Он бесился в душе, что не мог захватить ни единого из тех, кого думал застать врасплох, все его враги насмеялись над ним и ускользнули у него меж пальцев с ловкостью, которая окончательно приводила его в ярость; если он не изловит виновных, то все равно поплатятся за всех невинные; он хотел страшным примером нагнать страх на этих дерзких горцев, которые несмотря ни на что осмеливались противиться немецкому воинству.
Однако все члены семьи мэра оставались, спокойны, смиренны и невозмутимы среди цепи солдат, которые окружали их и бдительно караулили, за ними стояли остальные жители деревни, объятые невыразимым ужасом.
Полковник вернулся к этой группе вскачь, сопровождаемый всем своим штабом, и остановил лошадь перед стариком.
- Ну что, - грубо и грозно спросил он, - обдумали ли вы и приняли наконец решение мне повиноваться?
- Я не понимаю вас, - с твердостью возразил старый анабаптист, - я исполнил все ваши требования, ответил на все ваши вопросы, чего же вы хотите еще?
- Без уловок, негодяй! - крикнул полковник с гневом. - В последний раз спрашиваю, хотите или нет открыть имена презренных, кому вы изменнически дали приют и в чьем преступлении в эту ночь вы соучаствовали, и сознаться мне, какими средствами им удалось уйти от справедливого возмездия?
- Я повторял вам уже неоднократно, сударь, что не имею понятия о том, что вы спрашиваете, особ этих я не знаю, имена их мне неизвестны, я не имею понятия, как они уехали и куда скрылись, в ваших руках сила, вы можете убить, но вам не удастся заставить меня произнести ложь или сделать низость, чтоб сохранить несколько минут жизни, которые мне еще суждено прожить на земле.
- А! Так-то! - вскричал полковник в ярости. - Вот мы увидим!
- Я готов на пытку и на смерть, поступайте же, как угодно, - возразил старик с редким величием.
Полковник бросил на него взгляд гиены и обратился к своим офицерам.
- Вы все свидетели, господа, - сказал он прерывающимся голосом, - какое упорство оказывает этот подлец?
Офицеры почтительно склонили головы.
- Когда меня вынуждают к этому, правосудие должно быть совершено, и правосудие страшное, - прибавил он со свирепою усмешкой, - мы увидим, увидим!
И он сказал капитану Шимельману:
- Велите взять этих трех женщин, обнажить их до пояса и крепко привязать к деревьям.
- Которых женщин, господин полковник? - почтительно спросил капитан.
- Вот этих, - указал полковник на трех молодых девушек.
Несчастные помертвели; они едва вышли из детства, старшей только что минул восемнадцатый год, младшей было пятнадцать. От первого озноба они задрожали всем телом, лица их исказились от ужаса и выразили безумный страх, они дико озирались вокруг и с посиневших губ их только срывались слова, последний протест попранной стыдливости:
- О, мама, мама!
И они по безотчетному побуждению искали защиты в объятиях матерей.
Выражение голоса их раздирало душу, в этих нежных голосах звучало такое отчаяние, что даже солдаты почувствовали невольную жалость, эти грубые натуры, равнодушные рабы кровавого деспота, имели матерей и сестер в своем краю, нежных существ, любимых, быть может, оплакиваемых ими, природа все-таки берет свое: как велико ни было их бесстрастное повиновение, глубокая жалость овладела их сердцами пред этою молодостью, красотою и невинностью, они остановились.
Один полковник держался прямо и гордо на лошади и, с сигарою во рту, смотрел на эту сцену с видом насмешки. Содрогание ужаса, подобно электрическому току, пробежало по рядам толпы, повергнутой в оцепенение от такого цинического варварства.
Продолжительный стон поднялся к небу, единственный и трогательный протест несчастных против такого чудовищного злоупотребления власти.
- О! - вскричал полковник с грозною усмешкой. - Эти негодяи, кажется, смеют бунтовать? Эй, вы! Прицелиться в них и стрелять, если пикнет хоть один.
Старик сделал шаг вперед и воздел руки к небу.
- Молчите, - сказал он голосом, полным страдания, - молчите, беззащитные христиане, час великих испытаний пробил для вас, вспомните ваших отцов, подобно им смиренно склоните головы и покоритесь без малодушия и без страха жестокой каре, по всемогущей воле Господа нашего возлагаемой на вас для искупления грехов.
Полковник презрительно пожал плечами.
- Хорошо проповедует, - сказал он посмеиваясь, - к несчастью, это проповедь в пустыне.
При первых словах старика все головы склонились, всякое волнение затихло, толпа, уже безмолвная, покорилась.
Полковник с досады прикусил губу и накинулся на солдат.
- Доннерветтер! - вскричал он грозно. - Разве мне повторять приказание? Схватить этих девчонок и привязать!
- Погодите, ради Бога! - воскликнул старик, и по лицу его заструились слезы.
