Вступление получилось длинным, каким-то обтекаемо-вязким, слишком уж выставляющим напоказ верноподданническую роль России в этой неприятной для русского императора истории. Потому и речь вышла такою - скорее официальной, нежели искренней.
Однако главный смысл все же заключался не в словах. Они были как бы оболочкой, своеобразной конфетной оберткой, в которую и должно быть заключено самое существенное. Именно то, что без этой обертки выглядело бы не сладкой, а горькой пилюлей.
- Меж тем, чтобы собраться и выступить в поход армии, мною отряжаемой, - поворот всем корпусом к Коленкуру, - необходимо, естественно, время. Но Россия должна быть именно теперь, в сей исторический момент, там, где союзные французские войска уже проявляют свою невиданную воинскую храбрость. Потому я хочу немедленно направить в вашу главную квартиру своего представителя. Пусть русский мундир появится во французском генеральном штабе как неопровержимое свидетельство нашего союза. И для этой высокой чести я, господин посол, не нахожу никого достойнее, чем кавалергард Чернышев, не однажды милостиво принятый моим августейшим братом императором Наполеоном.
- Лучшего выбора, ваше величество, смею заметить, вы не смогли бы сделать, - отступил на шаг и чуть изогнулся в полупоклоне посол.
Главное было произнесено. Тем не менее Александр Павлович заметил, что сказанному все же не хватает чего-то самого необходимого, что продемонстрировало бы другу Арману всю глубину его, императора, волнений, всю гамму чувств его чистой и светлой души. И он, как всегда, безукоризненно легко и естественно нашел те слова, которые наиболее приличествовали моменту.
- Как я завидую тебе, Чернышев! - Глаза Александра Павловича заблестели, наполнившись слезами. - Ты будешь рядом с великим полководцем во все моменты проявления им военного гения. Вступишь как бы в самые начальные классы его школы. Может ли быть лучший случай для человека, выбравшего военную карьеру?
"Боже, как велик и проницателен мой государь, - подумал Чернышев, - как он верно и безошибочно угадал мои стремления. До какой же степени он добр, благороден и справедлив!"
Тотчас все эти чувства захотелось высказать вслух, если бы не Коленкур, ловко подхвативший слова императора.
- Позволю себе заметить, ваше величество, - произнес герцог Виченцский, - как было бы в высшей степени великолепно, если бы рядом с императором и полководцем Наполеоном оказались бы и вы - само воплощение нежной любви и верной дружбы!
Мгновенно выражение крайней чувствительности на лице императора сменилось подобием сокрушенности.
- Признаюсь вам, милый друг, сие желание не раз в эти дни приходило мне на ум. Ах, если бы я без особых затруднений мог покинуть Петербург хотя бы на два месяца, я был бы уже там! Но мое пребывание здесь будет не менее плодотворно. Скажу вам откровенно, мой друг: я раздражен медлительностью и апатией моих военачальников. Какие средства мне найти, чтобы повлиять на них теперь, когда армия уже давно должна находиться, к примеру, в Галиции? Финляндия и Турция отвлекли всех деятельных и опытных офицеров. Вы не поверите, милый Арман: чтобы назначить главнокомандующего армией против Австрии, мне пришлось обратиться к престарелому генералу, живущему, фигурально выражаясь, должно быть, уже второй век, к ветхой развалине, уцелевшей от древних войн. Князь Голицын ведет кампанию, как это делалось в его время, не торопясь, шаг за шагом. Он вовсе и не подозревает того, что правила и достойные подражания случаи Наполеоновой тактики внесли много нового в полководческое искусство.
И - сокрушенным тоном, но с видом полной искренности:
- Все это еще старая отрыжка Семилетней войны… Не станем его торопить, а то он, Голицын, совсем наделает глупостей. Однако, чтобы вы правильно поняли меня: это не злая воля моих генералов. Мы - неторопливы, но идем все же прямым путем. Вот почему я посылаю одного из лучших и многообещающих моих офицеров в школу величайшего полководца.
Холеное, гладко выбритое лицо Коленкура все еще хранило выражение восторга, когда он вышел из кабинета российского императора.
И только, пожалуй, дома, уже в собственном служебном кабинете, это выражение исчезло. И заменилось, как и давеча на лице Александра Павловича, глубоким раздумьем и озабоченностью.
"Как мне удалось убедиться в личном разговоре с императором России, - перо скользнуло по бумаге, - военная помощь нам будет затягиваться и, вероятнее всего, сведется к нулю".
Рука тотчас перечеркнула написанное. И на бумаге появилось другое:
"Император Александр разделяет с вами, сир, всю тяжесть забот в вашем нелегком предприятии. Потому в самое ближайшее время в вашу главную квартиру имеет честь прибыть личный посланник его императорского величества, чтобы символизировать обоюдную и нерушимую дружбу двух великих держав".
Перо снова, как бы в раздумчивости, нависло над бумажным листом и оставило на нем жирную кляксу.
