Автомат Андросова был надежно привязан брючным ремнем к торчавшим из песка ребрам верблюда, от спускового крючка тянулась антенна радиостанции - медный витой провод, за который Андросов дергал, чтобы выстрелить, а сам поднимался к гребню вслед за Курбаном, чтобы в решительную минуту прийти ему на помощь.
Качая головой и прищелкивая языком, удивляясь, как все придумал Андрос и как решился броситься на противника с голыми руками, Курбан отвязал автомат и, поднявшись на соседний бархан, увидел дремлющих неподалеку жующих колючку верблюдов.
Самый старый из них - Яшка с темным подгрудком и густой длинной шерстью у основания ног, в белом полотняном налобнике - обладал неприятной особенностью: когда это казалось ему необходимым, ловко плевался.
Курбан уже прикидывал, с какой стороны подойти к Яшке, как вдруг услышал громкие восклицания и ругань старшины.
Схватив двумя руками задержанного ими человека, Андросов стукал его спиной о склон бархана. Старшина казался таким огорченным и расстроенным, будто его в чем-то жестоко обманули. Уж теперь-то Курбан мог без ошибки сказать, что в руках у Андросова был Меджид Мухамедниязов. Но больше всего Курбана удивило, что и Меджид принялся во все горло ругаться по-русски. Вид у него тоже был огорченный.
- Старшина, что делаешь, отвечать будем! - крикнул Курбан.
В ту же минуту его увидел и, как понял Курбан, сразу узнал Меджид. Недоверие и надежда отразились на его лице. Он хотел было что-то сказать, но старшина так тряхнул Меджида, что он едва не прикусил язык.
- Говори фамилию, - зарычал Андросов, не в силах скрыть свое огорчение.
- Не имеешь права, старшина, - услышав, как назвали Андросова, воскликнул Меджид. - Я Мухамедниязов! Думаешь, если ты старшина, можешь солдата бить? Почему руки связал? Почему по голове ударил?
Меджид делал вид, что не знает Курбана, и Курбан по непонятным причинам тоже ничем не выдал, что знает Меджида. Он увидел: Андросов смущен, дав волю рукам.
- Старшина, объясни, почему такое? - спросил Курбан.
- Да не тот, ну понимаешь, не тот, кого искали… Вот они, его бумажки!
В руках у Андросова была справка о том, что Меджид Мухамедниязов действительно красноармеец такой-то части. Справка дана для предоставления льгот Мухамедниязовой Фатиме - матери Меджида.
- Старшина, - развел руками Курбан. Он хотел сказать, что это еще не причина трясти человека за душу.
- Послушал бы, что он сказал, - не отпуская Меджида, отозвался Андросов. - "Салам, говорит, здравствуй. Москва капут. Я, говорит, такой, как ты, война кончал, домой гулял…" Вот тебе Москва! - Андросов сложил внушительный кукиш и ткнул его под нос Меджиду.
- Я так не говорил, - завизжал Меджид. - Я так тебя спросил. Смотрю, папаха, винтовка, борода, сам худой, на меня напал. Думал, есть хочешь, думал, ты домой гулял!
- Ты мне говори, - гневно повел бровью Андросов, - зачем здесь оказался?
- Мало-мало отпуск был, часть догонял, заблудился…
Андросов, поморщившись, оттолкнул Меджида, безнадежно махнул рукой.
- И на такого вот сопливого щенка время ушло, - процедил он сквозь зубы. Поднявшись на верхушку бархана, осмотрел мертвую равнину.
Значит, настоящий диверсант, пока они возились с Меджидом, оторвался от них на добрый десяток километров и уходит теперь все дальше на север, потешаясь про себя, как ловко одурачил пограничников. Ждали они из-за кордона агента германской разведки по имени Гасан-оглы, а поймали Меджида. А может быть, подумал Курбан, Меджид Мухамедниязов - сообщник Гасан-оглы и нарочно, чтобы их задержать, морочит им головы?
Андросов поднял валявшуюся неподалеку винтовку задержанного.
- Вот она, новенькая! Сорок первого года рождения, - с сердцем сказал он, - этой винтовкой надо на фронте фрицев бить, а он ее в пустыню приволок.
Вытащив затвор и сунув его в карман, широко шагая по склону бархана, утопая в песке почти до колен, он спустился вниз, к тому месту, откуда они подходили к Меджиду. Курбан молча направился вслед за ним.
Солнце поднималось к зениту и нестерпимо жгло даже сквозь ватный туркменский халат. У Курбана пот струился по лицу в три ручья. Красноватая мгла стояла перед глазами, но вдруг совсем недалеко, казалось, за ближайшими барханами, заблестело озеро с наклонившимися к воде деревьями. Беленький домик стоял в тенистой прохладе зеленых кущ, над домиком поднимались высокие пирамидальные тополя. Изображение дрожало в горячем струящемся воздухе, возникало и пропадало вновь, манило свежестью и прохладой.
Курбан мотнул головой, отмахиваясь от наваждения, с грустью провел языком по пересохшим губам.
