Через сорок километров грузовик остановили, завернули, а всех посторонних построили, дали им в руки лопаты и приказали рыть окопы.
Кандыба рыл, а сам оглядывался, прислушивался и оглядывался…
Два часа спустя, во время налета немецких бомбардировщиков, он бросил лопату и махнул в лес…
Три дня спустя его снова остановил какой-то грязный, охрипший, небритый лейтенант, сунул Кандыбе под нос пистолет, покрыл его трехэтажным матом и заставил встать в строй таких же грязных и злых, как лейтенант, солдат.
- Учти, побежишь - пристрелю, - ровно сказал мрачный сосед Петро с забинтованной головой. И Кандыба-младший понял: застрелит.
Еще через два дня лейтенант вывел бойцов в расположение какой-то части. Лейтенанта встретил молодой генерал, выслушал рапорт и, обняв грязного, ободранного командира, крепко расцеловал перед строем в худые, небритые щеки.
Потом генерал обошел строй и пожал руки всем бойцам. Боец с забинтованной головой улыбался и плакал. Кандыба-младший тоже волновался: вдруг генерал прочтет его тайные мысли?..
Вместе с новой своей частью Кандыба зашагал на восток, прорываться из окружения. Так в те дни, не умея воевать в тылу противника, делали почти все, кто еще хотел драться.
Вскоре часть приняла неравный бой. Большей группе солдат и офицеров удалось прорваться и выйти к своим. Кандыба остался за линией фронта: он не поднялся в решительную атаку…
В первом же селе он выпросил гражданскую одежду и, выждав, пока гул сражений откатится, начал пробираться к Киеву.
Он шел сожженными полями, разграбленными селами, по шляхам, обочь которых валялись сотни неубранных, разлагающихся трупов, искореженные автомашины и разбитые орудия. Сгоревшие танки задирали к небу поврежденные орудия.
А Кандыбу тошнило от зловония и животного ужаса. Ведь это он мог бы валяться тут, на обочине, и это его лицо кишело бы зелеными мухами… И он считал, что опять поступил умнесенько, бросив винтовку: большевикам и Советам конец, против германской армии им не выстоять, только дураки станут помирать за ихний коммунизм.
Темной октябрьской ночью, в дождь и ветер, постучался Петро в дверь отчего дома. Открыли не сразу. И прежде чем обрадоваться сыну, испуганно спросили:
- Откуда? Зачем?
Ответ Петро успокоил родителей. Кандыба-старший тоже полагал, что немец - сила и попусту рисковать башкой не след. Конечно, неизвестно, как там дела повернутся, всю Россию германцу не покорить, но пока суд да справа, и при немце жить можно. Вон уже торговлю и частное предпринцмательство разрешили. Ну и расчудесно! А потом, может, и немца прогонят, и большевиков не пустят, и настанет не жизнь, а самый заправский рай!
На ночном семейном совете решили: соседям говорить, что Петро был контужен, отстал от своих, вот и пришел к родной хате. А самому Петро на улицу пока не соваться, отсидеться. Время покажет, как поступить…
Кандыба-младший неделю высиживал в задних комнатках отцовского дома, жадно выслушивая новости, приносимые отцом и матерью с базара, где они открыли ларек по скупке ношеного платья. Новости успокаивали: немец прет, уже к Москве подошел, Гитлер объявил, что 7 ноября примет парад своих войск на Красной площади, Советам конец. Не оправиться им. Шутка сказать, половину России германец за пять месяцев отхватил! Когда такое бывало? Даже при покойном дураке Николашке, в прошлую мировую, и то врага так далеко не пускали. Белоруссия потеряна, Украина потеряна, Крым потерян, заводы самые большие либо разбиты, либо где-то на колесах "эвакуируются", хлеба не будет - с чем воевать? Кулаками, на голодное брюхо?
- Я так полагаю, батя, надоть мне из подполья вылезать! - заявил Петро отцу. - Чего сидеть? Самое время на дорогу выходить!
Отец не возражал, и Петро начал помогать ему: наладился ездить в ближние села, скупать зерно и муку, выменивать их на керосин и на вещички. Пропуск Кандыба-старший в комендатуре выхлопотал.
Однажды, вернувшись из поездки с двумя мешками крупчатки, Петро никого дома не застал. Ему понадобились дрова. Взяв топор, он отправился в сараюшку. И там, в сараюшке, увидел девушку-еврейку - испуганное, затравленное существо, сжавшееся в комок при виде парня.
- Ты кто? - испуганно спросил Кандыба. - Ты чего? Зачем?
- Тише! - взмолилась девушка. - Ваш отец… Он разрешил… Меня убьют… Тише!..
- Батя разрешил? - не поверил Петро.
Но оказалось, старый Кандыба действительно разрешил еврейке отсиживаться в их сарае, даже пищу ей носил.
- Мало ли что, парень! - сказал Кандыба-старший. - Неизвестно, как судьба повернется. Может, еще и красные вернутся… А я против жидов ничего такого не имею. Народ и народ. Пусть живет. Ты только молчи.
Петро не осмелился возражать отцу. Раза два он и сам снес девушке миску с едой.
