Костлявый, тощий, с землистым лицом мертвеца, он напоминал одного из кошмарных стариков, рожденных воображением Гюстава Доре, и вызывал чувство неприязни. Его тонкогубый, беззубый рот походил на шрам, а крупный изогнутый нос смыкался почти вплотную с подбородком и напоминал крючковатый клюв хищной птицы. Его единственная тощая и искривленная рука загибалась наподобие когтя. Серые бусинки-глаза, тусклые и немигающие, были пусты и безжалостны, как гама смерть. В нем чудилось что-то зловещее, может быть, поэтому Бородач и Толстяк инстинктивно подвинулись ближе друг к другу, как бы объединяясь против возможной угрозы, которую они почувствовали в пришельце. Улучив подходящий момент, Бородач украдкой придвинул увесистый камень на случай защиты и прикрыл его рукой. Толстяк сделал то же самое.
Теперь оба они сидели, облизывая пересохшие губы и испытывая неловкость и смущение: страшный пришелец сверлил их своими тусклыми глазами и смотрел то на одного, то на другого, то на приготовленные камни.
- Ха! - усмехаясь, процедил он так зловеще и угрожающе, что Бородач и Толстяк невольно взяли свое первобытное оружие.
- Ха! - повторил он, проворно засунув свой птичий коготь в боковой карман куртки. - Куда вам, дешевым пройдохам, тягаться со мной?
Коготь вынырнул из кармана, зажав шестифунтовый железный кастет.
- Да мы и не собираемся ссориться с тобой, Тощий, - пробормотал Толстяк.
- А как ты смеешь, черт возьми, называть меня Тощим? - прорычал он.
- Я? Поскольку я Толстяк… И раз мне никогда в жизни не приходилось тебя встречать…
- А вон тот, наверное, Бородач? Ну и фонарь же ему зажгли над бровью, а нос-то, прости господи, на морде так и гуляет!
- Полно, полно, - пробормотал примирительно Бородач, - всякая рожа годится, особенно в наши годы. Все говорят мне одно и то же: и что я в зонтике нуждаюсь, чтобы в дождь не утонуть, и все тому подобное. Я ведь наизусть это знаю.
- Я не люблю компании, не привык к ней, - угрюмо пробурчал Тощий, - а потому, если вы собираетесь здесь околачиваться, то будьте поосторожнее.
Он извлек из кармана сигарный окурок, который, вероятно, нашел на улице, и собрался было взять его в рот, но передумал, грозно посмотрел на соседей и развязал свой узел. Он достал из него аптечную склянку с "алки".
- Ладно уж, - пробормотал Тощий, - придется и вам дать, хоть мне и самому не хватает, чтобы выпить как следует.
Что-то напоминающее довольную улыбку пробежало по его сухому лицу, когда те двое с достоинством приподняли с земли свои шляпы, демонстрируя собственное богатство.
- Вот, разбавь, - сказал Бородач, протягивая ему банку из-под томата с мутной речной водой. - Правда, выше по течению находится сток, - прибавил он виновато, - но они говорят…
- Чепуха, - огрызнулся Тощий, приготовляя смесь, - мне в свое время еще и не такое приходилось пить.
Однако, когда напиток был готов и каждый единственной рукой поднял свою жестянку, три существа, бывшие когда-то людьми, вдруг замерли в нерешительности, и это внезапное смущение явственно показало, что некогда у них были иные привычки.
Бородач первым дерзнул нарушить молчание.
- В былые времена я пил и потоньше напитки, - похвастался он.
- Из оловянной кружки? - усмехнулся Тощий.
- Из серебряного бокала, - поправил Бородач.
Тощий испытующе посмотрел на Толстяка, тот кивнул головой.
- Ты сидел ниже солонки, - сказал Тощий.
- Нет, выше, - ответил Толстяк. - Я родился аристократом и никогда не путешествовал вторым классом. Или уж первым, или на палубе: не люблю середины.
- А ты? - спросил Бородач Тощего.
- Я разбивал бокал в честь королевы, да хранит господь ее величество,
- произнес Тощий с пафосом, без обычного ворчания.
- В буфетной? - съехидничал Толстяк.
Тощий сжал свой кастет, Бородач и Толстяк взялись за камни.
- Ну, не стоит горячиться, - сказал Толстяк, кладя свое оружие. - Мы не какая-нибудь шантрапа. Мы джентльмены. Так выпьем, как подобает джентльменам.
- По-настоящему, - одобрил Бородач.
- До потери сознания, - подхватил Тощий.
