Стоило ему, пригнувшись за плетнем, проскользнуть в саклю, вряд ли Коциа заметил бы его появление. Но Васо стоял посреди двора, прижав мать к груди, и Коциа, неусыпно следивший за хубаевской саклей, радостно потер руки. "Вот он, абрек! Вот он, долгожданный!" Однако не спешил выбраться из своего укрытия: не спугнуть бы добычу. Только когда Васо скрылся в сакле, Коциа поспешил к приставу.
Не знал прохвост, что и его приметили.
Болела душа у товарищей за Васо, и они не то чтобы ослушались своего командира, но задержались, беспокоясь, на опушке леса. И оказывается, очень кстати.
- Клянусь, это княжеская ищейка! - воскликнул Авто, заметив, что какой-то человек крадучись заспешил на другую сторону аула. С какой стати ему прятаться? Явно за домом Хубаевых наблюдал.
Абреки двинулись к аулу.
2
- И где этого шалуна носит? - вытирая слезы радости и торопливо накрывая стол, ворчала счастливая и встревоженная одновременно Мела.
Не было сына - душа болела: жив ли, здоров ли? Теперь живой, здоровый перед ней сидит, а на душе опять боль: хоть бы скорей ушел, чтобы не успели узнать, что дома он, злые люди.
- Словно трещину какую нашел да провалился, окаянный! Может, мне самой, сынок, за отцом-то сходить?
А через минуту снова залилась слезами, пряча лицо у сына на груди:
- И зачем тебе нужен был этот проклятый Амилахвари? Зачем ты его трогал? Теперь и в дом родной прийти нельзя. Ой, горюшко мое!
- Время такое, мать, время. Хватит им пить нашу кровь! Бороться буду. До конца!
- За что бороться, родной? Что нам брать борьбой?
- А все, гыцци, все! Чтоб вся земля наша была, а не этот клочок, который овечьей шкурой закрыть можно!
- Так уж бог наградил нас, сынок. Такая наша судьба.
- Бог, говоришь? Судьба? Почему же, если он такой милосердный и справедливый, не видит наших страданий?
- Грех так говорить и думать, сынок! Грех! - Мела встревоженно повернулась к божнице, что поблескивала иконами в углу сакли, и торопливо перекрестилась: - Прости, всемилостивый, ошибку его и слова эти. Сам не ведает, что говорит. Прости!
- В том-то и беда, мать, что ведаю, ведаю! Раньше как в шорах ходил, а теперь ведаю.
Васо сказал эти слова спокойно и твердо, нисколько не боясь мести всевышнего, которому всю жизнь промолилась мать, и она вдруг почувствовала, поняла, что сын вырос, безвозвратно выпорхнул из-под ее крыла. Вон как широки плечи, крута грудь, как упрямо сдвинуты к переносью густые брови.
Радовало мать, что сын возмужал, но страх за его жизнь переполнял ее сердце. Видя, что его теперь уже не вернуть с избранной дороги, она сказала:
- Молю тебя, Васо, без надобности не убивай и мышонка. Грех это великий - посягать на жизнь!
- Что же, гыцци, князья-то да жандармы царские всю жизнь грешат, а все толще становятся? А уж их ли жизнь не грешна?!
В дверях сакли показался Ахсар. Увидев брата, он чуть не выронил из рук кувшин. Едва освободившись от него, с радостным криком кинулся к Васо и повис на крепкой шее, что-то бормоча.
Васо обнял худенькое тельце.
Потом осторожно разжал цепкие руки Ахсара, отодвинул его от себя и деланно придирчиво стал оглядывать:
- Ну-ка, покажись, покажись, какой ты богатырь вырос! У-у, скоро на охоту будешь ходить!
- Я и сейчас бы пошел! - не умея сдержать счастливую улыбку, сказал Ахсар. - Вот только ружья у меня нет. - Рука мальчишки так и тянулась погладить блестящие головки торчащих из ленты патронташа, как газыри, патронов.
- А лук? - усмехнулся Васо.
Ахсар даже не спросил, откуда брат знает об его луке. Он с готовностью кинулся к полатям, нырнул под них и вернулся с луком и пучком ореховых стрел, одну из которых строгал перед тем, как мать отправила его за водой.
- Отличный лук, Ахсар! Я в твои годы не умел делать такого, - польстил он мальчишке, и тот расцвел от удовольствия:
- Знаешь, как далеко стрела летит? Аж за овраг. Хочешь посмотреть?
- Верю, верю, Ахсар, - погладил Васо братишку по вихрастой голове.
- Хочешь, Васо, я сбегаю за отцом?
- Не надо, дорогой. Не надо, я сам должен побывать на нихасе.
- Нельзя тебе туда, сынок, - прижала руки к груди Мела. - Увидят злые люди - не миновать беды.
- Я должен, гыцци. Должен.
- И я с тобой, - подхватился было Ахсар.
- Нет, дорогой. Разве можем мы гыцци одну в доме оставить? Подумай сам.
- Ну ладно, - нехотя согласился мальчишка.
