Митцинский выставился в дверь по пояс, завис над ступенями. Из-за холма, распускаясь веером, выметывалась конная цепь. Всадники - в черных намордниках, над винтовками вспухали белесые султаны дымков. Лава растекалась вдоль поезда.
Митцинский усмехнулся, понял: налет. К двери скакали двое с обрезами. Из вагона донесся свирепый рев - ломился в тамбур к хозяину Ахмедхан, расшвыривая людское месиво. Двое - в матерчатых черных повязках, высекая из камней искры, вздыбили коней у тамбура. В полуметре от Митцинского всхрапнула лошадиная морда, роняя пену, кусала мундштук.
Ахмедхан пробился к двери, налег плечом, высунул голову:
- Осман, ты здесь?
Митцинский - пятерней в лицо, толкнул обратно:
- Не пускай сюда никого!
Всадник жиганул нагайкой плясавшего жеребца, выпростал ногу из стремени, готовясь прыгнуть в тамбур. Митцинский, пропуская, втиснулся спиной в кочегарку, выудил кольт из кармана.
Сердце било толчками где-то у самого горла.
Завешанный намордником прыгнул, пролетел мимо кочегарки, обрез - дулом вперед. Пахнуло едким потом, чесночным духом.
Митцинский дернул на себя дверь, захлопнул так, что - гул по тамбуру, ткнул кольтом в согнутую спину:
- Стоять! - Скосил глаза на дверь.
За пыльным стеклом вертелся в седле второй, силясь разглядеть, что в тамбуре. Налетчик медленно тянул руки. Зад тощий, штаны лоснятся, из-под них - сыромятные чувяки. Митцинский пригляделся и ахнул про себя: верх строчен красной шерстяной нитью, нос приподнят, из него - щеголеватый махорчик. Башмачник Абдурахман! Он один на весь Хистир-Юрт такие башмаки делал! Для сына своего Хамзата и для Османчика - сына шейха особо старался - кроил из буйволиной нестираемой кожи. Только приметы фамильного ремесла одни и те же - строчка поверху красной шерстяной нитью да кожаный махорчик из чувячного носа.
- Повернись! - сказал Митцинский.
Налетчик медленно разворачивался, рука впилась в винтовочное цевье мертвой хваткой.
- Сними намордник! - приказал Митцинский, еще раз стрельнув глазами на башмаки - Абдурахманова работа!
Бандит заскорузлым, в трещинах пальцем спускал с носа повязку, правая поднятая рука с обрезом подрагивала.
- Хамзат! - крикнул Митцинский в знакомое лицо, в белые от бешенства глаза.
Обрез выскользнул из рук Хамзата, приклад бухнул о пол. Выстрел вбил грохот в самое сердце, пуля пробила дыру в потолке, осыпала мусором.
Бандит ошарашенно таращился на русского в пенсне и белом картузике. Взревело где-то рядом. Вагонная дверь распахнулась, отбросила Хамзата к стене. В тамбур медведем вломился Ахмедхан - лицо сизое, в глазах мерцала свирепость: стреляли в хозяина?!
Митцинский трясся в беззвучном смехе. Оборвал смех, сказал Ахмедхану:
- Спрячься, не мешай! - И сунул кольт в карман.
Ахмедхан втиснулся в вагон. Митцинский поманил Хамзата пальцем, наслаждаясь, лепил языком чеченские слова:
- Надо узнавать односельчан, Хамзат.
- Чей ты?
- Подумай... Мулла Магомед жив?
- Что ему сделается... Кто ты?
- Могилу шейха Митцинского не осквернили Советы?
- Ос-ма-а-ан? - заикаясь, выдавил в великом изумлении Хамзат. - Осто-о-оперла... Зачем ты нацепил эту стекляшку, почему?..
- Потом! - оборвал Митцинский. - Обо мне - никому. Завтра приходи, жду у себя дома. А теперь занимайся своим делом. - И подтолкнул Хамзата в плечо.
Хамзат понятливо усмехнулся. Распахнул дверь тамбура, выкатив глаза, крикнул напарнику:
- Чего ждешь? Забыл, зачем взялся за винтовку? Напарник Абу вяло, нехотя прыгнул в тамбур, спросил уже в самом вагоне вполголоса:
- Кто это?
