Отец ни словом не упрекнул его, но, ужиная вместе с ним при свете коптилки, Ахмедхан поймал его растерянный, тревожный взгляд. В углу, со страхом посматривая на брата, приглушенно шептались сестры. И он усмехнулся второй раз за этот день - как тогда, в овраге.
В ауле у Ахмедхана не было друзей, угрюмый, неразговорчивый, налитый недоброй, чудовищной силой, он сторонился сверстников. Да и недосуг было - кузница пожирала все дневное время.
Вскоре Ахмедхан стал замечать, что к нему присматривается самый знатный человек аула - шейх Митцинский. Два его сына учились в городе, в реальном училище. На лето они приезжали в аул, бродили по пыльным улицам, затянутые в шелковые черкески, - скучали. Шейх предложил Ахмедхану идти к нему в работники, плату назначил высокую.
Дед шейха, Магомед, осевший в Чечне и женившийся на чеченке, был родом из Дагестана. Он умер, оставив в наследство сыновьям и внукам немалое состояние. Два его правнука, Осман и Омар, не знали языка прадеда, считали себя чеченцами, и все же некая незримая пленка отделяла их от сверстников - они были инородцами. Наверное, поэтому они пристрастились к охоте, и Ахмедхан водил их по горам, выгоняя дичь под выстрел.
А осенью судьба его неожиданно круто и бесповоротно переломилась. Братья разъехались, закончив училище. Омар перевелся в юнкерское училище. Осман поехал в Петербург учиться на юриста, взял Ахмедхана с собой.
Больше десяти лет прошло с тех пор. Жизнь среди русских, ошеломляющая, дивная, долго и мучительно выполаскивала из них въедливый налет провинциализма, и не раз руки их тянулись к кинжалам в бессильной ярости перед необъяснимым, унижающим превосходством сверстников, чей разум сформировала цивилизация. Эту напасть в конце концов одолел Осман Митцинский - избавился от акцента, осилил два языка. И не раз потом пенилось в душе Ахмедхана горячее торжество в зале суда, когда его хозяин - чеченец из Хистир-Юрта Осман судил и выносил приговор какому-нибудь чиновнику, недосягаемому когда-то, а сейчас подвластному воле Османа.
Однажды весной половодье вровень с берегами наполнило овраг, на краю которого стояла кузница Хизира. Вода подмыла обрыв, и столетняя, в два обхвата, чинара рухнула на кузницу. Хизир делал в ней свое звонкое дело. Когда распилили и отволокли в сторону чинару - вершину ее, разворошили развалины кузницы, Хизир уже остыл. Рядом с ним лежала жена, принесшая в узелке обед. Ахмедхан посидел над могилами полдня. Остальную половину потратил на то, чтобы повидаться с сестрами. А утром уехал с первым поездом в Петербург.
Через год умер от простуды отец Османа. Его похоронили во дворе, соорудили часовню-склеп, и к могиле святого стал приходить народ из разных концов Чечни и Дагестана.
А еще через год грянула революция. Русские сбросили своего царя Николая - и все полетело кувырком. Осман бросил академию.
Долгие пять лет они скитаются по этой непостижимой, сумрачной России. Временная работа в судах, случайные заработки. В Одессе Ахмедхан предложил очистить от ценностей лавку ювелира. Получилось на удивление легко. Поднаторевший в уголовных делах ум Османа разработал план, бычья сила и ловкость Ахмедхана довершили дело. Новое занятие приятно щекотало нервы, давало хороший доход.
В Таганроге они ограбили банк, с трудом отбились от милиции. Османа ранили в ногу, Ахмедхан полночи нес его на спине, уходя от цепких, ухватистых милиционеров. После этого, когда зажила рана, Осман задумал в Ростове дело с цирком. Теперь они богаты. Давно пора возвращаться домой, но хозяин все еще медлит, чего-то ждет. С полгода как пришло последнее письмо от Омара из Турции, больше оттуда ничего нет. А может, Осман теперь не показывает всего Ахмедхану, с тех пор как они занялись прибыльным делом и у них на пятках висит милиция?
Ахмедхан подошел к зеркалу. Из сизой, засиженной мухами глубины дико глянул на него ражий детина в косоворотке, курносый, с рыжей окладистой бородой, всклокоченными бровями, ни дать ни взять - половой в рязанском захолустном трактире.
Ахмедхан скособочился, сплюнул, отошел - воротило с души. Поскреб железными ногтями накладную бороду - зудела нестерпимо кожа под клеем. Огляделся с тоской - все чужое, опостылевшее до тошноты. Пузатые амурчики разлетелись по потолку, целя из игрушечных луков; шкаф вишневого дерева с завитушками, диван, лоснящийся потертой кожей, - лучший номер в отеле. Насмешливо скалилась бронзовая львиная башка - дверная ручка. За пыльными широкими стеклами глухо гудел осточертевший Ростов. Домой бы сейчас - бегом, без оглядки, по звенящей буйно-зеленой степи, по шпалам.
Приглушенно хлопнула коридорная дверь, послышались быстрые шаги. Ахмедхан сунул руку в карман, нащупал рубчатую рукоятку кольта. Дверь распахнулась, вошел Митцинский, с виду мелкопоместный дворянчик демократического пошиба: полотняный белый картузик, бородка клинышком, пенсне на шнурке.