До горизонта тянулись, словно застывшие морские волны, гряды барханов, во все стороны, сколько видел глаз, одни безжизненные рыжие холмы песку - ни человека, ни зверя, ни птицы. До Уюк-Тюбе - ближайшего колодца - еще километров двадцать, да и то неизвестно, есть ли там вода, а в запасе всего несколько литров.
Андросов рассматривал на склоне цепочку следов, полузасыпанных рыхлым песком. Курбан приблизился к нему и тоже стал смотреть на отпечатки в песке.
- Вот, - вытянул руку Андросов.
Курбан ничего не видел. Песок в этом месте был такой же гладкий, как и повсюду вокруг.
- Иди за мной, - приказал старшина, направляясь в сторону от следа, проложенного Меджидом.
Они отошли метров на двести, и Курбан с удивлением увидел начавшийся прямо посреди пустыни след. Он даже посмотрел вверх, как будто нарушитель мог упасть сюда с неба.
- Обманул нас с тобой Гасан-оглы, - сказал Андросов. - Навел на след этого, как его, Мухамеда, что ли, а сам в сторону и каждый отпечаток за собой заровнял. Теперь, поди, уж к Уюк-Тюбе подходит… Вот смотри, гасановский почерк…
Курбан наклонился к следу, стараясь вспомнить все, чему учил его Андросов.
Отпечатки шли друг за другом на малом расстоянии, значит, Гасан-оглы не очень спешил, а скорее всего устал. Песок в ямках по цвету почти не отличался от нетронутого, значит, прошел он здесь довольно давно, солнце успело высушить следы. Курбан сравнил его следы со своими собственными. Ноги Гасан-оглы утопали глубже, значит, шел он с грузом, направление держал на север, наверно, к единственному на десятки километров колодцу Уюк-Тюбе. Курбан и это понял: каблуком песок сносится внутрь отпечатка, носком выбрасывается вперед.
В сторону от бархана уходил тот самый след, по которому шли они от границы. Андросов не ошибся: перед ними снова был "почерк" Гасан-оглы.
- Давай сюда верблюдов! - скомандовал Андросов.
- Солнце над головой, старшина, Гасан, смотри, шел всю ночь и все угро, сейчас отдыхать будет, - возразил Курбан.
Выйти в полуденные часы усталыми, без воды, значило почти наверняка получить солнечный удар. У старшины, должно быть, и сейчас в голове все мутится. Курбан родился в этой пустыне, ему жара привычна. Но как держится Андрос, северный человек, у которого на родине лесов и озер больше, чем песков в Кара-Кумах?
Старшина глянул на раскаленную пустыню, покачал головой:
- Гасану можно отдыхать, нам нельзя, надо идти…
И снова потянулся маленький караван через барханы и плотные солончаки, и снова кругом только палящий зной, коричневые бугры песку, с унылым однообразием уходящие к горизонту, да на гребнях скелеты высушенного зноем саксаула.
Курбана раздирали самые противоречивые мысли. Андроса он знает всего два месяца, а Меджида - с самого детства. Какой он ни есть, а все-таки земляк, свой человек. Привезут они Меджида на заставу, сдадут под стражу, будет его судить военный трибунал. Что сестра Меджида Зоря скажет? "Ты моего брата погубил", - скажет. Прощай тогда Зоря, никогда уже не будет его женой… А старая Фатима? Разве она простит, что он, Курбан, поймал в пустыне ее сына? Но, с другой стороны, не подоспей вовремя Андрос, может, не было бы теперь Курбана в живых, пристрелил бы его Меджид, как джейрана.
Обо всем этом раздумывал Курбан, развязывая путы верблюдов, проверяя седла и поклажу, об этом же думал, когда они двинулись дальше: впереди на Яшке Меджид со связанными руками, за ним Курбан и позади всех старшина.
Яшка, не желая идти в такую жару, непрерывно ревел, брызгая слюной и высовывая язык. Меджид совсем истомился и безвольно мотал головой из стороны в сторону. Оглядываясь назад, Курбан видел, каким усилием воли заставлял себя держаться в седле Андрос, словно от того, поймают они Гасан-оглы или не поймают, зависели судьбы войны.
Мерно и валко идут верблюды, шаг за шагом поднимаясь на гребни, спускаясь в низины, пересекая твердые, как цемент, солончаки - такыры.
Курбан вспомнил радиста Пономарчука, всегда проводившего политинформации. Международный империализм, - говорил Пономарчук, - только и ждет, чтобы растерялся хоть один советский пограничник. Этого достаточно, чтобы в образовавшуюся брешь сразу же проник диверсант. Конечно, Андрос не растеряется, а вот он, Курбан, неизвестно, оправдает ли доверие начальника заставы?
Курбан стал думать о старшине, чтобы не думать о Меджиде. Но рано или поздно Меджид все равно с ним заговорит и потребует помощи. Как посмеет Курбан нарушить закон и не помочь земляку и единоплеменнику?
Раскаленное до белого сияния солнце слепило глаза. Все тело сковывала тяжелая дрема. Медленно и неуклонно продвигался караван вперед и вперед, туда, куда вел едва заметный, исчезающий на солончаках след Гасан-оглы.