Он давно приглядывался к младшему брату Витьке, хотя это был уже не Витька, а тридцатилетний Виктор Степанович, которому он выделил часть своего дела и тот с ним успешно справлялся. Мало того, чему внутренне дивился Белов, Витька в чем-то даже опережал старшего брата. Большей осмотрительностью и меньшей хамоватостью по отношению к работному люду, чем он сам, - не суть важно. Видимо, младший брат был уже представителем другого поколения предпринимателей, которые входили в самостоятельную жизнь более смело, расчетливо и настырно, не боясь, что в стране вдруг сменится власть и они потеряют все, что сумели наработать, - то, чего Владимир Белов боялся все годы, пока разворачивал дело.
И однажды между братьями состоялся откровенный разговор, который нужен был обоим, но инициатива, конечно, принадлежала старшему Белову.
- Тебя, братишка, как я понимаю, не удовлетворяет твоя сегодняшняя роль второго лица, но по-другому и быть не могло, ведь когда я заработал свой первый миллион, ты еще сопли подолом рубахи вытирал.
- Скажешь уж, - не нашелся ничего более возразить "братишка".
- Что было, то было, - прибавил Владимир и продолжил: - Но ты теперь уже сам прекрасно разбираешься во всех вопросах, и не мне тебя учить, как жить, - на всякий случай польстил молодому предпринимателю.
- Уж разбираюсь и тебя еще кое-чему могу научить.
- Ишь ты, наглости в тебе с годами не поубавилось - помнишь, как отец отвешивал тебе, как он тебя называл, паршивцу, подзатыльников за твою наглость?
- Кто бы я сейчас был без наглости, - в тон брату отвечал Виктор. - Но моя наглость не идет ни в какое сравнение с твоим хамством и равнодушием к людям. С твоей жадностью. Если бы ты хотел присмотреться к моему методу ведения дела, то заметил бы, что я с людьми разговариваю совсем по-другому. Школе подмогаю, детскому саду. Кроме того, нынче заложил три дома для рабочих. Дрова людям выписываю по бросовой цене. Потому и ко мне люди относятся по-человечески. Бывает, совета спрашивают.
- Ошибаешься, братишка. Все это я вижу и оцениваю положительно.
- Так ли уж? - не поверил Виктор.
- Вот тебе и "уж", - передразнил старший Белов. - Подзатыльников тебе давать уже поздно, да и отца нет на свете.
- Отец бы меня похвалил, а вот тебя - нет…
- Уж похвалил бы, это точно, а меня он в свое время тоже не гладил по головке. Я, откровенно говоря, только сейчас стал понимать его правду. Однако в то время, когда разворачивал дело, надо было торопиться наработать капитал, и много чего было упущено, главное же - не до людей было. Мало я думал о людях - тоже соответствует действительности. Что до моей жадности, то это можно назвать и по-другому: талантом не уронить копейку, например. Бывают же и такие таланты?
- Бывают, но у тебя жадность безразмерная.
- Дурак ты еще, братец, хоть и с гонором, - усмехнулся Владимир, будто только для того, чтобы выиграть время для поиска нужных слов.
- Где уж мне тебя учить, - зашмыгал носом младший Белов.
- Прости, это я тебе по-братски. То время, Витя, когда ты еще рос, учился в школе, было время дичайшее, страшное, разбойное. Народ наш к концу восьмидесятых вконец разболтался, пьянство было повальное, работать по-настоящему никто не хотел. Поэтому в свой первый кооператив я собрал лучших и требовал по полной программе. Было непросто заставить людей понять главное: никто и ничего за них не станет делать, и только они сами хозяева собственной судьбы. Только они сами и могут удержать свои семьи от распада, от нищеты, от гибели в прямом смысле этого слова. Да, я применял свои собственные методы, бывало, что унижал особенно зарвавшихся, ставил на место всеми силами и способами. Но я и сам не был паразитом, и никто не скажет, что я не работал, а сидел на шее этих бедолаг. Я работал как вол, не зная ни отдыха, ни семьи, ни вообще какой-то личной жизни. Я как бы своим примером хотел подать пример всем тем, кто приходил ко мне в кооператив и потом в другие организованные мною производственные структуры. Да, где-то я перебирал, перегибал палку. Знаю и о том, что надо было раньше начать помогать людям: строить жилье, обеспечивать дровами, пахать огороды, организовать звено по заготовке кормов для скотины - трав-то у нас здесь, в Присаянье, прорва. А я полез в самое сердце тайги и не пожалел даже отцова участка - каюсь теперь и в этом. Но посмотри кругом: где еще в нашем Присаянском районе сохранилось производство? Только у нас. Только у нас есть у людей работа и, значит, какая-то благоприятная перспектива: в семьях людей водятся деньги, дети одеты, обуты и ходят в школу. Старики более-менее спокойно доживают свой век. Но недаром говорится в народе: худая слава впереди идет, а добрая - следом тащится. Вот я своей, может быть, непомерной жесткостью, грубостью и, как ты сказал, жадностью нажил себе такую худую славу, а доброго даже вы, самые близкие мне люди, не видите. Надеюсь, ты будешь умнее и успешнее меня. Потому и решил с тобой поговорить.
