- Знаем, знаем, слышали про Константина-философа, - закивали послы.
- Так тому и быть! - решил император, встал со своего трона и пригласил всех в Триклин, где уже были накрыты столы дорогим сукном, на котором стояли вина и отменные яства.
Пришлось пойти и нам с Константином. Патриарх наполнил чашу, подмигнул Константину, выпил и показал головой на императора. Михаил с чинами возлежал за акувитами, певчие храма св. Софии и церкви св. Ирины пели василевсу "многая лета", а потешники и шуты развлекали гостей.
У Михаила III сегодня было отличное настроение, и я видел, что и Константин рад тому, что ему снова доверено важное дело. Значит, ум его имеет такую цену, которому не страшны теперь происки отдельных завистников, чьи потуги сравнимы разве с тявканьем собак, облаивающих гордо идущий караван.
Философ налил и себе чарку, поднял ее и тоже выпил. Вина он почти не употреблял и быстро захмелел, но не настолько, чтобы потерять разум. Радостный, улучив минуту, он подошел к императору, поблагодарил за оказанную честь и горячо выпалил:
- Повели, государь, сейчас, и я прямо отсюда пойду в страну хазарскую - пешком, если надо, босиком пойду, как великие апостолы Христа ходили…
Император улыбнулся:
- Понимаю твое рвение, отец мой. Но глаголешь ты не совсем добре… Не забывай, что поедешь в землю хазар с поручением от великой державы, и негоже босым туда приходить. Исполняя царскую волю, ты должен быть снабжен и царскою помощью. А что касается апостолов… Эй, Иктинос, - обратился император к одному из чиновников, крутолобому, с красной шеей, - прикажи-ка своим легаториям насобирать на берегу моря для отца Константина триста камешков…
Иктинос тут же исчез из Триклина.
- Я повелю, отец мой, - василевс снова повернул голову к Константину, - вместе с моими дарами кагану Завулону выдать тебе еще и эти триста камешков, чтобы ты, как апостол Павел, творил ежедневно по триста молитв; пропоешь одну - и камешек отдашь Леонтию, - это чтоб тебе со счета не сбиться… А ты, монах, - вытянул руку в мою сторону, - береги философа пуще своего глаза. Иначе я тебя эти камешки жрать заставлю… - Василевс захохотал и впился крепкими зубами в жареное фазанье мясо.
Константин занял свое место за акувитом и, наклонившись ко мне, тихо сказал:
- Скоморох…
Со следующего дня Константин засел за изучение хазарского языка и уже через три месяца мог обходиться без толмача. Не забывал он ежедневно заниматься славянским и арабским языками, на которых хорошо говорил, а на арабском и еврейском мог читать и писать.
В минуты доброго расположения духа он читал мне страницы из книг мусульманских и еврейских писателей, которые упоминали о нравах и обычаях хазар и русов, так как считал, что нам это знать необходимо, отправляясь в сторону земель этих народов. Арабским и еврейским писателям философ доверял больше, нежели греческим, считающим, что многие народы обязаны своим происхождением им, грекам, их олимпийским богам или героям, как, скажем, скифы - Гераклу, по утверждению историка Геродота.
Было интересно читать эту легенду, тем более что в ней говорилось о тех местах, которые нам предстояло посетить.
…Геракл, гоня на колеснице коров Гериона, прибыл в необитаемую страну, которая зовется теперь Таврией. Там застали его буря и холод. Он выпряг коней, а сам, завернувшись в свиную шкуру, лег на землю и заснул. Проснувшись, обнаружил, что буря утихла, но кони его исчезли. В поисках исходил он всю страну и пришел в землю, нареченную Гилеей. Искал в лесах, что густо росли, заглядывал во все расщелины и промоины и в одной пещере обнаружил полуженщину-полузмею: верхняя часть ее была женская, нижняя - змеиная. Увидев Геракла, она сказала: "Коней я спрятала, отдам их, когда вступишь со мной в любовную связь".
Геракл соединился с ней, но коней она не отдавала.
"У меня будет от тебя три сына, - заявила она. - Когда я увижу, что ты хорошо научишь меня устроить их судьбу, тогда я отдам твоих коней и отпущу тебя".
Геракл сказал ей так:
"Когда узришь, что они возмужали, дай им натянуть мой лук и опоясаться поясом. Тот, кто это сделает, пусть останется здесь, а кто не сможет - отошли на чужбину".
С этими словами он и отъехал.
Когда родились сыновья, мать дала им имена: Агафис, Галон и Скиф. Когда они подросли, она дала им лук Геракла и его пояс, на застежке которого висела золотая чаша. Двое первых сыновей не справились с задачей, и женщина-змея прогнала их. А младший выполнил все, что от него требовалось, и остался в Гилее, и от него пошли скифские цари. И в память о Геракле скифы носили на поясах золотые чаши.
И еще нам пришлось однажды заглянуть далеко в прошлое, и сделать это помог нам сам патриарх Фотий.
- Ну как вы готовитесь к поездке в страну хазар? - спросил он.