- Не твое дело! - ощерился Хамзат. - Стань в проходе и держи всех под прицелом!
Ударил дверь ногой, шагнул в вагон и крикнул пронзительно:
- Деньга давай, золото давай!
Пошел по вагону, напряженный, хищный, палец - на спуске обреза. Абу, расставив ноги, целил обрезом в проход и тоскливо думал: "Будь ты проклят, хорек... кукуруза второй день не полита".
Колченогий, ушастый, Султан ни на султана, ни на падишаха не был похож. Он был похож на того, кем был, - батраком у муллы Магомеда. Султан был беден и хотел разбогатеть, сколько себя помнил. Он сеял кукурузу и сажал картофель в чужих огородах, ухаживал за чужим скотом. Но больше всего он любил сажать орех. Корчевал деревья в лесу на солнечных склонах горы и засаживал их орешником - для всех, кто младше его и придет на землю позже, ибо по-настоящему, в полную силу, орех начнет плодоносить, когда самого Султана уже не будет на этой земле. Но это занятие не приносило богатства.
Оттого и пошел в шайку Хамзата - авось здесь счастье обломится.
Султан, раздувая ноздри, принюхиваясь, крался вдоль поезда. Откуда-то пахнуло конюшней - батрак при конюшне муллы распознавал ее запах за версту.
В хвосте поезда стоял товарный вагон. Султан обошел его кругом. Глухо стукнуло копыто о пол, тихо, утробно заржала лошадь внутри.
- Балуй, черт! - вполголоса, зло отозвался мужской голос.
Султан уцепился за дверь, дернул - заперто изнутри.
- Откирвай! Стирлять будим! - закричал вожделенным фальцетом.
В вагоне - тишина. Султан вскинул обрез, жахнул в стену - под самую крышу: не задеть бы коня. В вагоне всполошенно, дробно ударили копыта, испуганно всхрапнули лошади. Сколько?! Три? Четыре?
Султан шваркнул драную папаху о землю, издал вопль - вот оно, богатство! Спрыгнул с насыпи, пустился в пляс, утюжа пыльную траву брезентовыми чувяками, вскакивал на носки, падал на колени, обзеленяя ветхие портки.
К нему бежали двое - из тех, кого Хамзат оставил в карауле близ поезда, окликали на ходу:
- Султан! Э-э, Султан, что там?
Помначхоз Латыпов, прижав лицо к решетке окошка, тщательно целился в Султана. Маленькая фигурка внизу вертелась, дергалась картонным паяцем, падала на колени.
Латыпов досадливо сплюнул, снова прижмурил глаз, сажая фигурку на мушку. Уловил момент, нажал спуск.
Из-под крыши товарняка грохнуло. Двое караульных шарахнулись под защиту стен. Оттуда они увидели, что Султан, выгнув колесом живот, бежит на цыпочках, вращает глазами и держится за ягодицу. Это была тема для хабара - мужчина, раненный в зад. Двое засмеялись.
Султан стоял на четвереньках под вагоном, скрипел зубами, ругался:
- С-сабак прокляти... с-сабак!
В правой ягодице свербило, жгло, будто там ворочался раскаленный шомпол.
Султан вылез из-под вагона, привстал. Подвывая сквозь зубы, помял ранку - терпимо, ходить можно. Пуля царапнула по касательной - больше сраму, чем беды. Султан поднял камень, остервенело бухнул в дверь, косясь на зарешеченное оконце вверху;
- Отки-ирвай, сабак гирязны!
В вагоне - мертвая тишина. Потом густой ленивый голос выцедил:
- Не ори. Пупок надорвешь. Поди задницу лучше полечи, герой. - И гулко, в три голоса, захохотали.
Султан взвыл: все смеются - свои, чужие. Нырнул под вагон, огляделся. Под насыпью темнела горка сколоченных деревянных щитов - заградителей снега. Султан подумал, перелез через рельсы. Прихрамывая, заковылял вниз, щеря зубы. Похлопал рукой по карману, ухмыльнулся: там громыхнул коробок спичек.
Оглянулся на вагон - сейчас поглядим, кто герой.
Караульные, проводив взглядом Султана, хмыкнули, подобрали обрезы, двинулись обратно: пусть Султан сам мстит за свое поцарапанное сидячее место - это его мужское дело, и нечего в него соваться.