Она легла и приладила автомат. Оглянулась. Шура стояла рядом с ней на коленях, в глазах подруги дрожали слезы.
- Уходи!
- Нет. С тобой.
- Тогда ляг! Ляг!
Шура легла, прижалась к Нининому боку.
- Если тебя ранят, я смогу… - сказала Шура.
- Лежи.
Кровь гулко била в виски. Было страшно. Страшно, что автомат не заработает. И когда Нина увидела в просвете стеблей рвущуюся вперед черную овчарку, а за овчаркой - немца, еще молодого, розового, но вдруг посеревшего и попытавшегося кинуться в сторону, - и когда автомат все-таки заработал, и овчарка, подпрыгнув, завизжала, а немец перегнулся пополам и ткнулся в землю, Нину охватила радостная ярость. Ей стало легко, легко.
Встав на колени, забыв об осторожности, она поливала свинцом кукурузу, где прятались окружавшие враги, и кричала им, обзывая их ублюдками, и звала их идти, чтоб им сдохнуть, идти, если им их поганая жизнь надоела, идти, если хотят получить пулю…
Автомат захлебнулся.
Нина трясла его, нажимала на спусковой крючок, но магазин иссяк, автомат молчал.
И тогда послышались шаги…
- Ну, - крикнула Нина. - Идите, ну!
Она вскочила, подняла автомат над головой, и стала ждать.
Ее оглушили ударом сзади.
4
- Тебя надо расстрелять, Кандыба, - сказал майор Вольф. - А еще лучше - повесить. Потому что веревка дешевле. Вы согласны, что веревка дешевле?
- Так точно, господин майор, - поспешно согласился мордастый, с разбойничьим чубчиком парень, стоявший навытяжку перед разведчиком. - Виноват, господин майор. Простите, господин майор… Выпимши был… Гнались за мной…
Он хотел было переступить с ноги на ногу, но остерегся и только сопнул разбитым носом.
Он не понимал, чего хочет от него этот незнакомый майор. Ну, верно, он, Кандыба, вчера украл золотой портсигар у Пилипенки, Пилипенко пронюхал, кто вор, и вчера же по пьянке они подрались. Кандыба вырвался из рук пилипенковых дружков, бежал, кого-то сшиб на улице, тут его самого настигли и свалили, а потом всех забрал немецкий патруль… Но почему же всех выпустили, а его держат и вдобавок привели к этому майору? Что он, Кандыба, хуже других, что ли?..
- Вы знаете, почему вас надо повесить?
- Никак нет, господин майор.
- Ах, ты не знаешь, сукин сын! - сказал Вольф, выходя из-за стола. - Ты не знаешь!
- Господин майор!.. Господин майор!..
- Вчера в пьяном виде ты нанес оскорбление офицеру германской армии, мерзавец!..
- Господин майор!.. Господин майор!.. - твердил Кандыба.
Глаза у него остановились, в животе заурчало.
- Господин майор!! - взвыл Кандыба и бухнулся в ноги Вольфу.
Разведчик торопливо отступил. Такой опереточной сцены он не предвидел. А Кандыба лежал перед ним, покаянно стуча чубатой головой о паркет, и заклинал:
- Помилуйте! Помилуйте! Помилуйте!..
Ему было страшно. Если он оскорбил офицера - немцы повесят. Факт.
- Помилуйте! - басом взревел Кандыба.
Вольфа обуял приступ неудержимого смеха.
"Думать о серьезном!" - приказал себе Вольф.
Но думать о серьезном мешал неумолкающий тупой стук кандыбиной головы о пол и равномерные призывы: "Помилуйте!"
Наконец Вольф справился со смехом, вынул платок, отер глаза и, брезгливо обойдя вопящего, остановился у стола.
- Встать!
Кандыба тут же замолк. Недоверчиво приподнял голову, жалобно скривился было, но понял, что стоны не одобрят, и поспешно поднялся.
- Если выполнишь мое задание, тебя не повесят, - сказал Вольф.
- Слушаюсь! - вытянулся Кандыба. - Готов все сделать, господин майор…
Кандыба действительно готов был выполнить любой приказ разведчика. Лишь бы остаться в живых. Чтобы уцелеть и выжить, Кандыба всегда находил возможным делать, что прикажут.
Петро Кандыба с детства учился жить умнесенько. Он внимательно прислушивался к речам Кандыбы-старшего, после стопочки поучавшего супругу и сына, что все люди сволочи и каждый, за красивыми словами прячась, только норовит изловчиться да побыстрей горло ближнего перегрызть.
- Работа - она дураков любит, - угрюмо вещал Кандыба-старший. - Ты только подставь шею - на нее враз усядутся!.. Не-е-е! Лучше уж в таком разе я сам на чью-нибудь усядусь, чем хрип надрывать! Социализм, коммунизм! Один в кабинете пухлявочку щупает, а другой на холоду гайки крутит… Вот и весь ихний социализм!
Великий порыв народа в будущее, рабочий энтузиазм - все вызывало у Кандыбы-старшего ядовитую ухмылку.
