- Вот вас и не поймешь, товарищ. То вы говорите, что скучно даже одну зиму здесь просидеть, а то вдруг зиму за зимой остаетесь. Ведь вас тут никто не держит. Уехать можете в любое лето. Ведь судно же каждый год приходит.
- Как не приходить? Конечно, приходит. А только насчет того, што никто не держит - это неверно. Сами мы себя тут держим. Правильнее сказать - сама земля нас тут держит. Попробуй, позимуй тут годок. За зиму сколько обетов-то надаешь обратно на землю податься, а как лето придет - стой, шалишь.
- Так что же вас держит?
- Земля, говорю, держит. Здесь все равно, как вино по всему воздуху разлито. Глотнешь и не отстанешь.
- Значит, жить не только можно, а даже очень хорошо? А вы только что жаловались.
- Жить как нельзя? Конешно, можно. Вон Михайло восемнадцать зим отзимовал, а в город не глядит. А насчет того, чтобы не жаловаться, так это ты пустяки говоришь.
- На что же жаловаться-то, раз хорошо?
- Когда хорошо, а когда и так выйдет, что впору волком выть.
- Ну, а все-таки, что же тогда нехорошо?
- Все нехорошо.
- Что все-то?
- Да все… Да ты пустым разговором-то не занимай. Сам пей, да нас не задерживай.
- Его, видать, не дождешься. Молодая в постель легче лезет, ничем он к стакану коснется. Терезвенник, значит.
- Да уж вы лучше не обращайте на меня внимания. Пейте без меня.
- Ин верно, робя, дуй, наливай.
Капитан снова разлил по полстакана. Так же смакуя выцедили. Без всякой закуски.
Черный гость переждал минуту.
- Так вы мне, товарищ, все-таки не сказали, что же у вас тут плохо-то?
- Да все, - снова последовал краткий ответ.
Сосредоточенно молчавший Князев опроверг:
- Врешь ты все, вот что я скажу. Ты, товарищ, его не слушай. Жить можно. Да, можно. И даже очень можно.
- Поцему не зить? Зить мозна, хороса мозна, - присовокупил свое мнение самоедин.
Князев отмахнулся:
- Постой, Илька, не путай. Говорю, можно жить. Зря жаловаться. Конечно, в зависимости от работы достаток. К тому времени, как на старую землю с’езжать, можно чего скопить. А насчет, житья - это тоже зря. Не хуже здесь, чем в деревне на берегу-то. Пожалуй, по полноте жизни и городу очко дадим.
Молодой Мишка Князев, темный, вихрастый, крупно рубленый, весь в отца, задорно вскинул шапку отросших волос:
- Это ты батя, брось. Насчет того, что лучше, нежели в городу, глупости говоришь. Стал тоже нашу жизнь с городской равнять. Им там всю жизнь в полноте, а нам одно мученье. А с этого прижима ноне один недостаток во всем терпим.
Черненький оживленно встрепенулся:
- От какого режима у вас недостаток, товарищ?
- А с госторговского. Один прижим-то тут. Госторг тебе и купец, Госторг тебе и продавец. Без Госторга никуда не подашься. Разве это справедливость? С нас за все втридорога. А нам за все полцены. Кинь к примеру медведя. Он у Госторга нам за шесть, за семь красненьких идет. Хорошо, коли в эту комнату самца огрудишь - он десять червяков потянет, А муки сколько с ним примешь. Нешто на десять червяков? На всю тышшу иной раз маеты придется. А с песцом лучше? Тридцать целкачей возьми и заткнись. А небось сказывают за границами сам-то Госторг того же песца нивесть за какие доллары гонит… Да што говорить-то, разве это дело, муку пшеничную сей год небось еще в цене подняли. Гляди всю пятерку за пуд отдашь. А почем у вас в городу мука-то ноне? Небось в полцены против нашего.
Гость засуетился. Глазки забегали под кругляками очков:
- Видите ли, товарищ, насчет муки дело особенное. Тут дело не в цене. Я думаю, что в городе с удовольствием муку-то не то что по пятерке, а и по десятке брать будут, только дай. Да вот нет ее. Я вот даже удивляюсь, что к вам она сюда попадает. Сколько вам на паек-то дают?
- То есть как это сколько на паек? Сколько возьмем, столько и дают.
- Белой муки-то?
- Ну, а то какой же? Не ржаную же нам трескать, - возмущенно вскинулся Мишка.
- Почему же нет? Ведь мы в городе главным образом именно ржаную едим.
- Ну, это ты, парень, вкручивать брось. У вас небось в городу одни пироги трескают.
- Нет, товарищ, у нас по фунту хлеба на брата и ша.
Мишка широко открыл глаза:
- То есть как это по фунту, - он ткнул в пирог, - да я два фунта пирога-то одного умну.
- Ну вот видите, а вы еще жалуетесь, - заметил чернявый.
