только есть ужасно хочется, – прервал меня Мур. – У тебя перекусить ничего не найдется? С позавчерашнего вечера в "Хилтоне" ничего не ел, только кофе наливался.
Бесконечный день никак не желал заканчиваться. Дома меня ждал недочитанный Вольфрам Флейшгауэр и теплая лохматая Фрида в постели, но Мур как тень следовал за мной, бубня, что жутко голоден и готов съесть целого быка.
Я тихонько открыла входную дверь и прижала палец к губам – в доме все спали. В холле горел ночник, но я вовремя ухитрилась увидеть Фриду, скатывающуюся вниз по лестнице и в последнюю минуту сумела сжать ей пасть, чтобы она лаем не перебудила весь дом. Фрида радостно стонала и повизгивала, пытаясь выдернуть морду из рук.
Пыхтя от напряжения, мы протащили собаку на кухню. Я прикрыла дверь, выпустила собачью морду и поставила чайник.
– Так как ты оказался в "Хилтоне"? – делая бутерброды, опять спросила Джона.
– Корпоративная вечеринка, – бодро соврал Мур.
– У полиции бывают корпоративные вечеринки? – страшно удивилась я.
Мур ретиво помотал головой. Так машет башкой кобылка моего сына, Люси, когда отгоняет надоедливых мух. Ясно, Джон никогда не скажет мне правды. Корпоративная вечеринка – и баста!
– Я тебя вот что еще хотела спросить. А как ты узнал, что дама завещала мне конюшни? Разве полиция имеет право вскрывать завещания?
Джон выразительно посмотрел на меня.
– Ах да, она ведь твоя бабушка… Послушай, Мур, я решила отказаться от наследства в пользу родственников. Понятия не имею, что делать со скаковой лошадью стоимостью в полмиллиона.
– Не получится. Конюшня находится под контролем Trust’a, вернее, его контрольных акций.
О-о-о, разговор опять свернул на финансы. Американцев хлебом не корми – дай порассуждать о дебитах-кредитах-профитах. Для меня же любые вариации темы бизнеса и денег хуже самой свирепой зубной боли.
– Ничего не понимаю в акциях, – с отвращением пробормотала я. – И понимать не хочу.
– Это очень просто, объясню…
– Потом, – с нажимом сказала я.
– Хорошо, потом, – неожиданно мирно согласился Мур.
– И все равно не понимаю, почему не могу отказаться от наследства в твою пользу, например?
– Двадцать восемь процентов всех акций принадлежит Trust’у, – нетерпеливо вырывая у меня тарелку с бутербродами, отозвался Джон. – Сорок два процента – тебе… М-м-м, как вкусно…
Я сделала в уме математические подсчеты.
– А оставшиеся тридцать?
Не отвечая, Мур не спеша и с видимым удовольствием поглощал бутерброды, откусывая огромные кусищи мощными белыми клыками. Я только с надрывом вздохнула: страсть американцев к жевательному аппарату достойна восхищения и подражания. Что касается меня, боюсь даже перед дантистом открыть рот – обморок доктора обеспечен.
– Не боишься, что отравлю тебя, господин комиссар? – сердито спросила Джона, отбирая пустую тарелку и ставя нарезанный яблочный пирог. – Ты на меня позавчера так рычал, как будто я – серийный убийца.
– Не боюсь, – беспечно ответил Мур. – Смотрю за тобой в оба глаза.
Ха! В оба глаза!
– Это твое настоящее имя – Бетси? – Джон пробурчал вопрос с полным ртом, запихнул огромный кусок сладкого пирога Фриде в пасть, а другой – себе в рот и теперь аппетитно пережевывал его.
Я автоматически сделала замечание:
– Не давай собаке сладости. И не разговаривай с набитым ртом.
Мур засмеялся, а я смутилась. Вот что значит дети в доме, двое мальчишек десяти и одиннадцати лет и старший неженатый брат. Незаметно превращаешься в домоправительницу Фрекен Бок и всех строишь. Даже суровых полицейских.
– Нет. Меня зовут Лиза, – неловко пробормотала я, отворачиваясь.
– А знаешь, какое имя записано у меня в свидетельстве о рождении?
Я с любопытством уставилась на Мура.
– Джованни Ральф Мургенштайн! – торжественно возвестил Джон.
Шутники были родители Джона. Джованни Ральф Мургенштайн, это же надо, сразу и не выговоришь. Я хмыкнула.
– Фамилия отцу осталась от деда-немца. Бабушка же хотела дать итальянское имя – в память о своих предках. Родители сдались, но в школу записали под фамилией Мур. И я превратился в Джона Мура.
– Ты по-итальянски понимаешь? – заинтересовалась я.
– Очень плохо, – признался Мур. – Понимать – понимаю, но когда говорят медленно, а сказать вообще связно могу только две-три фразы… Бабушка пыталась научить меня изъясняться по-итальянски, но кто в детстве слушает своих бабушек?