- Стахановцы, вол их забодай!.. Знаю я энтих стахановцев! В дирекции и парткоме уговорятся, двух-трех на доски вывесят, в газетах пропечатают, карбованцев им подкинут, чтобы остальным, значит, приманку дать, ну, дураки и стараются… А получат шиш. Потому - если всем карбованцы подкидывать, ихое государство без порток по миру побежит… Не-е-ет… Мы уж без энтузиазма как-нибудь.
Он и жил как-нибудь и сына учил жить как-нибудь. Сам ни на одной работе подолгу не держался, везде больше числился, пока не устроился сборщиком местовых на колхозном рынке, а сына, едва тот закончил с грехом пополам семилетку, определил в помощники кладовщика заводской столовой.
И когда Петро поздним вечером принес домой тайком кусок свинины, Кандыба-старший долго этот кусок нюхал, вскидывал на красной волосатой лапе и довольно улыбался: из сына рос помощник!..
Петро довольно быстро усвоил нехитрую механику манипуляций с накладными на товары и операций с тарой. У него вскоре завелись денежки. Кандыба-старший справил сыну выходной костюм из бостона: пиджак на сатине-либерти, брюки-клеш, и в этом модном костюме, натянув на затылок кепочку-хулиганку - козыречек совсем малюсенький и наверху без пупочки, - Петро нарочно прохаживался перед своей бывшей школой.
Кое-кто завидовал шикарному приятелю. Петро снисходительно поглядывал на ребят, разглядывавших модный костюм. Пусть учатся, дураки! Он и без ихней тригонометрии на кусок хлеба с маслом заработает. Вон учителя, все науки выдолбили, а в обтерханных брючонках трюхают. Мудрецы! Не-е-е! Папаня прав: работа и учеба дураков любят…
Осенью тридцать девятого года Петро призвали в армию. Кандыба-старший хотел сыскать нужных врачей, придумать сыну подходящую болезнь, но врачей, готовых брать взятки, не нашли, из двух домов его с треском вытурили, и отец с сыном приуныли. Правда, ни по первой, ни по второй повестке Петро в военкомат не являлся. Но тут на завод нагрянула ревизия, в заводской столовой обнаружили хищения, и Петро кинулся в военкомат, не ожидая третьего вызова.
Ревизоры пожалели уходящего в армию парня, дела против Петро возбуждать не стали, и пасмурным октябрьским деньком вместе с толпой ровесников Кандыба-младший отбыл из родного Киева, чтобы служить народу с оружием в руках.
Иные из новобранцев хмурились, иные сосредоточенно прислушивались к собственным строгим думам, а Петро, малость подвыпивший, сыпал шутками, первым запевал песни и на каждой остановке эшелона, если находилась гармонь, откалывал такого трепака, что сопровождавшие эшелон молодые командиры не могли сдержать улыбок: "Вот это парень! Вот это будет солдат! Радуется-то как!"
Если бы они знали, чему радуется Кандыба-младший!..
Армия круто взялась за Петро, и кто знает, может, сделали бы из него в пехотном полку настоящего человека, если бы и тут не нашлось неприметной лазейки. Петро живо сообразил, что здесь шутки шутить не любят и если хочешь по ночам спать, а в воскресенье получать увольнительные, а не дневалить вне очереди или сидеть на губе, надо соблюдать дисциплину и выполнять порученные дела на совесть.
Физически он был здоровым парнем, от занятий уставал не очень сильно, и командиры пожаловаться на Петро не могли. Но Кандыба-младший оставался верен себе. Он сразу приметил, что комиссар батальона одержим идеей культурно-массовой работы. Комиссар спал и видел, чтобы его батальон любой ценой занимал первое место на дивизионных смотрах самодеятельности.
И Кандыба-младший, вспомнив, что в эшелоне за ним установилась репутация весельчака и танцора, решил поддержать эту репутацию.
Как бы ни уставал Петро, как бы паскудно ни было у него на душе, он находил в себе силы улыбаться и пускаться в пляс даже тогда, когда остальные от усталости валились на землю.
Конечно, комиссар батальона узнал о Кандыбе. И с этого дня жизнь Петро резко изменилась. Роту посылали грузить дрова - Кандыба отправлялся в полковой клуб репетировать казачка. Батальон топал форсировать водную преграду - Петро разучивал сольную партию в полковом хоре, исполнявшем новую маршевую песню. Рота тонула в колючем снегу, отрабатывая наступление за огневым валом, - Петро Кандыба мирнесенько грелся возле клубной печи.
Июнь сорок первого года застал дивизию, где служил Кандыба-младший, в двадцати километрах от новой государственной границы на западе.
Кандыба ночевал не в своем подразделении, а вместе с товарищами по дивизионному ансамблю, в помещении городского Дома культуры: на воскресенье назначался большой концерт для местного населения.
Первые бомбы обрушились на городок в пятом часу утра. "Артистам" приказали немедленно отправляться в свои части. Но пока Кандыба добрался до расположения батальона, того на месте уже не оказалось. Вдобавок прошел слух, что прорвались немецкие танки. Кандыба выбежал на шоссе, прицепился к первому попавшемуся грузовику, принадлежавшему, как потом выяснилось, службе дивизионного тыла, и с этим грузовиком помчался на восток.