Василий думал, что "маленький Феофил" - это какой-нибудь отпрыск царского рода ребяческого возраста, но каково было его изумление, когда он увидел перед собой, попав в роскошный дом, вполне зрелого мужа, но такого низкого роста, что придворные называли его не иначе как Феофилицем. Он любил иметь при себе в услужении высоких людей геркулесовской силы, которых одевал в великолепные шелковые одежды, и ничто не доставляло ему такого удовольствия, как показываться публично со свитой своих гигантов. Василия он окрестил Кефалом - "крепкой головой", потому что на физическое состояние македонянина не оказывали действия всевозможные оргии и попойки, которые часто устраивал Феофилиц, следуя нравам и укоренившимся обычаям византийского двора. Объяснялось это просто: Василий, попав в дом царского отпрыска, начал действительно верить в свою высокую судьбу и поэтому старался как можно меньше сил растрачивать понапрасну в разгульных пиршествах, ловко выходя из них трезвым и здравомыслящим. Наутро, в отличие от других, голова у него работала ясно и мускулы тоже оставались свежими. Кефал!
У Феофилица были славные кони, македонянин полюбил их, и карлик своего любимца сделал конюшим. В этом качестве Василий и сопровождал своего хозяина в поездке в Грецию, куда Феофилиц отправился с поручением от Феодоры. Но по пути македонянин тяжело заболел, и маленький Феофил вынужден был оставить его в Патрасе. Тут-то на молодого красавца-силача обратила внимание богатая вдова Даниелида, уже зрелого возраста, имевшая не только взрослого сына, но уже и внука. Состояние ее было велико, "богатство, скорее приличное царю, чем частному лицу", говорит летописец. Она владела тысячами рабов, необъятными имениями, бесчисленными стадами, сукнодельнями, на которых женщины ткали великолепные ковры и тонкие полотна. Дом Даниелиды ломился от золотой и серебряной посуды, а казнохранилище не вмещало слитков из драгоценного металла. Ей принадлежала большая часть Пелопоннеса, и она казалась царицей этой области. Она любила блеск и пышность: отправляясь в путешествие, не пользовалась ни повозкой, ни лошадью, а носилками, и триста молодых рабов сопровождали ее и посменно несли на плечах. Она любила также красивых мужчин. И со всей пылкостью увядающей женщины набросилась на македонянина…
Когда наконец Василий вынужден был уехать, она дала ему денег, прекрасные одежды, тридцать рабов; после этого бедняк превращался в важного господина - теперь он мог показываться в свете и приобрести поместье в Македонии.
"Милая Даниелида! Как прекрасно твое тело, умащенное дорогими благовонными мазями, оно упруго и чисто, как у девственницы, хотя ты, моя лань, годишься мне в старшие сестры.
Просыпаясь по утрам, я любил подолгу смотреть на твои слегка подрагивающие перси, на нежную длинную шею, на пылающие ланиты и трепетные веки, - ты, Даниелида, и во сне еще дышала счастьем наших жарких объятий… О благословенная! Друг мой…" - пересекая границу Патраса, думал Василий.
Его, крестьянского парня, сразу околдовала эта женщина; поначалу в искусстве любить сказывалась многоопытность самой Даниелиды, но потом она не на шутку увлеклась красавцем-силачом, и вот уже к удовольствию иметь физическую близость примешалось искреннее чувство, вызванное чистотой души и добротой Василия, еще не испорченного высшим светом. Одаривая его перед отъездом рабами, деньгами и роскошными одеждами, женщина знала, что, сделав его господином, она рискует не увидеть его позже таким, каким он был с нею раньше: двор развратит, - но, видимо, и ей было внушено свыше о великом предназначении ее любовника… А может быть, отпуская Василия от себя, Даниелида и не думала ни о чем: просто ее подарки - это всего лишь благодарность стареющей женщины за страстные любовные ночи…
Феофилиц встретил своего выздоровевшего любимца шумно и восторженно: в честь его возвращения был устроен отменный ужин, после которого Василий показал некоторые приемы патрасской борьбы - чтобы укрепить после тяжелой болезни свое тело, македонянин брал уроки у лучших борцов с Пелопоннеса.
И вот однажды двоюродный брат Михаила III патриций Антигон, сын Варды, давал парадный обед: он пригласил на него много друзей, сенаторов, важных особ, а также болгарских посланников, бывших проездом в Византии. Пришли борцы.
Болгары стали хвалить одного атлета. Тот положил на лопатки всех своих противников. Византийцы были раздосадованы. Тут поднялся Феофилиц:
- Есть у меня на службе один человек, который, если хотите, в состоянии состязаться с прославленным болгарином. Ибо действительно было бы немного стыдно для византийцев, если бы этот чужеземец возвратился к себе на родину никем не побежденный.