3
Васо же спешил к Каруму. Кого еще в ауле он мог попросить, чтоб при случае дал знать, если над саклей его стариков сгустится туча? Только Карум, с которым вместе росли, с которым, обдирая локти и колени, облазили все окрестные скалы. Прижимаясь к дувалам, прячась в тень, пробрался к сакле друга. Украдкой оглядел немноголюдный нихас.
По праздникам земляки собирались в другом конце аула - там была просторнее и светлее площадка, - а в будни, как сегодня, собрались здесь, на небольшом каменистом пятачке. Хорошее место. В жару под скальным навесом всегда тенек, всегда веет прохладой, а в ненастье он, как козырьком, прикрывает от дождя.
Убедившись, что на нихасе все свои, но Карума там нет, Васо безбоязненно распахнул дверь сакли друга. Старый товарищ заряжал шомполку.
- Бог в помощь, Карум!
- Васо! Ты?
- Я, Карум. Кто же еще?
- Теперь такое время, что недолго и твоего крестника в дверях увидеть.
- Кого это?
- Или не ты избил князя Амилахвари?
- Ты уже знаешь?
- Сам не рассказал, так сорока на хвосте принесла.
- Не сердись, Карум, - тронул друга за плечо Васо. - Не мог я раньше показаться здесь. Еще с отцом не говорил - к тебе пришел…
- Ладно, - примирительно махнул рукой Карум. - Я уже решил в горы идти. Будто на охоту.
- Спасибо, дружище.
- За что? Может, они и сегодня в засаде. Как узнаешь?
- Это верно. Когда я был один, ничто меня не тревожило. Ну, пропаду - туда и дорога. А теперь…
- А теперь?
- Теперь у меня отряд.
- Так ты уже командир?
- Какой из меня командир - дороги впереди не вижу. Что людям завтра скажу, не знаю. Одним днем живу.
- Зря тоску нагоняешь. Да на твои плечи не только скалу - гору можно взвалить.
- С горой проще, Карум. А тут люди…
От нихаса донесся шум голосов. Не иначе что-то встревожило земляков. Не сговариваясь, друзья приникли к окошку сакли. Все ясно: к нихасу приближался аульный толстосум Батако Габараев с двумя работниками. Чуть за тридцать Батако, а кажется - все сорок. Батако вырядился, как на праздник. Коричневую черкеску туго затянул черный пояс с серебряными язычками, голову украшала бухарская каракулевая шапка. По задникам новых сапог била сабля в богато украшенных ножнах.
- Как еще не догадался этот петух шпоры нацепить? - усмехнулся Карум.
- Не иначе опять какую-нибудь пакость хочет аульчанам сообщить - поднял брови Васо. - Надо его послушать.
- А-а, за него давно его деньги говорят, - скривил губу Карум. - Разве ты не знаешь?
- Знать-то знаю, - возразил Васо, - да лучше ничего не пропускать мимо ушей. Пристав-то не у нас с тобой на постое, а у Батако. А этот индюк по дурости своей может и сболтнуть…
- Это точно, - согласился Карум.
Друзья вышли из сакли и направились к нихасу.
Позади Батако, как телохранители, шагали Дзыбйн и Цыцыл. Оба в лохмотьях, каких и специально поискать - не сразу отыщешь. Дзыбын - в овечьей шапке, шерсть которой когда-то была белой, а теперь почернела, свалялась, торчала во все стороны клочьями. Цыцыл - в собачьем треухе, сопревшем и вытертом местами до лоснящейся от грязи кожи. Оба в вязаных-перевязаных когодзи, в чулках, штопанных шерстью разных цветов, в коротких рваных бешметах, из-под которых видны штаны в заплатах. Заплат столько, что разобрать, какого цвета сукно пошло когда-то на эти штаны, уже невозможно.
Сколько раз видел эту троицу Васо, пора бы привыкнуть, но губы сами собой растягивались в улыбке. До чего же забавное зрелище!
Толстый, присадистый Батако в сопровождении двух нескладных, костистых верзил казался еще круглее. Дзыбын всего на год-другой старше Васо, но в своем затрапезном виде, не брившийся, наверное, с той поры, когда над верхней губой стали пробиваться усы, казался едва ли не ровесником Цыпылу. А ведь Цыпыл успел набатрачиться на покойного отца Батако.
Батако то и дело поправлял на бедре свою шикарную саблю, а его телохранители настолько безразлично относились к ружьям, что те в их руках скорее напоминали палки.
Живописная троица прошествовала на свободное место. Батако, явно ожидая завистливых взглядов, вынул из ножен саблю. Не иначе большие деньги отдал. Не терпится похвастать. Стал бережно водить по сверкающей полоске добротной стали прихваченным из дому бруском. Телохранители присели позади хозяина, тупо глядя по сторонам.
Нихас хранил безразличное молчание. Лишь старики изредка взглядывали на припоздавших. С чем пожаловали? Какую новость принесли?
Батако первым не выдержал:
- Вижу, окончательно нихас в этот каменный мешок перенесли?
Никто не отозвался. Словно и не слышали. Только усерднее заработали кто шилом, кто иглой.
- Могилой тут несет! - громче продолжал Батако. - Верно, Цыпыл?
- Еще бы не верно! - дернул тот грязным усом. - У меня тут всегда кости начинает ломить… Могила - она и есть могила.