Мишка хотел возразить, как вдруг чернявый остановил его движением руки. Глаза заблестели. Он живо стал выбрасывать слова:
- Вы жалуетесь, товарищ, а пирог все-таки мнете. А знаете ли вы, что этот пирог вы мнете, может быть, за счет десяти москвичей? Москвичи пироги и во сне уж перестали видеть. Что ж вы думаете - Госторг вам сюда белую-то муку завозит только потому, что ему больно Мишка Князев понравился и не может он этого Мишку Князева пирогов лишить? Нет, товарищ, совсем не потому. Если вы не знаете, я вам сейчас объясню для чего вас белыми пирогами кормят. Только потому, что там, на старой земле, хорошо понимают, что ежели фабричного рабочего и хорошего советского служащего пирогов лишить да сказать, что это временное лишение нужно для того, чтобы поскорее фабрики да заводы построить, чтобы поскорее в обмен на эту муку нужные нам машины из-за границы ввезти, коли это объяснить, то они не только роптать не станут, а еще и сами от себя кусок отрежут, вместо булки, черный хлеб мять будут, только бы стройку, которую развернули, покончить. Там объяснить достаточно. А здесь, у вас, положение не такое. Во-первых, объяснить вам это некому, во-вторых, народ вы не такой, чтобы такие объяснения принимать. Привыкли вы своим промыслом широконько жить. Пошире любого городского мастера, а то и инженера, рублем-то размахиваете. Это - одно. Значит, пока вам еще втолкуешь, что московские машины и промышленнику на новой земле также нужны, как любому московскому рабочему, как рязанскому крестьянину, как колгуевскому самоедину. Втолковать - время нужно, а вы за это время, как медведь в берлоге лапу сосать будете, вместо того, чтобы делом-то заниматься. Это - раз. А, во-вторых, у нас хорошо и сами разбираются в том, кого и чего лишить можно, а кого и нельзя. Условия жизни у вас тут такие, что вам усиленное питание нужно. Его вам и дают. А насчет разносолов уж не взыщите, наверное и вас тут поприжмут маленько. Небось не мне вам объяснять, ради чего вас здесь кормят. Чего проще: не нравится - катись на материк и жуй ржаной паек. Так нет, ведь держат вас здесь и создают все условия для работы. Ведь вы тоже пользу большую государству приносите. Вся та пушнина, что вы добываете - ведь она целиком за границу идет. У нас ни один клочок не задерживается. А небось и нам бы лестно хорошую шубу поносить, да пушистым воротником ее обшить. Так нет, не носим - предоставляем это удовольствие пока что только иностранным капиталистам. Ведь не от великой же нашей симпатии к этим пузанам. А потому, что у этих пузанов пока что в руках те самые машины, ради которых и московские пироги до лучших времен отложены. Вот ваша пушнина и идет в обмен все на те же машины. Вы и не подозреваете, сколько ее, этой пушнины-то, нужно. Ведь в обмен за каждый автомобиль двадцать пять песцов первого сорта отдать нужно, а в обмен на какой-нибудь заводской станок, пятьдесят, а то и все сто штук пригнать…
Вы, небось, вот думаете, что город больно сладко живет. А если я вам скажу, что в городе вдвое тяжелее вашего жить-то? Не поверите? Можете съездить да поглядеть. Убедитесь… Впрочем, не в этом дело. Я уверен, что ежели бы вы поближе с жизнью нынешней познакомились, то вас, может быть, и убеждать-то ни в чем не пришлось. Сами бы-сказали: вот вам пушнина, вот вам промысел, берите. Да в том-то и беда, что на отшибе вы здесь живете и ничего не знаете.
- Брось трепаться, товарищ, - насмешливо остановил Мишка. Слыхали мы это. Нет нашей веры тому, что в городе о нас кто-то думает. Небось, за сладкой жизнью забыли и про Новую-то Землю. Тебя бы самого к примеру взять. Вот скажу я тебе: оставайся, парень, здесь. Промыслом займись для своего города. Небось не останешься?
- Кто вам сказал, что не останусь? Если это нужно, может быть и останусь.
- Трепатня.
- Нет, не трепатня. Если бы нужно было…
- Вот так и все вы городские: если б надобно было.
- Да, товарищ, если бы надобно было. А если не надобно, то зачем я здесь сидеть буду? Я больше пользы на материке принесу. Вот нужно было - я полгода на Колгуеве просидел. Правда, промыслом я там не занимался, а все-таки думаю, что свое дело сделал.
- Сделал ты много… - скептически буркнул Мишка.
- Да, сделал, товарищ. Я сделал не только то, что на материке хорошо знают, каких усилий стоит колгуевцам доставляемый ими экспортный товар, но и сами колгуевцы, кто грамотный, хорошо поймут, ради чего они работают.
- Объяснил, значит? Видали, робя, умного - все объясняет. Может, и нам объяснишь, что к чему?
Но чернявый точно выдохся. Замолк. Очками на Мишку уставился. Медленно спросил.
- Сколько, скажите, у вас на прожитье здесь с вашими аппетитами уходит?
- Да тышши по две на брата в год то уйдет.
- Это конешно ежели считать с промысловым снабжением. С припасами там, с принадлежностью всякой охотницкой, - поправил Князев отец.
- Так-с, а сколько же у вас от промысла остается?
Присутствующие вопросительно переглянулись. За всех ответил старый Князев:
- Год на год не приходится. Ежели плох промысел, то не только не останется, а еще в долгу у Госторга будешь. Ну, а ежели год спорый, промысел выйдет богатый, то с остатком год бывает. Когда две тысячи отложишь, а когда и поболе.
- А вы как же промышляете, каждый сам за себя?