- Зачем деньги нужны? - сдался Гаврила. Никита сразу стал серьезным.
- Писаря подкупить. Надо десять рублей, чтобы котовский донос выкупить, а то Алешку арестуют.
- Десять рублей!- заломил руки Гаврила. - Да за такие деньги, извольте слушать, всю Москву можно посадить доносы писать.
- Не умничай! Нам надо не написать, а выкупить донос. Это дороже стоит.
- Три рубля дам.
- Пять, - твердо сказал Никита.
Гаврила махнул рукой и ушел в свою комнату, а через минуту вернулся с кошельком и толстой тетрадью, в которой долго вычитал и складывал какие-то цифры, скрипя голосом: "…Теперь это… пять на ум кладем…"
- Ну вот, мы богаты! - воскликнул Никита, получив деньги.- И поделимся с писарем. Горло не хочешь пополоскать, Белов? Очень бодрит! Не хочешь? Тогда пошли ужинать.
10
Беда к штык-юнкеру Котову пришла в лице роскошного вельможи, давно и хорошо ему известного.
Вернемся в театральную залу Головкинского флигеля и посмотрим, чем закончилось субботнее представление. Читатель обратил, наверное, внимание на мужчину, который в одиночестве боролся с огнем, сбивая пламя с парчового подола своей соседки?
Беспамятную даму в обгоревшем платье унесли слуги, перепуганные зрители разъехались по домам, один за другим, забыв смыть грим, ушли актеры. Только драгуны расхаживали по зале, поднимая опрокинутые кресла, а мужчина все сидел и с глубокой задумчивостью смотрел на боковую дверь, словно ждал кого-то.
- Пошли, пошли… - торопил старший из полицейской команды. - Петров, брось кресла! А где этот, в черном камзоле?
- А кто его знает,- ответил один из драгун.- Я походил по комнатам- темнота… Нет никого.
- Не сквозь землю же он провалился! Зачем он за девицей-то погнался? Мы кого арестовывать шли?
- А шут его знает! Пошли, пошли… Петров, брось кресла! Не наше дело здесь порядок наводить! И помните, если будут спрашивать, как мы тут очутились - пришли на крик! А то Лизаков очень пожары не любит. Если пронюхает, что по нашей вине…
- Дак не было пожара-то!
- А подол горел? А крики были? Да брось ты, чертов сын, кресла. Пошли.
Вельможа проводил глазами драгун, встал, взял свечу и медленно, припадая на левую ногу, пошел к боковой двери.
Котов лежал в дальней комнате на полу, подтянув колени к подбородку. Мужчина поставил свечу на стол, отошел к окну и стал ждать.
Наконец лицо Котова ожило, он поморщился и встал на четвереньки, мотая головой и пытаясь понять, где он находится. Заметив у окна мужскую фигуру, он разом все вспомнил, еще раз тряхнул головой, отгоняя дурноту, и вскочил на ноги.
- Сбросил женские тряпки? А ну пойдем! - И Котов, широко расставив руки, бросился к окну.
- Не узнаешь? - тихо спросил вельможа.
Пальцы Котова, сомкнувшиеся на кружевном воротнике, разжались, он отпрянул назад и неуклюже, весь обмякнув, сел на пол.
- Иван Матвеевич… Ваше сиятельство… Как не узнать, - пролепетал он на одном дыхании. "Он, он! Неужели он? Что за наваждение такое? Откуда он здесь взялся?"- Котову показалось что мысли эти пронеслись в голове с грохотом, словно табун лошадей. Он судорожно,с хрипом вздохнул.
- Зачем за девицей гнался?
- Это не девица. Это Алешка Корсак, опасный преступник, заговорщик.
- У тебя все преступники, один ты чист. Может, наоборот, а? Про девицу забудь. Достаточно ты на своем веку людей к дыбе привел.
- Ошибаетесь, ваше сиятельство. - Котов старался говорить с достоинством, но голос его дрожал и зубы выбивали дробь.
"Сейчас бить начнет. Князь Черкасский всегда был скор на расправу", - покорно подумал он, придерживая рукой цокающую челюсть и перемещаясь из сидячего положения на колени.
- Отец предупреждал меня, что ты плут, что тебе верить нельзя. Ты не плут, ты подлец!
- Благодеяния вашего родителя я не забыл и помнить буду до смертного часа. А в вашем деле, поверьте, ваше сиятельство, я играл совсем незначительную роль. Оговорил вас Красный-Милашевич. Это всякий знает. У любого в Смоленске спросите и каждый скажет: "Котов не виноват".
- Милашевич казнен, и ты это знаешь. Теперь на него все валить можно. Но бог с ним, с Красным-Милашевичем. Он ведь только меня с дороги убрать хотел, а смоленская шляхта ему была не нужна. Веденского кто под розыск подвел? Тоже Милашевич? А Зотов зачем тебе понадобился? Он-то совсем ни при чем. Он только в шахматы ко мне играть ездил.
- На коленях молю, ваше сиятельство, выслушайте…
- У тебя еще будет время поговорить. Пошли.
Черкасский коротко взмахнул рукой и пошел к выходу. Котов с трудом поднялся и последовал за ним.
Они прошли залу, где служитель тушил колпаком последние свечи, спустились по лестнице. У подъезда стояла запряженная цугом карета. Высоченный гайдук с нагайкой в руке отворил перед князем дверцу.
