* * *
Среди привычных дел, которыми занимался, Белов не забывал о своем последнем посещении Иркутска, которое привнесло в его жизнь совершенно новое, пока еще не до конца осознанное, ощущение грядущих перемен. Он мотался по лесосечным бригадам, нижним складам, пилорамам, что-то выговаривал мастерам, встречался с приемщиками продукции, кого-то наставлял, время от времени посещал мэра Курицина, возвращался к ночи домой, проглатывал одну-другую чашку чая, падал в постель и проваливался в крепкий сон уставшего человека, которому больше ни до кого и ни до чего нет дела.
Марина помалкивала, теща поджимала губы - муж и зять не обращал на них никакого внимания, пребывая в своих, одному ему ведомых, мыслях. Он похудел, и это было заметно, похудел лицом, фигурой, отчего как бы увеличился ростом.
Он будто торопился доделать какие-то свои срочные, неотложные дела, чтобы высвободить время для дел еще более срочных и неотложных.
Так оно и было: Белов хотел еще раз, перед отъездом Людмилы в Петербург, провести с ней дня два-три, а там уж как бог даст: он понимал, что возвратившись в свою стихию, Людмила Вальц окунется в суету светских тусовок, поездок за границу, концертов, и ему, Владимиру Белову, в той ее петербургской жизни, может быть, не останется места.
От таких мыслей сердце его сжималось, и никогда прежде не испытанные им чувства заставляли гнать машину на дальние лесосечные участки, где он по-своему наводил порядок, не скупясь на крепкое матерное слово.
Он не позвонил Леокадии Петровне и не сообщил заранее о своем приезде. Не стал и открывать дверь своим ключом, а накрыл ладонью звонок, некоторое время помедлил и слегка надавил. Прислушался.
За дверью раздались голоса сразу двух женщин: обе, громко разговаривая, приближались к двери.
Белов выпрямился, пытаясь сообщить лицу подобающее выражение, но тут же одернул себя.
"Что я, актеришка какой-нибудь, в самом деле, - подумал с досадой. - Уже в собственную квартиру не могу войти нормально…"
- Владимир Степанович, какая радость, что вы приехали, - всплеснула руками Леокадия Петровна, но Белов видел только ее дочь, которая стояла чуть поодаль от матери.
Людмила Вальц смотрела как бы исподлобья, и в глазах ее он читал неподдельную радость. Она ждала его, Владимира, и он это теперь хорошо понимал.
Леокадия Петровна сказала еще какую-то дежурную любезность, взглянула на Белова, на дочь, тихо повернулась и ушла в глубь квартиры.
А они - Белов то есть и Людмила Вальц - медленно, повинуясь какой-то неведомой силе, качнулись навстречу друг друга. И он услышал прерывистые слова:
- Я ждала вас… Тебя… Думала: уже никогда не приедешь.
- Но я же приехал, - так же тихо, сдерживая дыхание, отозвался он, прижимая к себе горячее тело женщины. Любимой женщины, в чем он теперь уже не сомневался.
- Ты… Ты думал обо мне? - спрашивала она, заглядывая в его глаза.
- Я только о тебе и думал…
- Правда?.. - не верила.
- Правда. Знаешь, а не поехать ли нам куда-нибудь подальше, на Байкал, например? - вдруг отстранился от нее. - Я сейчас быстренько приведу себя в порядок после дороги, и мы с тобой мотанем. Хочешь?
- Хочу, - кивнула головой.
И они прошли в квартиру - каждый в свою комнату. Прошли, не обратив никакого внимания на стоящую у окна Леокадию Петровну, которая, конечно, все понимала и, видимо, не знала, как себя вести. Затем шагнула к книжному шкапу и взяла первую попавшуюся под руку книгу.
Владимир Белов и Людмила Вальц уехали.
Несказанная синь прекрасного Сибирского моря заполняла все пространство - от земли до неба, сливаясь с уходящими за горизонт лесами, с нависающими над водой скалами, с кромкой усыпанного галишником берега, по которому они брели, обнявшись и время от времени замирая на месте, чтобы прижаться друг к другу и сказать какие-то слова. Слова немногие, но для них самые главные, какие произносят все влюбленные на земле.
- Не понимаю! - мотал головой Белов. - Не понимаю, как столько лет я мог жить без тебя…
Он задумывался на мгновение, словно силился проникнуть в глубинные дали самого себя, но усилия его были напрасны, и это он тут же сознавал. Горькая короткая усмешка сожаления пробегала по губам, словно хотел сказать что-то такое, о чем никому на свете сказать бы не решился, а вот ей, Людмиле Вальц, - готов был. Ей, совершенно не знаемой им женщине, явившейся из не знаемого им мира, и заполнившей своей нежностью все уголки мира его, потомка Сибирских староверов, который до встречи с ней и знать не знал, не думал, не ведал, что и над ним, над его волей тоже есть власть, способная и вознести к небесам, и опустить на самое дно жизни.
