Книга рассказывает о том, как надежно охраняется советская граница от посягательств шпионов и диверсантов всех мастей. И о советских пограничниках, подлинных патриотах и отважных людях, жизнь которых полна напряжения и неожиданностей и требует от них крепкой воли, мужества и выносливости.
Содержание:
Конец "Саго-Мату" 1
Бери-Бери 5
Комендант Птичьего острова 8
Осечка 13
На маяке 16
Примечания 19
Сергей Диковский
Приключения катера "Смелого"
Конец "Саго-Мату"
Я расскажу вам эту историю с одним только условием: разыщите в Ленинграде нашего моториста Сачкова. Сделать это нетрудно и без адресного стола.
Он живет в доме №6, у Елагина моста. Если запомните приметы, вы узнаете парня даже небритым.
Рост его - 72, ниже меня примерно на голову. Глаза обыкновенные, волосы тоже. Грудь сильно шерстистая, а на плече, по старой флотской моде, выколот голубой якорек. В оркестре он первая домра, на футбольной площадке всегда левый хавбек.
Как только найдете, передайте Сачкову, что "Саго-Мару" не видно даже во время отлива. В прошлом году из воды еще торчала корма, а месяц назад, когда мы проходили мимо Бурунного моста, на косе сидели только чайки. Так всегда бывает в этих местах: что не съест море, проглотит песок.
В 1934 году вместе с Сачковым мы служили на сторожевом катере "Смелый". Сачков - мотористом, я - рулевым. Славное это было суденышко: короткое, толстобокое, точно грецкий орех, крашенное от топа до ватерлинии светлой шаровой краской, как и подобает пограничному кораблю. Весело было смотреть (разумеется с берега), когда море играло с катером в чехарду, а "Смелый" шел вразвалочку, поплевывая и отряхиваясь от наседавшей волны. Не раз мы обходили на нем камчатское побережье и знали каждый камень от Олюторки до Лопатки.
По совести говоря, "Смелый" доживал в отряде последние годы. Он был достаточно остойчив и крепок, чтобы выйти в море в любую погоду, но слишком нетороплив при встрече с противником.
Там, где успех операции зависел только от скорости, на "Смелого" трудно было рассчитывать. Так думали все, кроме Сачкова. Это понятно. Сидя в машинном отделении, никогда не увидишь, что делается наверху. Кроме того, Сачков был упрям и обидчив. Стоило только за обедом заметить, что "Соболь" или "Кижуч" ходят быстрее, чем "Смелый", как наш механик мрачнел и откладывал ложку.
- А вы научитесь сначала отличать примус от дизеля, - советовал он обидчику, - вот тогда сядьте на "Соболя" и попробуйте меня обогнать.
Никаких возражений он не терпел и все, что говорилось о старом движке, принимал на свой счет. "Нет в море катера, кроме "Смелого", и Сачков - механик его", говорили про нас остряки.
У этого тощего остроносого парня была еще одна странность: он любил математику. Подсчитать, когда поезд обгонит улитку или во сколько минут можно наполнить бочку без днища, было для него пустяком. Я видел сам, как Сачков, получив увольнительный билет, шел в городской парк, ложился на траву и начинал щелкать задачи, точно кедровые орехи. При этом он улыбался и чмокал губами, как будто пробовал действительно что-нибудь путное.
Дошло до того, что Сачков стал решать задачи по ночам, зажигая под одеялом фонарь. Однажды он принес в кубрик и повесил рядом с портретом наркома какого-то бородатого грека с пустыми глазами. Когда я указал ему на неуместность соседства неизвестного старичка и наркома, он махнул рукой и сказал:
- Не валяйте дурака, Олещук. Что вы, Пифагора, что ли, не видели?..
В то время мы еще не знали, что Сачков готовится в вуз, и сильно удивлялись чудачествам моториста.
Понятно, что математические успехи Сачкова никакого отношения к работе катера не имели. Тогда мы охраняли трехмильную зону на западном побережье, куда особенно любят заглядывать хищники-рыболовы. Море там невеселое, мутное, но урожайное, как нигде в мире.
Были здесь киты полосатики, метровые крабы, кашалоты с рыбьими хвостами и мордами бегемота, камбалы величиной с колесо, тающая на солнце жирная сельдь, пятнистый минтай, пузатая треска, корюшка, пахнущая на воздухе огурцами, морские ежи, рыба-чорт, каракатицы, осьминоги с птичьими клювами, морские львы, ревущие на скалах у мыса Шипунского, бобры, котики, нерпы - словом, все, что дышит, ныряет, плавает в соленой воде.
