Здесь Абу прервал перевод, насупился, процедил сквозь зубы: "Этим вонючим хорькам мало прежней крови, не напились". Перекатился на спину, задумался: "Жить бы теперь да жить. Новая власть поставила председателем Гелани. Был позавчера, стоял посреди двора худой, как таркал, черный от солнца, руки в трещинах - свой до последней жилки, все понимающий. В глазах - усталая тоска, нелегкий груз председательства тянул против течения. А течение - это мулла и Хамзат со своими головорезами. Пулю в спину всадят - охнуть не успеешь.
Сказал Гелани сдать Советам налог - два пуда кукурузы и три курицы - не весть о налоге в дом принес, а праздник. При царе вчетверо больше уплывало: старшина греб, мулла закят собирал, гарнизон Веденский остатки подчищал. К весне тараканы из сакли от голода разбегались. Мадина, Руслана родив, и неделю молоком не кормила - высохло, колоду у порога не могла переступить - падала от слабости. Старики многие умерли, Шамиль в армии порох жег, Ца в пастухах нищенствовал, Саид на муллу хребет гнул от темна до темна, у коров кукурузную болтушку воровал, чтобы выжить. Тогда-то и пришлось вступить старшему в шайку Хамзата. Убивать не убивал, а грабил, кое-что доставалось, продавал. Выжили.
Теперь поле есть, руки-ноги целы, пулей не перебиты. Кукуруза родит: и новой власти хватит, и себе до нового урожая. Руслан помощником растет, дочь на свет появилась. Саид охотится, мяса иногда приносит, Ца молоком от буйволицы помогает. Теперь отчего не жить - смотреть бы на белый свет и радоваться, да налеты в сердце занозой засели. И нужда в них пропала, и душа к ним до смертной тоски не лежит, а завяз: клятвой к Хамзату пристегнут, опасностью общей, годами риска.
Все было пополам - риск, добыча. Только давно отболела, отмерла у Абу волчья забава, а соратники во вкус вошли, сласть почуяли. Прошлый раз Султана потеряли, Асхаб рыжий со свинцом в глотке в вагоне остался, а все неймется Хамзату. Асхаб черный подбивает, с каждым налетом все больше сатанеет. Может, теперь прыти поубавится, - тоже ведь пулю в плечо схватил, с собой унес, хорошо хоть неглубоко задело, рука движется. Курейш - тот и рад бы бросить, да Хамзата боится и клятву тоже давал".
Мадина позвала к столу. Абу приподнялся, сел. Густо парила в котле над огнем кукурузная мамалыга, краснела промытая родниковой водой редиска на клеенке. Саид звучно сглотнул, полез в хурджин и выудил сушеную баранью грудинку с белыми кляксами жира. Раскрыл складной нож, стал с треском отделять ребра друг от друга.
Пастух Ца встал, позвал в темноту:
- Наси... э-э, Наси, где ты? Иди сюда, красавица, я соскучился!
Буйволиная голова вынырнула из темноты, шумно раздула ноздри. Ца звякнул дужкой ведра, призывно, нежно свистнул:
- Я готов, царица моего сердца, подходи!
Буйволица развернулась. Попятилась, осторожно переступая, пока не уткнулась в пастуха могучим крупом. Ца подмигнул. Мадина засмеялась, прикрыла рот. Руслан хлопнул в ладоши, придвинулся поближе. Ца присел на корточки, стал доить. Первая струя со звоном ударила в жестяное дно. Руслан посолил корку хлеба, пополз в темноту, к буйволиной голове. Ощупью поднес хлеб к теплым ноздрям. Наси вздохнула, мягкими губами взяла корку, стала перетирать. Хрустела крупная соль на зубах. Струи глухо журчали в ведре, зарываясь в молочную пену.
Ужинали в молчании. Дышала свежестью ночь. Ели баранину с редиской, потом мамалыгу с молоком. Саид с треском разгрызал крупный редис, мычал, делился радостью: после ужина пойдет в город, к утру будет у Шамиля с гостинцами. Мадина встрепенулась:
- Куда ночью пойдешь? Переночуй здесь.
Саид ухмыльнулся, похлопал по ружью. Абу не отговаривал, знал, как привязан Саид к брату, - близнецы.
Руслан, решившись, придвинулся к отцу, попросил вполголоса:
- Дада, можно я с Саидом?
Ему нестерпимо хотелось в город. Абу ответил сурово, досадуя, что приходится отказывать:
- Нам с матерью завтра не управиться вдвоем.
Руслан отодвинулся, дрогнула ложка в руке. Переждал: каша не лезла в горло. Вздохнул, злясь на себя, - знал ведь: что завтра работы на целый день. Мадина, отвернувшись, кормила грудью дочь. Посмотрела на сына - защемило сердце, попросила мужа:
- Пусть идет, как-нибудь управимся.
- Я сказал - нет! - отрезал Абу.
Свирепо хоркнула в темноте Наси. Ца задержал ложку у рта, прислушался. Ночь звенела голосами цикад.
- Наси... - позвал пастух.