- Да, немало воды утекло с тех пор, как мы были джентльменами, но забудем лучше длинную дорогу, которая осталась позади, и выпьем на сон грядущий, как истинные джентльмены, вспомним юность!
- Мой отец так и грохал, то есть… пил, - поправился Толстяк; старые воспоминания вытеснили из его речи налет жаргона.
Двое остальных кивком головы подтвердили, что их отцы также были достойными людьми, и поднесли к губам свои жестянки с "алки".
Допив содержимое этих склянок, они отыскали в своем тряпье новые. Бродяги заметно обмякли и разгорячились, но не настолько, чтобы разоткровенничаться и назвать свои настоящие имена. Их язык стал чище, жаргонные словечки перестали слетать с их губ.
- Уж таков мой организм, - пояснил Бородач. - Не многие люди могли бы перенести то, что выдержал я, остаться в живых и спокойно рассказывать об этом. Я никогда не берег себя. Если бы моралисты и физиологи говорили правду, я давно лежал бы в земле. Да и вы оба такие же. Достаточно одного взгляда, чтобы в этом убедиться! В наши преклонные годы мы пьем так, что не уступаем молодым, спим на земле, не боимся ни мороза, ни бури, а между тем не страдаем ревматизмом или воспалением легких, которые и молодых укладывают на больничную койку.
Он стал готовить вторую порцию смеси, а Толстяк, кивнув головой, продолжал:
- И в веселье мы знали толк, и "нежные слова шептали", - вспомнил он строки Киплинга, - и пожили в свое удовольствие, и свет посмотрели…
- В свое время, - закончил Тощий.
- Это правда, сущая правда, - подхватил Толстяк, - и принцессы дарили нам свою любовь, по крайней мере мне…
- Поделись-ка с нами этим, - предложил Бородач. - Ночь еще только начинается, почему бы нам не вспомнить королевские дворцы.
Толстяк не стал возражать, он откашлялся, думая, как лучше начать.
- Вы должны узнать, что я родом из приличной семьи… Персивал Делани… да, да. Персивала Делани в свое время нельзя было не знать в Оксфорде. Правда, он славился не успехами в науках, что греха таить, но любой гуляка, проведший там молодые годы, помнит его, если, конечно, жив сейчас.
- Мои предки явились вместе с Вильгельмом Завоевателем, - перебил его Бородач и протянул Толстяку руку в знак симпатии.
- А как тебя зовут? - спросил Толстяк. - Я что-то не расслышал.
- Деларауз, Чонси Деларауз, скажем приблизительно так…
Они обменялись рукопожатиями и посмотрели на Тощего.
- Брюс Кэдогэн Кэвендиш, - угрюмо пробормотал Тощий. - Ну, Персивал, повествуй о своей принцессе и королевских дворцах.
- Да, в юности я был сущим дьяволом, - сказал Персивал. - Я растранжирил состояние, продал дома, объездил весь свет. У меня была хорошая фигура, пока я не растолстел, - поло, участие в различных состязаниях, бокс, борьба, плавание… В Австралии я получал призы за охоту на ланей, ставил рекорды по плаванию на короткие дистанции. Женщины заглядывались на меня, когда я проходил мимо. Женщины! Дай бог им счастья!
И Толстяк, он же Персивал Делани, этот шарж на мужчину, прикоснулся своей мясистой ладонью к толстым губам и послал звездам воздушный поцелуй.
- А принцесса… - продолжал он, послав звездам еще один поцелуй, - принцесса была таким же идеалом женщины, как я - мужчины, - пылкая, смелая и безрассудная. Бог мой! В воде она казалась наядой, богиней моря! А если говорить о ее роде, то в сравнении с ней я был, конечно, "парвеню". Ее королевское родословное дерево уходило своими корнями в туманную древность.
Она не принадлежала к белой расе. Она вся была смугло-золотая, с золотисто-карими глазами, ее иссиня-черные волосы падали до колен, прямые, они на концах слегка вились, - это придает такое очарование волосам женщины! О, в ее роду никто не имел курчавых волос! Она была дочерью Полинезии - горячая, золотистая, женственная королева Полинезии!
Он замолк и в память о ней поцеловал кончики пальцев, а Тощий, он же Брюс Кэдогэн Кэвендиш, воспользовавшись паузой, не преминул заметить:
- Хоть ты и не преуспел в науках, но все же приобрел в Оксфорде недурное красноречие!
- Я пополнил свой лексикон в Южных морях, там я узнал язык любви, - подхватил Персивал.