Все согласились. Позвали Василия. Тщательно усыпали зал песком, и борьба началась.
Болгарин могучей рукой силился приподнять Василия, чтобы он потерял равновесие, но византиец молниеносным движением обхватывает болгарина, делает быстрый оборот вокруг себя и ловким ударом ноги, славившимся тогда среди борцов Патраса, бросает на землю противника, лишившегося чувств и порядочно поврежденного.
Эта победа заставила придворных обратить внимание на македонянина.
Случилось так, что через несколько дней в подарок Михаилу III прислали красивого коня, и ему тотчас захотелось его опробовать на скаку. Император подошел к коню, хотел открыть ему рот, чтобы посмотреть зубы, но лошадь взвилась на дыбы, и ни василевс, ни его конюхи не могли с ней справиться. Михаил III был крайне недоволен, но тут в дело снова вмешался услужливый Феофилиц. Тут же вызывают во дворец македонянина, и тогда, "как новый Александр на нового Буцефала, как Веллерофон на Пегаса", по выражению историка, он вскакивает на непокорное животное и в несколько минут укрощает его совершенно. Император в восторге и просит Феофилица уступить ему этого красавца - и хорошего наездника, и такого сильного борца. И, крайне гордясь своим приобретением, император пошел представить Василия своей матери:
- Посмотри, какого прекрасного мужчину я нашел.
Но Феодора посмотрела долгим взглядом на нового фаворита сына и печально произнесла:
- О, если бы Бог дал мне никогда не видеть этого человека. Ибо он погубит наш род…
Василий открыл глаза и сразу поежился под пристальным холодным взглядом Кондомита, который - и в это было трудно поверить - несколько минут назад, казалось, спал. Македонянин взял себя в руки, улыбнулся патрицию как можно любезнее:
- Друнгарий, твой навес из двадцати шкур мертвых лошадей я теперь оцениваю дороже стоимости такого же количества живых… - И посмотрел на палящее солнце.
Кондомит довольно засмеялся, похлопал по воде ладонью и, как истинный купец, сказал:
- Согласен с тобой, Василий, одна и та же вещь в разных обстоятельствах может подняться в цене на огромную высоту… Был у меня на виноградниках один управляющий. Как-то он выехал по делам в пустынную часть моего имения, прихватив с собой бочонок вина. С вечеру порядком нагрузился им и, видимо, спьяну плохо закрыл пробку - вино и вылилось. Проснувшись утром, он с дикого похмелья хвать за бочонок, а в нем - ни капли… Не знал, куда деться: голова словно сдавлена обручами, сердце пошло в разнос, лицо и тело покрылись потом - все, конец! - хоть бы глоток, всего лишь один глоток, чтобы сердце встрепенулось и застучало снова… И ни души в округе, ни одного жилья… Еле отошел мой управляющий. А после рассказывал, что за стакан вина он в этот момент мог бы отдать половину своего состояния, потому как почти умирал… Вот так. А ведь стакан хорошего пьянящего напитка стоит всего-то несколько фоллов…
- На эту тему, Кондомит, можно философствовать сколько угодно, и каждый из нас будет приходить к неожиданным выводам… В зависимости не только от обстоятельств, но и от самой сути человеческого характера…
- Так-то оно так, - согласился с Василием друнгарий. - Если бы мой управляющий был непьющим, ему бы и в голову не пришло отдавать за стакан вина половину своего нажитого богатства. Но ты, шталмейстер, тоже должен не забывать, что человек подвержен слабостям.
- Да, помнить об этом должен, но потакать - не хочу! - возразил македонянин.
- И всегда так получается у тебя, Василий? - И, видя некоторое замешательство со стороны своего собеседника, Константин Кондомит поднял вверх левую руку. - Можешь не отвечать. Я этот вопрос задал, наверное, не только тебе… - И снова закрыл глаза, погрузившись в воду еще глубже.
"А действительно, всегда ли так получается у тебя?.. Ты говоришь, что не хочешь потакать слабостям… Но ведь от "не хочу" до "не потакаю" дорога длиною в несколько тысяч локтей. Будь честен, Василий, наедине с собой будь честен, - сказал себе шталмейстер. - А разве ты не потакаешь буйному веселью императора и разве сам не принимаешь участие в дурацких развлечениях, зная, что это единственное средство понравиться ему?! И поддакиваешь коронованному пьянице, во всем соглашаешься с ним и подделываешься под него, хотя видишь, что не прав василевс… И не ты ли первым всегда готов водрузить на трон статую Пречистой Девы, когда проходят скачки на Ипподроме и когда Михаил, покинув председательское место, приказывает: "Сажайте Богородицу заместо меня, а я пойду разомнусь на колеснице…"