Девушка была чернокоса и черноглаза. Она благодарно улыбалась Кандыбе и хорошела от дружелюбной улыбки.
"Все равно ей погибать…" - пакостно думал Петро.
Выбрав день, когда все ушли из дому, он прокрался в сараюшку и запер за собой дверь.
- Только скажи отцу - увидишь, что будет! - пообещал он рыдающей девушке, прежде чем выйти из сарая.
Но она сказала.
Кандыба-старший вошел в дом тяжело, сбросил полушубок, надвинулся на Петро и ударом в ухо сшиб парня с табуретки.
- Паскуда! - взревел он. - Ты что сделал, паскуда?!
Избитый Петро схватил шапку и вылетел из дому, в чем был.
- Я тебе это попомню, батя! - глотая кровяные сопли, прокричал он.
Тяжелое полено свистнуло над его головой, с грохотом ударилось о калитку. Петро присел, вильнул, рванулся на улицу.
Приближался комендантский час, холодно, а пойти было некуда, кроме как на приватную квартиру Ляльки-брюнетки, вместе со своей подругой, Лялькой же, только блондинкой, принимавшей гостей в любое время дня и ночи.
Туда Петро и притащился, и здесь, наглотавшись спирта, в пьяной обиде на отца поклялся, что не переступит порог его дома.
Лялька-брюнетка решение одобрила.
- Ты дурак, - заявила она. - Сколько ты ему денег отдал, отцу? Лучше бы мне принес… Ты хоть догадался часть спрятать?
Петро не догадался.
- Ничего, - успокоила Лялька. - Я тебя пристрою. Немцам люди нужны. Они тебе рады будут…
На следующий день в квартире Ляльки появился красноносый, угрястый полицай Сеньков. Трезвый он потирал руки, называя Ляльку на "вы", без причины ласково скалил желтые зубы, а выпив, насупил брови, улыбаться перестал, заговорил начальственным басом и иначе, как "стервой", Ляльку уже не величал.
- Я батальоном командовал! - гремел Сеньков. - Наливай, стерва!.. Ты кого мне подсовываешь? Может, он партизан? Может, он скрытый подпольщик? Чем он мне лояльность докажет?
- Это он-то подпольщик? - пьяно ухмыляясь, смеялась Лялька. - Дурак! Ни капли тебе не налью больше! Допился! Скоро полком командовать начнешь!
- Молчать! - рявкнул Сеньков. - У меня награды… Мой батальон отдельный был. Это и есть полк. Наливай!
- А я докажу… лояльность, - запнувшись на незнакомом слове, выговорил Петро и поднял красные от водки, дурные глаза. - Хоть сейчас! Докажу!
- Н-ну? - откинулся на спинку стула Сеньков.
- Я знаю, где жиды скрываются! - выпалил Петро. - И показать могу!
Сеньков таращился на него, осмысливая полученное известие.
- Врешь! - сказал Сеньков.
- Не вру! Вызнал! И покажу!
Пьяный Петро со сладострастием думал о том, как съежится батя, как заверещит проклятая еврейка, нажаловавшаяся отцу. Пусть знают, как поперек дороги Кандыбе вставать! Пусть!
Утром Сеньков растолкал Петро:
- Вставай, пошли!
- Куда?
- В комендатуру. Доложишь, где жиды прячутся.
Петро вспомнил, что наплел ночью, и облился липким потом.
- Да что… Да какие жиды?..
- Отказываешься? - тихо спросил Сеньков. - Не хочешь?.. А ну, вставай!
Петро с минуту лежал не двигаясь. Потом вскочил.
- Ты, ты вон про что! Я с похмелья и не соображу! Извиняй!
Трясущимися руками он хватался за одежду, не разбирая, где рубаха, где брюки.
Он пошел с Сеньковым в комендатуру. А потом, вместе с другими полицаями, к своему дому. В родной двор. К отцовой сараюшке…
Увидев Петро, девушка-еврейка истошно закричала. Но тут же оборвала крик. Выпрямилась. И он увидел ее глаза…
С того дня Петро Кандыба смотреть в глаза людям не мог.
Среди полицаев он прославился тем, что убивал схваченных, стреляя в упор им в лицо. Та же слава осталась за ним в отряде власовцев, куда он попал, бежав из Киева за отступающими немцами.
Немцы оставались теперь единственной надеждой Кандыбы-младшего. И он служил им верой и правдой, делая все, что требовали: расстреливал, впихивал людей в душегубки, таскал трупы отравленных и опять расстреливал, травил, сжигал…
В темной, вечно дрожащей, как прокисший студень, душонке Кандыбы непрестанно жило предчувствие страшной расплаты. И в звериной ненависти к людям, боясь их, Кандыба хотел бы уничтожить всех! Всех! Всех!..
"Этот - дерьмо, - брезгливо раздумывал майор Вольф, созерцая исполненную тупого рвения морду Кандыбы. - Но ничего другого под руками нет. Увы! Придется использовать это дерьмо. Его так отлично избили! Сойдет! С проверкой летчика медлить нельзя!"
- Сядь, Кандыба! - сказал Вольф. - И слушай меня внимательно. От того, как выполнишь задание, зависит твоя жизнь.
Кандыба вытянул шею.