Я не назвал красную рыбу и ее родичей: кету, горбушу и чавычу, но лососи - особый разговор… Рыба эта мечет икру только раз в жизни и обязательно в той реке, где нерестились ее предки. Каждый год, начиная с середины июля, лососи валом идут в пресную воду. Если река обмелеет, они будут ползти; если дорогу закроет коряжина или камень, они будут скакать.
В это время Камчатка теряет покой. Все, кто может отличить камбалу от кеты, надевают резиновые сапоги и лезут в воду навстречу лососю. В устьях рек появляются нерпы; отощавшие медведи выходят к ручьям, чуя запах свежей юколы ; ездовые собаки скулят и рвут привязи.
По ночам на берегу и в море горят огни. Рыба рвет сети. Вода в реках кипит. Ловцы, засольщики, резчики, курибаны ходят облепленные чешуей, усталые, мокрые и веселые.
Оживают и хищники. Чем больше рыбы, тем шире разевают они пасти.
"Железные китайцы" на консервных заводах жуют лососей круглые сутки, японские сезонники на арендных участках не вылезают из моря, пройдохи синдо ставят в неводах двойные открылки. Но этого мало. Господа из Хоккайдо посылают к Камчатке москитный флот, вооруженный переметами и сетями. Неуклюжие, но добротные кавасаки , вместительные сейнера , быстроходные шхуны, древние посудины с резными бугшпритами - сверстники фрегата "Паллада", - сотни прожорливых хищников слетаются сюда, точно мухи на кухню. Самые мелкие идут с островов Курильской гряды, без компаса и без карт, с мешком сорного риса и бочкой тухлой редьки, напарываются на рифы, платят штрафы и все-таки пытаются воровать.
Их тактика труслива и нахальна. Если пограничный корабль поблизости, хищники держатся за пределами трехмильной зоны; здесь они ждут, чинят сети, вяжут фуфайки или прохаживаются по палубе с таким видом, как будто не могут налюбоваться камчатскими сопками.
Стоит только отвернуться, как эта орава устремляется к берегу и с непостижимым проворством - хватает рыбу за жабры.
Многие из хищников были хорошо нам знакомы. Любой из нашей команды мог за три мили узнать кавасаки "НГ-43" или двухмоторный катер "Хаяи", всегда таскавший за собой целую флотилию лодок. Особенно много крови испортила нам шхуна "Саго-Мару". Это было суденышко тонн на семьдесят, с крепким корпусом и хорошими обводами. В свежую погоду оно свободно давало миль десять-двенадцать - ровно столько, чтобы во-время уйти в безопасную зону.
Вероятно, "Саго-Мару" имела базу поблизости, на острове Шимушу, потому что появлялась она с удивительным постоянством, каждый раз вблизи Бурунного мыса, где стоит японский консервный завод.
Намытая рекой песчаная отмель и мыс Бурунный образуют здесь неглубокий залив, в котором всегда плещется рыба. Трудно сказать, что привлекает ее в эту мутную воду, но в июле залив напоминает чан для засола сельдей.
Рыба проникает сюда в часы прилива через песчаную отмель и после отлива попадает как бы в мешок. В поисках выхода она устремляется через узкий проход вдоль мыса Бурунного. Вот тут-то она и натыкается на переметы или сети.
Рыбаки, преследующие треску и лосося в этом заливе, рискуют не меньше, чем рыба. Шхуна с осадкой семь футов может выйти отсюда, только держась в проходе параллельно мысу Бурунному. Однако это обстоятельство нисколько не смущало наших знакомых.
У шкипера "Саго-Мару" был замечательный нюх. Едва "Смелый" показывался милях в пяти от завода, как шхуна выбирала сети и уходила в безопасную зону.
В тот год "Смелым" командовал Колосков. Он был из керченских рыбаков, рассудительный, хитроватый, с упрямой толстой шеей и красными ручищами, вылезавшими из любого бушлата на целую четверть.
Колосков преследовал "Саго-Мару" с холодным упорством и никогда не смущался исходом погони.
"Дальше моря все равно не уйдут, - убеждал он себя самого, ложась на обратный курс. - Быть треске на крючке".
Но сквозь шутку заметно пробивалась досада: нелегко смотреть пограничнику, как обкрадывают советские воды.