Не то! Надо все взвесить. Всесторонне и холодно. И даже, может быть, несколько обождать с отсылкой донесения.
Наполеон нетерпелив и потому подозрителен. Но разве не искренен со мною российский император? Разве я сам не вижу, как ему нелегко и непросто?
"Однако вы, Арман Коленкур, герцог Виченцский, служите не ему, а Франции и ее императору! - остановил сам себя посол. - Именно потому, чтобы в первую очередь не навредить собственной стране, я, посол, и должен быть нетороплив и предельно осмотрителен".
Урок и экзамен
Это легко было вымолвить: на войну, к Наполеону. А где он сейчас со своими армиями? И где тот театр войны, на котором в эти, должно быть, самые дни, разыгрывается одна из грандиозных мировых битв?
Когда-то к сердцу Австрии русская императорская гвардия шла прямою дорогой - через польские земли, древний Краков и Моравию.
Ныне такой маршрут был заказан: русские для австрийцев уже считались противниками. Посему - скачи в обход, считай, вокруг всей Германии. И через Баварию, где начались первые бои, австрийцев с французами, следом за Наполеоновыми войсками - в их ставку.
Как и у нас до Киева доводит язык, так и тут, в чужестранных краях, привел он царского посланца в Санкт-Пельтен, город неподалеку от Дуная.
В главную квартиру доставили сразу и тут же, как в Байонне, - Савари, их сиятельство герцог Ровиго. Бросился целоваться и так шумно и восторженно приветствовал, что из комнаты рядом выбежал Констан, Наполеонов камердинер.
- Ваше высокопревосходительство, осмелюсь спросить, что за крики? Император просил выяснить причину.
- Вот - гость от царя Александра. Ведите его тотчас к его величеству. И не мешкайте, Констан, чтобы не получить от императора затрещину, - притворно-грозно распорядился Савари.
- Так император же… - почему-то замялся Констан.
- Ах, вы еще рассуждаете! Тогда затрещина за мной, - смеясь, пригрозил герцог.
Первое, что почувствовал Чернышев, вступив в просторную комнату, - пар. Да, обыкновенный, жаркий и плотный пар, как в какой-нибудь бане.
- Прошу меня извинить, господин Чернышев, за то, что принимаю вас не совсем в обычном виде. - послышался голос Наполеона.
Глаза Чернышева наконец разглядели белую мраморную ванну и сидящего в ней по плечи в воде императора.
- Разумеется, я не ожидал, что вы из России прибудете именно в то время, когда я обычно купаюсь. Так что в следующий раз заранее извещайте меня о своих намерениях. А если без шуток, я всегда рад вас видеть.
И - к Констану:
- Добавьте, пожалуйста, милый Констан, еще воды, да погорячее.
- Ваше величество, куда еще? И так кипяток!
- Видите, Чернышев, столько лет мы с Констаном вместе, а он не может привыкнуть к моим особенностям: один час в горячей ванне - как только я могу вытерпеть - равносилен для меня четырем часам сна. Представляете теперь, какое количество часов можно сберечь для полезных дел! Я уже не говорю о том, что ванна чудодейственно укрепляет организм.
Белые клубы пара вновь поднялись к потолку. Чернышев присел на предложенный ему поодаль стул. И, нисколько не чувствуя смущения от непривычного приема, тут же поведал о том, что такое русское баня.
- Простите, ваше величество, - засмеялся он, - но жару у нас поддают поболее. И - березовым веничком по всему телу. Зимой же - прямо из парной в снег. Если ваше величество когда-нибудь изволит посетить Петербург и Москву, я сочту за величайшую честь познакомить вас со всеми прелестями наших купаний. Герцогу Ровиго в свое время я предлагал попариться, но он, признаюсь, отказался.
- Да что они, мои генералы, понимают! Вон Мюрат. Прискакивает в Париж, выиграв накануне несколько битв, - и не может остановиться, сбросить с себя возбуждение. Между тем умение в нужный момент расслабиться и отдохнуть, сняв сапоги и приняв ванну, это, пожалуй, такая же умная вещь, как и умение двое суток пробыть в седле. Вот в Польше и Пруссии перед Фридландом…
И Наполеон поведал, как зимою в начале восемьсот седьмого года в течение двух недель подряд он не снимал сапог. Вся армия жила среди снегов, без вина, без хлеба, питаясь одним гнилым картофелем и конским мясом… Что ж, когда надо - так надо. Но если представляется возможность между боями выкроить час-другой, почему бы ею не воспользоваться?
Император уже стоял перед гостем, накинув на себя фланелевый халат. В руках - грубая щетка. Констан сливал ему на грудь одеколон, а он растирал по телу. Потом подставил камердинеру спину - массажные процедуры всегда следовали за водными.
- Однако что пишет мне брат Александр? Разрешаю вам, Чернышев, вскрыть пакет и прочитать мне письмо. От вас у меня нет секретов, как, надеюсь, и у вашего императора от вас, его личного адъютанта.