Меня лишил всего достояния богатый дракон, но вот бедный самаритянин дает мне кров, и Господь да услышит его молитвы…
Так под одной крышей оказались два незаурядных томича.
Горин целыми днями валялся в своей каморке и бренчал на самодельных гуслях. Еще играл сам с собой в самодельные карты. Нередко ходил он на базар в часы закрытия собирать под столами закатившиеся туда морковки и картофелины. Собирал окурки возле табачных лавок, а возвращаясь домой, сворачивал и закуривал чудовищной величины самокрутку. Он говорил, что самокрутка из разных сортов табака куда прекраснее самой дорогой гаванской сигары.
Граф разместил в усадьбе свою многочисленную и странную дворню, занялся огородом и украшением горинского дома, Первым делом он вывесил на фасаде, вырезанные им из дерева свои фамильные гербы, на которых были изображены и корабли, и пушки, и орлы, и солнце. Затем поместил на фронтоне вылепленную им из глины статую, изображавшую не то мужика, не то бабу.
- Это химера! - пояснил он Горину. - Это только начало, их будет много, и все будут разные.
Разумовский был переполнен проектами и художественными замыслами. Дня ему не хватало. Обыденные дела его мало интересовали, но иногда граф позволял себе тайно подманивать соседских кур горсткой пшена в какие-нибудь заросли. Там он ловко прижимал их своим старым сюртуком, так, что они разом лишались голоса и жизни. Тогда он баловал себя, Горина и какую-либо из своих прислужниц куриным супом. При этом ругал на чем свет стоит вампира и упыря, притворившегося губернатором и статским советником.
- Да, что-то неладное в городе стало твориться! - подтвердил Горин, - грабежи и разбои среди бела дня стали привычны. Люди на улицы выходят только с дубинами, топорами или пистолями. Слава богу, я беден, ко мне никто не пристает.
И однажды случилась беда, которой так боялись все томичи в своем старинном деревянном городе. В жаркую погоду, в сушь, вспыхнул в Татарской слободе, в Заисточье, пожар. Как всегда, во время пожара задул сильный ветер с реки, казалось, его рождает само пламя. В Заисточье пожарная часть была слабая, держали всего три пожарных колесницы, уповая на близость большой реки Томи.
На сей раз пожар был нешуточным. Пламя грозило перекинуться из заисточной низины в верхнюю часть города. Поэтому колесницы из трех пожарных частей помчались по Почтамтской к спуску в Заисточье.
Пожарники сидели на длинных телегах-линейках с двух сторон. Медные каски их с гребнями были начищены мелом до блеска. Они напоминали каски древнеримских воинов. У пожарных начальников каски были серебряные, с черными гребнями. Сверкали в руках их пожарные топоры с длинными топорищами. В длинных бочках бултыхалась вода. Вперед, вперед! На подмогу сотоварищам!
Но до Заисточья пожарные обозы не доехали. Господин губернатор незадолго до пожара купил дом на Юрточной горе неподалеку от спуска в Заисточье. Дом этот был изумительной красоты, но не каменный, а деревянный. В этом доме поселились приехавшие из Петербурга жена и дети Германа Густавовича. Дворец же, снятый для него Шершпинским, губернатор использовал для приемов, деловых встреч и развлечений.
Господин губернатор остановил пожарные обозы возле своего дома и приказал не трогаться с места. И на всякий случай полить крыши и стены соседних домов. Некоторые пожарные роптали, но кто мог ослушаться?
Немедленно в устье Ушайки приволокли конной тягой особенную паровую машину, которую томичи прозвали Марьей Ивановной. Она была заранее набита сухими дровами. Установив машину в устье Ушайки, пожарные тотчас растопили печь. Паровой котел привел в движение поршни, Марья Ивановна принялась ухать и сопеть. Вода из Ушайки побежала по длинным рукавам. Пух-пух! - старалась Марья Ивановна. Орали мальчишки.
Заисточье выгорела дотла. До самой ночи метались там люди. Стояли цепочками от реки Томи до места пожара. Передавали из рук в руки ведра с водой. Из загоравшихся домов люди вытаскивали сундуки с добром, перины, узлы, оттаскивали на поляны, где безопасно, снова бросались тушить дома. А в это время рысьей походкой к сундукам, перинам, узлам приближались какие-то люди, хватали чужое добро, тащили в лодки. В одной из лодок сидели двое: карлик и огромная баба. Карлик, вытащив из кармана сигару, кричал:
- Мужики! Спички дома забыл, принесите уголочек, прикурить!
Через два дня в городской думе состоялось бурное заседание. Больше других гласных горячился Федор Акулов. Он требовал составить письмо в Омск генерал-губернатору Панову, а еще жаловаться самому государю императору.
Городской голова, Дмитрий Иванович Тецков, кряжистый человек, стриженный в скобку, с золотой цепью на шее, отвечал на все крики:
- Его превосходительство губернатор назначен самим императором, не нам обсуждать его приказы. Он справедливо заботился о том, чтобы огонь не перекинулся в верхнюю часть города.