"А ну как эта плетка пройдется по моим ребрам", - подумал Котов, забившись в угол кареты.
- Трогай! - крикнул Черкасский.
"Нет, не будет он меня бить, - продолжал размышлять Котов. - Я государыне служил. Попугает, кулаками помашет и отпустит. Одно плохо - негодяя Алешку отпустил".
Для ареста Корсака штык-юнкер решил воспользоваться старым, проверенным способом. Заготовь бумагу, но не отсылай по инстанции, чтобы волокиты не было и человек не скрылся, предупрежденный доброжелателями. Крикни "слово и дело" полицейскому отряду, а когда арестованный под замком, заготовленную бумагу и представь.
"Времена не те… Нет прежней строгости, нет порядка. Еле уговорил драгун пойти в театральный флигель. Пришли, а что толку? Видели ведь, что спугнул злодея, так нет, пожар, растяпы, стали тушить. Еще Черкасского откуда-то черт принес. Десять лет не виделись, и вот тебе,- Котов поежился, - однако куда он меня везет?"
Окна кареты были зашторены, и штык-юнкер, осторожно перебирая пальцами, отодвинул занавеску.
- Посмотри, попрощайся, - услышал он негромкий голос.
"Что значит - попрощайся? - хотел крикнуть Котов и не посмел. За окнами было черно. Фонарь, подвешенный к коньку кареты, освещал только жирно блестевшую на дороге грязь. Лошади повернули, и на Котова надвинулось что-то темное, непонятное, скрипучее. Мельница, - догадался он. - Мельница на Неглинке. То-то под колесами чавкает. Здесь всегда топь. А на взгорке светятся окна Спаса в Кулешах.Так вечерняя литургия идет.Эх, все дела, дела… Плюнуть бы на службу да пойти в храм. Стоял бы сейчас со свечой в руке. Хор поет, тепло, боголепие…"
Карета опять повернула, и Котов угадал, что она въезжает под Варварскую арку. Он поднял глаза и, словно увидев сквозь потолок кареты лик Богородицы Боголюбской, страстно зашептал молитву.
Запахло рыбой, рассолом, горячим хлебом - они проезжали торговые ряды. "Как есть хочется, - подумал Котов и вспомнил пироги с рубцом, которыми закусывал нынче утром в питейном погребе. - Рядом он, погреб, за углом на Ильинке. Там, поди, и сейчас пьют едят". И как нарочно, дверь ближайшей харчевни отворилась и выплеснула наружу скоморошью музыку, веселые бражные голоса и сытый мясной дух. "Все дела, все заботы постылые… - думал Котов. Сидел бы сейчас в харчевне, мясо бы ел с гречневой кашей…"
Вдруг в мутном свете фонаря возникла фигура мужика в кумачовой рубахе. Видно, он переходил дорогу и чуть не угодил под колеса кареты. Кучер щелкнул кнутом, пьяное мужичье лицо оскалилось и прямо в глаза Котову заорало: "У, ирод! Людей давить? Проклят будь!" Из-за спины мужика высунулась голова юродивого. Он открыл черный, беззубый рот и мелко, дребезжаще засмеялся. Котов отпрянул от окна, прижался спиной к подушке.
- Переписку мою ты отнес? - спросил вдруг Черкасский.
- Куда, ваше сиятельство?
- В Тайную канцелярию, куда ж еще!
- Я, благодетель…
- Зачем?
- Угрожали… Злобились очень. Сам Андрей Иванович Ушаков… Лично! - Хоть бы разобрал письма. Зачем любовные записки поволок?
- Так я говорю, злобились…
- Прибью я тебя, - скучно сказал князь и умолк.
Подковы звонко зацокали по брусчатой мостовой, карета выехала на Красную площадь. Храм Василия Блаженного, весь в лесах после недавнего пожара, заслонил собой небо, и Котов истово начал креститься. На Фроловской башне часы пробили одиннадцать раз.
Вознесенские ворота, лавки Охотного ряда, и карета выехала на Тверскую.
- Нам не туда, ваше сиятельство. Ваша московская усадьба в другой стороне была… Или заново отстроились? Куда вы меня везете? Я не могу! У меня служба. Я к воспитанию гардемаринов приставлен… В навигацкой школе, что у Пушкарского двора…
- Отдохнут от тебя молодые души. Не ерзай!
Когда подковы лошадей пошли по мягкому и запахло травой, лесной прелью и сквозь стволы деревьев Котов угадал не иначе как стены Страстного монастыря, он совсем потерял голову. Это же окраина Москвы.
Карета остановилась. Гайдук отворил дверцу и шепотом что-то долго говорил князю, показывая нагайкой назад. Мимо проехал тяжело груженный возок, потом другой, полный каких-то людей.
- Пусть едут вперед. На постоялом дворе поменяем лошадей, сказал Черкасский.
"А ну как выведет меня на Козье болото и порешит, - с ужасом подумал Котов. - За живодерней тоже отличное место для убийства".
- Отпусти, батюшка, - закричал он пронзительно, пытаясь облобызать руку Черкасского.
- Сиди тихо, а то свяжу. Пошел! - крикнул князь кучеру и добавил весело - Мы едем в парадиз - северную столицу. Молись, Котов, молись…