Старший Белов опустил голову, задумался о чем-то своем, и впервые за все годы младший Белов вдруг почувствовал к нему нечто вроде жалости. Однако не удержался и вставил свое:
- Давно пора, а то все боком ходишь да со стороны поглядываешь. Я не раз порывался подойти к тебе, да что-то останавливало. Уж и не знал, как до тебя достучаться…
- Уж так и не знал или я такой страшный? - усмехнулся старший Белов.
- Не знал.
- Я думаю, в дальнейшем мы с тобой поладим и не будем думать, с какой стороны подойти друг к другу, - и перешел к главному, ради чего и затеял этот разговор. - Мне предстоят выезды за пределы района, и, может быть, длительные, а хозяйство не на кого оставить. К тому же лучше уж родному человеку довериться, чем чужому. Ты - дозрел до руководителя, знаешь специфику, людей, производство, вот и давай договоримся сразу о совместной работе.
- Свой бизнес я тебе не отдам! - категорически возразил Виктор, решив, что Владимир пытается прибрать к рукам и его дело.
- И не надо, мне он не нужен. Мне надо, чтобы на время моих отлучек ты здесь всем управлял. И последнее. Запомни: наш с тобой самый злейший враг - нынешний мэр Витька Курицин. Завел себе некую службу - вроде охранной. Людишек подобрал пронырливых, знающих, способных на все, вплоть до убийства. Я это шкурой своей чувствую. Витька Курицин, брательник, - лютый зверина, каких и в тайге никогда не водилось. Империю свою решил создать в отдельно взятом районе, а он - во главе ее, импе-ератор.
- Вроде для людей старается… - растерялся младший Белов.
- Для людей… Как бы не так. Мне он тоже пытался очки втирать, мол, проведу в жизнь социальные программы… Понял, мол, как трудно живут люди и только для них и стоит жить… Глаза у людей печальные подсмотрел, пока предвыборной кампанией занимался… Черт ему брат! - зло заключил Владимир.
- Так как же быть, а, Володя? - прошептал младший в еще большей растерянности.
- Работай себе спокойно - и все. У меня для него несколько бомбочек припрятано, и он о том знает. Поэтому до поры до времени будет действовать исподволь, гадить исподтишка. А полезет нахрапом, я ему рога обломаю. Ты, Витя, до сих пор как работал? Мешал тебе кто-нибудь: администрация района, бандюки?
- Н-нет… Нормально…
- А почему - не задумывался?
- Н-нет…
- Потому, брательник ты мой, что я тебя никогда не упускал из вида. Таким образом, ты работал как бы под моим прикрытием. И впредь я тебя не оставлю. Так вот. Будут его засланцы здесь шнырять как раз в период моих отъездов. В бухгалтерию не пускай, не откровенничай, нужные бумаги держи при себе. И лучше будет, если подыщешь себе водителя - так спокойнее. Нужную доверенность и прочее на твои полномочия я оставлю. Главное, не забывай, что мы с тобой - самые близкие люди и надо нам держаться вместе. Будем держаться - сам черт не будет нам страшен, не только Витька Курицин.
Помолчал, глядя в упор на покрасневшую физиономию младшего брата, спросил по своему обыкновению жестко, как это всегда делал, когда решался важный для него вопрос:
- Согласен?
- С-согласен, - ответствовал враз осипшим голосом младший Белов.
- И - добро. С завтрашнего дня и вникай.
После разговора с братом Виктор долго не мог успокоиться и в конце-концов решил поехать к матери, где гостила сестра Люба со своим маленьким сыном - вторым по счету их с Мишкой ребенком. Он понимал, что с братом происходит что-то серьезное, что обещает и столь же серьезные перемены и в его собственной судьбе. А старшего брата он любил, тянулся к нему всей душой, пытался в чем-то подражать. К тому времени он уже разъезжал на хорошей машине, пересев со старенького жигуленка, на котором ездил чуть ли не с юности.
Последние лет пять-шесть Виктор полностью взял на себя заботы о дряхлеющей на глазах матери, Татьяне Маркеловне. Жил, правда, будучи уже женатым человеком, своим домом в Ануфриеве, не собираясь пока переезжать в Присаянское.
- И - правильно, Витенька, - одобрительно кивала головой мать. - Кто обо мне-то, старой, будет думать, да и могилка отца вашего здеся. Санечкина… Зарастут быльем, поза-абу-дут-ся-а-а… Ой, люшеньки-и-и-и-и…
- Уж не дадим зарасти, - резонно отвечал Виктор. - Не дадим. Володька не даст, да и Люба - так же.
- Не до нас Володеньке-то с Любой, ох, не до нас…
- Ты говоришь так, будто и впрямь уж лежишь рядышком с отцом…
- В мыслях - давно лежу. И душа стосковалась по ему, горемычному: как он тама без меня, некому блинчиков испечь, рубаху чистую подать…
- Ну ты, мать, даешь, - только и разводил руками. - Успеешь еще наподаваться. Живи и радуйся белому свету.
- Кака уж радость… Ох, люшеньки-и-и-и-и…