Буйволица боком двинулась к костру, кособочила голову, раздувала ноздри.
- Абу, - окликнули из темноты, - подойди.
Абу узнал голос, сплюнул. Саид и Руслан переглянулись. Мадина прижала дочь к груди, глаза полнились ужасом. Абу тяжело поднялся. Даже скотина Наси, подойдя к костру, приветствует хозяина мычанием. А эти? Разве это люди? Порожденье тьмы, сычи. Пришли, каркнули из темноты, сторожат. Двинулся по тропе почти ощупью - в глазах плясали языки костра. Ветки стегали по лицу. Прошел с полсотни метров почти вслепую, пока не уткнулся в сгустки темноты. На тропе стояли двое. Спросил:
- Ну?
- Не хочешь с нами здороваться?
- Если гость не здоровается с хозяином костра, почему это должен делать хозяин?
Фигуры шевелились, понемногу принимали очертания: Асхаб черный и Хамзат. У Асхаба на плече под бешметом смутно белела повязка.
- Ладно, обойдемся без приветствий, - сказал Хамзат. - Как твоя кукуруза? Хороший ждешь урожай?
Абу хотел промолчать и не смог - кольнула насмешка в голосе.
- Тебя заботит мой урожай? Тогда приходи завтра на поле, станем носить воду из родника на гору, поливать кукурузу. Там узнаешь, как она растет.
- Советам будешь сдавать? - спросил Хамзат, глядя волком.
- Ты хочешь сделать это за меня? Я не против.
- Я хочу сделать другое - хочу напомнить, что бывает с предателями: их находят в лесу с дырявой головой, как нашли вашего Хасана. Напомни об этом председателю Гелани. И сам подумай.
- Ты пожалеешь о своих словах, - сказал Абу, спрятав руки за спину - подальше от соблазна. Если ударить, вплющить кулак в ненавистное лицо и крикнуть - подоспеют на помощь Ца и Саид. Ну справимся, повяжем, а что дальше? Сдать Гелани и отправить в город... за что? Убили Хасана? Как докажешь?.. Прошлый раз после убийства была милиция, ЧК и уехали ни с чем. Село как онемело - сработала круговая порука, хотя и висела шайка Хамзата на шее аула камнем. Абу перевел дыхание. Знобко, удушливо ворочался в груди гнев.
- Ты давал клятву? - тяжело, гвоздем вбил в него вопрос Асхаб черный.
Не увильнуть, не отмолчаться.
- Семь лет назад я сделал эту глупость.
- Разве клятва чеченца - это комок соли, который может размыть поток времени?
- Что вам надо?
- Нам нужно, чтобы человек, давший клятву, не сбрасывал ее с себя, как кожу, наподобие змеи. На русских - кровь Асхаба рыжего. Султана тоже нет. Мы возьмем с гаски эту кровь.
Зашлось в сосущей тоске сердце Абу: сколько можно?!
- Асхаб, руки даны человеку не только для того, чтобы держать оружие. Ими еще можно сажать дерево, стричь овцу, обнимать женщину, ими много можно делать, чтобы в человеке созрел покой. Твои руки не тоскуют по работе, когда ты смываешь с них кровь?
- Оставь заботу о моих руках мне, - покачал головой Асхаб. - Ты помнишь, что мы сказали? Через неделю налет на бакинский поезд. Утром он будет за Гудермесом. Собираемся там же, в перелеске, остановим на подъеме. И не забывай: если аллах не всегда карает преступивших клятву - мы помогаем ему в этом.
Они повернулись и растаяли в ночи. Ничего не изменилось. Надрывным, стонущим хором орали лягушки в бочажине. Тянули сквозь ночь сонные трели сверчки. Трепетала в листве ночная прохлада, стекая со склона горы. Вела свой нескончаемый хоровод армада звезд над головой.
Абу возвращался к костру. Ничего не изменилось в ночи, но что-то менялось в нем самом. Нельзя загонять человека в угол. Даже крыса, если ее загоняют в угол, бросает свое маленькое тело на загонщика, видя несокрушимые столбы его ног, уходящие вверх.
Костер разгорелся вовсю. Братья смотрели на подходящего Абу.
- Мадина, Руслан, мои слова не для вас. Руслан, проводи мать за водой.
Когда они ушли, Абу повернулся лицом к костру. Свет плясал на его лице, разглаживал борозды морщин. И Саид ясно увидел, а Ца услышал, как разомкнулись губы старшего и он сказал:
- Саид, тебе пора. Скажешь Шамилю: я пойду в налет на бакинский поезд вместе с ними. Это будет через неделю на подъеме за Гудермесом. Пусть он передаст это тем, кому надо. Ты понял меня?
Его не устроил кивок Саида, и он попросил:
- Повтори.
Саид повторял как мог, а ярость, пережитое унижение, сжигавшие Абу, окончательно переплавились в уверенность: нельзя загонять человека в угол, как крысу, ибо природа наделила его тем, в чем отказано животному, - достоинством. А за него полагается биться до смертной пелены в глазах, до последнего вздоха и капли крови. А когда она иссякнет, биться еще сколько нужно - до победы.