Философ рассказал, что выучили их язык, что знакомимся с книгами, дающими сведения о жизни этого народа и его соседа - русов, занимаемся легкой атлетикой на Ипподроме, потому как в долгой дороге придется всякого испытать и выносливость в этом случае необходима.
- Это похвально, - одобрил наши действия патриарх. - Но вот какая мысль пришла мне в голову, Константин… Путь ваш будет пролегать через Херсонес. Так?
- Да, ваше святейшество, - ответил я. - Мы этот путь уяснили.
- Вот и добре. В таком случае я напомню вам о епископе Клименте, который жил во времена первых христиан и которого церковь причислила к лику святых. Тебе, Константин, и тебе, Леонтий, как и всякому доброму христианину, известно, что римский император Траян сослал его в Таврию, где он был умерщвлен язычниками. Вам я и вменяю в святую обязанность попытаться отыскать его могилу, извлечь останки и привезти их в Константинополь.
О несчастной судьбе Климента я читал у историка Евсевия.
Климент - римлянин по происхождению - вначале исповедовал язычество. Он сам говорил о себе, что "прежде обращения ко Христу молился дереву и камням". Приняв христианскую веру, он много путешествовал, проповедуя. Потом его назначили римским епископом. Но в 101 году, в третий год царствования Траяна, был сослан в Херсонес Таврический, в обычное в то время место ссылки первых христиан - на рудокопни. Но и здесь, влача кандальные цепи, Климент не уставал проповедовать среди язычников учение Христа, за что и принял мученическую смерть.
2
Кажется, два часа, назначенные мне для отдыха Константином, истекли, и пора подниматься к нему в каюту для обсуждения того самого подозрительного для нас вопроса.
Каюта философа по сравнению с моей вид являла просторный, нарядный, с толстым персидским ковром на полу и шкафом, вделанным в переборку, имевшим потайной замок, ключи от которого находились у Константина, и в котором хранились бумаги императора к протосфарию Херсонеса и митрополиту с указанием патриарха о содействии в отыскании мощей святого Климента, а также к кагану хазарскому.
Я постучался в дверь. Константин плотно закрыл ее за мной, пододвинул стул, сам продолжал стоять.
- Слушаю, отец мой.
- Когда я тебя два часа назад пригласил зайти сюда, мне показалось, что ты догадываешься, о чем я хочу поговорить с тобой.
- Наверное, так, отец мой.
- Что ты, Леонтий, заладил: "отец мой"… - Константин вообще-то не любил, когда к нему обращались подобным образом, но особенно когда это делал я. А куда мне деваться?! Сан…
- Хорошо, Константин, - поправившись, перешел я на черту дружеского расположения. - Не о лохаге Зевксидаме ли разговор будет?..
- Именно о нем, - просиял философ оттого, что не ошибся, а раз так - значит, мысли наши текут в одном направлении. - Мне очень подозрительна его вежливость, - продолжал Константин. - Вместо того чтобы заниматься солдатами, он постоянно крутится возле меня и уже надоел своими расспросами о русах, славянах, о моем брате Мефодии. Вчера, например, спросил, почему Мефодий оставил службу в Македонии. И между прочим заметил, что очень много македонян во время боя почему-то перешли на сторону болгарского царя Бориса…
Я тоже кое-что вспомнил и, наверное, переменился в лице, потому что Константин сразу оборвал свою речь на полуслове и уставился на меня. Боже мой, почему я тогда не придал этому никакого значения?! Непростительная ошибка…
- Константин, когда мы с тобой однажды вернулись от Мефодия, Зевксидам, увидев меня во дворце, спросил: "Что-то вы зачастили в монастырь на Афонскую гору, наверное, там дышится хорошо?" "Хорошо", - ответил я искренне. "Как поживает Мефодий?" - снова спросил. "Пребывает в постах и молитвах". "Так поступают истинные христиане…" И Зевксидам закончил словами из Второзакония: "Чтобы Господь Бог не увидел у тебя чего срамного и не отступился от тебя…" Тут к толпе придворных подошел Игнатий, и Зевксидам удалился от меня.
- Псы, собаки, не дают спокойствия! - в отчаянии воскликнул философ, и его глаза загорелись огнем. - В ту поездку к сарацинам Асинкрита подсунули, теперь Зевксидама…
- Константин, успокойся… Христос терпел и нам велел. Но то, что мы в своих словах и поступках будем сторожиться лохага, уже пойдет нам на пользу… Давай выйдем на палубу. Скоро должен появиться на небосклоне Херсонес Таврический.
Невольники, предчувствуя приближение земли, а значит и отдыха, гребли безо всякого понукания. Нос диеры ходко резал волны, и они, разваливаясь на две стороны, убегали под весла. И я представил, как тяжело сейчас там, внизу, а особенно мальчонке-негусу, и сказал Константину:
- Отче, ты ни разу не слышал, как внизу плачет мальчик?
- Да, слышал, Леонтий.
- Мальчик этот - негус, черненький, как блошка, глаза большие, грустные… Хороший мальчик. Не понимаю только, зачем на весельные работы детей берут?
- У мирян, Леонтий, свои правила, нам-то что?