С улицы мужики закричали в окна:
- Тебя, Тецков, за твою неправду надо метать из окна!
Побагровев, как закат в окне, Дмитрий Иванович громовым голосом крикнул в окошко:
- Умолкни, голота! В клоповнике сгною!
Налил из графина забористого кваса, выпил. Да как они смеют на него, Тецкова, кричать? Потомок Ермака, славный чаеторговец, пароходчик. Жертвователь на церкви и богадельни, сколько для города сделал? А эти молодые купчики, на какого замахиваются? На самого господина губернатора? Да как смеют! Такие слова даже вслух-то говорить нельзя, только шепотом под одеялом жене.
Федор Ильич понял, что зря кричит, голос надрывает, умолк. Вспомнил, что в город приехал недавно хотя бы и ссыльный, но очень известный юрист. Профессор. Фамилия его Берви-Флеровский. Он поселился в Сенной части. Досужие горожане уже проведали, что человек сей - потомок некоего шотландца Бервика, что умен необычайно.
Один Федор Ильич ехать к юристу не решился. Есть ведь еще обиженные.
Заехал к графу Разумовскому. Тот сразу же распалился:
- Давно пора разоблачить эту банду, как полицмейстера, так и губернатора. Честных граждан убивают, жгут, а бандиты благоденствуют! Такого даже в Гоморре и Содоме не было видано и слыхано. Котел уже бурлит, пар выхода ищет!
- Так-то, так! - закивал Федор Ильич, но надо собрать свидетельства всех ущемленных, чтобы было с чем к сему профессору идти. Известно, граф, что вы человек, знающий обхождение, умеющий говорить…
- А что? Я этим займусь! Небось потом этим аспидам не поздоровится.
- Хорошо, я, со своей стороны, тоже сделаю все возможное. Потом встретимся.
Ночные люди
Евгений Аристархович не слишком-то изощрялся в разнообразии. Он велел привести к нему еврея Каца, подергал его за пейсы и сказал:
- Я тебя сейчас спрашивать ни о чем не буду, сначала я прикажу тебя посадить в одну маленькую ямку. После того как ты там посидишь денек-другой, ты мне все быстренько расскажешь.
И бедного Самуила Каца отвели темными коридорами и столкнули в ту самую яму, где прежде сидел Улаф Страленберг. Теперь в яме сидели уже другие бандиты, но нравы их были те же самые, что и у их предшественников.
Самуил Кац и представить себе не мог, что такое может быть.
На третий день Евгений Аристархович, как и обещал, вызволил Каца из ямы. Когда несчастного ввели в кабинет, Евгений Аристархович ласково спросил:
- Ну, что, жидовская морда, будешь все рассказывать или хочешь еще побыть в яме?
- Все, что угодно будет вашему превосходительству, все буду-таки рассказывать, как перед Господом Богом.
- Расскажи, что делает живущий в твоем доме швед по имени Улаф Страленберг.
- Он занимается наукой, химическими опытами. Может быть, мне, старому дураку, не надо было его пускать на квартиру, не надо было ему верить, может, он там и делает фальшивые деньги, но я таки никаких денег у него не видел, клянусь мамой!
- Видно, придется тебя спихнуть в яму еще недели на две!
- Ваше превосходительство! Ради всего святого на свете! Не губите бедного Каца! Я не видел фальшивых денег, ей-богу, ваше!..
Кац упал на колени и стал целовать ботинки Евгения Аристарховича.
- Встань! Какие опыты делает он, расскажи?
- Не знаю. Он занимается этим в подвале. Что-то смешивает в колбах, что-то там кипит-таки в них, испаряется.
- Кто к нему ходит?
- Господин Горохов бывает.
- О чем говорят?
- О разном, о погоде…
- По делу говори, а то…
Кац мучительно соображал, что же такое сообщить Евгению Аристарховичу, чтобы отпустил бы Каца на свободу, но даже и под страхом мучительной смерти не мог он оговорить невинного человека. И вдруг он вспомнил!
- Не знаю, будет ли вам это интересно, но ученый швед проявил своей кислотой чертеж на каменном столе.
- Интересно! Что за чертеж?
- Я не знаю. Этот чертеж еле виден, а я давно слаб глазами. Я вам скажу, какие-то извилины, вот как у меня, на моих старых руках.
- Что еще?
- Больше ничего такого не знаю.
- Ладно. Сейчас пойдешь домой, запомни: ты здесь не был, ничего не видел, и не слышал! Следи за каждым шагом этого шведа. Запоминай, что будут говорить с Гороховым. Будут приходить мои люди, покажут, вот так, два пальца, отворяй, выполняй все их указания. Смотри не проболтайся никому, а то сам знаешь, что тебя ждет, упрячу в яму уже навсегда.
Кац кланялся, Кац сам не верил, что его отпускают. Отпустили.
Ночью Улаф спал в саду. Луна так светила сквозь ветви, что получались причудливые кружева вокруг топчана. Пахло сиренью, медом, счастьем.