В душевной тоске он почти бессознательно ухватился за повод лошади полковника.
- Не трогай, негодяй! - крикнул полковник и ручкой пистолета ударил старца по голове.
Тот грохнулся оземь с раскроенным лбом, но тотчас опять встал на ноги, отирая кровь, которая ручьем лилась из его раны.
- Я совершил вину, - сказал он с раздирающею улыбкой, - вы и наказали меня, это справедливо, но я умоляю вас именем всего, что есть наиболее святого в мире, именем того же Бога, которому поклоняетесь и вы, пусть одна моя кровь прольется сегодня! Разве мы виновны, разве мы должны отвечать за эту страшную войну? Мы, население безобидное и ничего не знающее о делах света? У вас есть же сестры, матери, жены, которые любят вас и на родине вашей оплакивают ваше отсутствие; во имя этих дорогих существ, будьте милосердны, будьте людьми. Самые свирепые дикие звери и те любят своих детенышей, защищают их, дают убить себя за них, не будьте же безжалостнее диких зверей, вспомните ваших матерей, ваших сестер и пощадите стыдливость и невинность бедных детей, которые не сделали вам ничего, не тираньте женщин, будьте милосердны к слабым, дабы Господь, когда станет судить вас, также оказал вам милосердие…
- Кончил ты свою проповедь? - перебил полковник со злою усмешкой. - Предупреждаю, терпение мое истощается.
- Еще слово, одно слово, умоляю вас!
- Говори, но смотри, коротко.
- Если ничем удовлетворить вас нельзя, если вы жалости не знаете, если сердце у вас каменное, - продолжал старик еще с большею убедительностью, - если вам непременно нужна кровь, чтоб насытить вашу ярость против всех, кто носит название французов, здесь есть мужчины, и немало их; возьмите нас всех, велите сечь, расстрелять даже, если так угодно, мы умрем с радостью, чтоб спасти тех, кого любим; но ради самого неба, сжальтесь над женщинами, над нашими детьми, не выставляйте обнаженных дочерей наших насмешкам ваших солдат, оскорблениям и поруганию; мы готовы на казнь, берите нас!
- Да, берите нас! - вскричали мужчины в один голос. - Мы готовы!
Полковник засмеялся.
- Скоты эти воображают о себе Бог весть что, - вскричал он, - не понимая того, что жизнь их в моих руках, что вздумается мне, и они все будут расстреляны по одному моему знаку. Ну, молчать, - крикнул он, - а вы - слушать команды!
У крестьян вырвался крик ужаса.
Старик с мольбою сложил руки, и они замолкли; не слышно было другого звука, кроме подавленных вздохов и рыданий женщин.
Три молодые девушки грубо были вырваны из объятий убитых горем матерей.
Несмотря на их слабое сопротивление - увы! скорее безотчетное, чем сознательное, последний протест стыдливости, низко поруганной, - с них сорвали одежду и, обнажив до пояса, привязали к деревьям.
Зрелище было ужасное. Три бедные девочки, бледные, с чертами, искаженными от стыда и горя, почти в обмороке, обезумев от ужаса и оскорбленной стыдливости, заливались слезами, а возле них стояли, холодные, бесстрастные и суровые, три унтер-офицера, вооруженные каждый длинным, гибким прутом, ожидая, со взором, устремленным на начальника, команды приступить к казни, а пред ними все население деревни, старики, женщины и дети, в безграничном отчаянии ломали руки, возводили очи к небу и плакали навзрыд почти под дулом направленных на них ружей.
Над всею этою картиной, которая казалась тяжелым сновидением и едва ли когда-нибудь могла быть создана фантазией Кало или Брейгеля, господствовала группа офицеров.
Цивилизация как будто ушла на три века назад, и вернулась эпоха полного варварства.
- Однако пора покончить с этим, - продолжал полковник, - время уходит, нам следовало бы уже быть далеко: мы поступили очень неосторожно, углубившись в горы на такое расстояние без подкрепления.
- Разве вы действительно станете сечь их, господин полковник? - робко спросил поручик.
- Фердаммт! Не воображаете ли вы, что я для одного удовольствия вашего выставил их вам напоказ? - возразил полковник, нахмурив брови.
- Жаль будет исполосовать кровавыми чертами это упругое и красивое тело такого дивного розового цвета, - заметил капитан Шимельман со вздохом сожаления.
- Вы глупец, капитан, - грубо остановил его полковник, - бросьте чувствительность, мы здесь на войне, эти люди наши враги, они не хотели нам покориться и подняли нас на смех, нужен страшный пример, от которого ужасом объяло бы этих мятежных горцев.
- Справедливо, господин полковник, простите, я говорил необдуманно, - смиренно ответил капитан.
Полковник презрительно пожал плечами и обратился к старику, который не думал отирать кровь, струившуюся из его раны.
- Подойдите, - приказал полковник. Анабаптист тихо подошел.