И опять, в который раз, подивился Ахмедхан неуловимому, текучему облику хозяина (вошел дворянчиком и вел себя соответственно). Все умел Митцинский, и не было ему равных в умении носить чужую шкуру.
Митцинский защелкнул дверной замок, швырнул картузик на стул, упал на диван - застонали пружины.
- Никто не заглядывал? - спросил отрывисто, трескучим голосом. Под веком напряженно бился живчик.
- Нет, - угадал настроение Ахмедхан. Разговора не начинал.
Митцинский дернулся, качнул сияющим штиблетом.
"Кого ждет? Может, оттуда, из Турции?" - ворочалась догадка в голове у Ахмедхана. Митцинский поймал телохранителя цепким, насмешливым взглядом, заговорил протяжно, въедливо:
- О спутник мой... горилла моя в человечьем облике. Поговорим? Десять лет назад я стащил тебя с гор, чтобы окунуть в этот ослепительный мир. Ты не можешь пожаловаться на судьбу. Я показал тебе все, чем богаты и сильны орси: балы, карнавалы, флот Петра Великого на Неве, великого князя Николая Николаевича. Я водил тебя на знаменитые процессы. Я показал тебе, как у неверных вбивают в головы знания в академии и вышибают последние мозги в Третьем отделении. Я учил тебя - будь мудрым и сдержанным, умей возвыситься над толпой. Я учил тебя мазурке и французской борьбе, учил великодушию к женщине. Где все это? В какую бездонную пропасть канули мои усилия?.. Дикарь, ты ударил по голове женщину. Лучше бы ты ударил меня...
- Осман, - приглушенно взвыл Ахмедхан, - что ты говоришь? Мне нужно было смотреть, как она бросит в тебя нож? Ты видел - она умеет это делать...
- Она не бросила бы в меня нож. Между человеком и деревянным щитом есть разница. Хотя тебе этого не понять. Тебе повезло - она выздоравливает. А если бы она отправилась вслед за карликом? Ты не думал, что было бы?
- Не думал, - покачал головой Ахмедхан.
Некогда ему было думать там. А потом, когда уже сделано дело, зачем думать?
- Я отправил бы тебя вслед за ними, - шепотом поделился Митцинский.
И не понять слуге, всерьез это либо шутит хозяин. Задрожал и сорвался голос его:
- Осман, давай поедем домой, а? Что нам больше делать в этом проклятом аллахом городе? Ты бросил академию, и мы скитаемся... Кровь кипит у меня, готов зубами грызть глотки Советам! Ты, сын шейха, кормишь русских клопов своей кровью. Поедем домой! Мы теперь богаты. Если этого мало - мюриды твоего отца принесут еще столько...
- Ты никуда не отлучался? - осадил вопросом Митцинский.
Смотрел жестко, в упор, дурацкое пенсне на диван сбросил - спрашивал не друг - хозяин.
- Все время был здесь, как ты сказал.
- Ладно. Будем спать. Ночью придется работать.
Митцинский лег на застланную кровать, начищенные штиблеты на спинку деревянную забросил. Прикрыл глаза - отгородился веками от слепящей суеты дня, от надоедливых просьб холопа.
Ахмедхан, косолапо ступая, пошел к дивану. Умащивался, поминутно досадливо замирая, - стонали, визжали пружины под его семипудовым телом.
Митцинский лежал не двигаясь. Ахмедхан поймал скошенным взглядом, как вспух и пропал желвак на его щеке.
К вечеру, сквозь тяжелую, душную дрему, пробился к Ахмедхану стук в дверь. Он вскинулся, потер щеку - в кожу влип багровый рубец от подушки. Митцинский уже стоял, прислушивался, наставив маленькое хрящеватое ухо, - при фуражечке и пенсне. Кивком указал Ахмедхану - к двери! Ахмедхан метнул горячее, набрякшее сном тело к порогу, стал у косяка. Постучали еще раз, нетерпеливо, резко. Ахмедхан сдвинул щеколду. Дверь распахнулась, прикрыла его. За порогом стоял монах - темная ряса, задубелое, обожженное солнцем лицо. Монах оглядел комнату.
- Мне сказали, это номер господина Митцинского.
- Прошу вас, входите. - Митцинский плавно повел рукой.
Монах перешагнул порог, тяжело оперся о спинку стула. Дверь за его спиной, коротко скрипнув, закрылась. Монах всем телом, по-волчьи обернулся. Припечатав дверь спиной, сзади стоял Ахмедхан.
- Виноват, господа... ошибся, значит, номером... извиняйте.
Монах попятился. Ахмедхан не сдвинулся с места.
- Вы не ошиблись, святой отец, Митцинский живет именно здесь. - Осман сел на диван. - Итак, какая нужда вас привела к нему?
- Не шутите, господа, вижу, что обознался, а потому надобно мне... - Монах двигался к окну, разводя руками.
- Здесь третий этаж, святой отец. Довольно высоко, - одними губами усмехнулся Митцинский.
- Изволите смеяться над монахом, грех, господа...