Теперь же близость этой молодой красивой женщины возносила его к небесам. Густые волосы накрывали плечи Людмилы, падали на грудь, и она то и дело отбрасывала их назад легким привычным движением, заглядывала в его глаза, тихо смеялась или вдруг отстранялась и снова прижималась к нему.
Потом они сидели в каком-то небольшом уютном ресторанчике, из окна которого открывался вид на Байкал, и Белов признался, что в этот день ничего не ел. Она придвигала к нему одно блюдо за другим, шутливо настаивала, чтобы он съедал все без остатка, и он покорно исполнял ее капризы.
- Мужчина должен есть много мяса, потому что он - добытчик, - говорила она ему с улыбкой. - А дело женщины - прислуживать своему мужчине, быть рядом с ним и в горе, и в радости.
- И ты способна быть со мной и в горе, и в радости? - так же шутливо спрашивал ее Белов.
- Сейчас - да. Сейчас - хоть на край света.
- На самый-самый? - переспрашивал.
- Ну вот на самый-самый краешек, чтобы только не упасть в бездну…
- В какую такую бездну? - не понимал Белов.
- Откуда уже не возвращаются, - уточняла она.
- А я и не позволю упасть, - приподнимался на стуле и разводил руки, словно хотел удержать от падения в предполагаемую бездну.
Она отстранялась, шутливый разговор переходил на серьезный, и оказалось, что им надо много сказать друг другу, а время летит так быстро, что не способно уместить в себя и малой доли переполнявших их чувств и мыслей.
- Ты в Иркутске часто бываешь? - спрашивал, заранее беспокоясь, что редко будет видеть любимую.
- Н-нет, и мне совестно бывает перед мамой, она ведь всегда ждет меня, хотя ни в чем не упрекает. Я совершенно не знаю Сибири: жизнь моя после школы вся была связана с Петербургом, Европой, где о Сибири имеют самое отдаленное представление. К тому же мое общение ограничивается людьми искусства, которых практическая сторона жизни интересует поскольку-постольку. Правда, я всегда каким-то седьмым чувством ощущала собственную принадлежность к сибирской культуре, старалась читать сибирских писателей, посещать вернисажи сибирских художников, если это удавалось. Не так давно привелось побывать в Москве на выставке одного художника, картины которого приходилось мне видеть и раньше. Так я была просто очарована его новыми работами - вроде бы бесхитростными и в то же время сильными своим письмом, переданными на полотнах характерами. Представляешь, никак не могу забыть глаза людей, которые смотрели на меня с полотен, - простых охотников, крестьян, жителей сибирской глубинки. Я не решилась подойти к самому художнику, чтобы высказать ему свое восхищение, и жалею о том. Слышала, что после вернисажа с ним случилась какая-то нехорошая история, а что случилось - не знаю…
"Да ведь это она о брате Николае", - догадался изумленный Владимир.
- Подрезали его московские бандиты, сейчас здоров и пишет свои картины в Присаянском районе, где я и проживаю, - неожиданно для себя брякнул Белов.
- Как, и ты его знаешь? Знаком с ним?..
- Это мой двоюродный брат - сын того дядьки Данилы, о котором я вам с Леокадией Петровной рассказывал в ресторане.
- И правда, - широко раскрыла глаза Людмила. - У него же фамилия, как и у тебя, - Белов. Николай Белов, это я хорошо запомнила - как же я сразу не сообразила, что ты можешь иметь к нему прямое отношение. Ты знаешь, милый, я достаточно много бывала на вернисажах самых разных художников, в том числе и зарубежных, но такого сильного письма, как у твоего брата, просто не припоминаю. Это же огромный талант!
- Земля у нас, наверное, такая, где есть о чем говорить, с кем говорить и кому говорить…
- Согласна. И ты непростой. Я когда увидела тебя поближе, сначала в аэропорту, потом в машине, то как-то даже оторопела от той необычайной силы, какая от тебя исходила. Ведь мне мама рассказывала о тебе по телефону, но я не то чтобы не верила ей, я была словно отгорожена от всего, что не касается мира, в котором жила. Хотя… своими рассказами и характеристиками она меня все-таки заинтересовал, а и я была не прочь с тобой познакомиться.
- Вот и познакомилась. Но я ничем особым себя не проявил, а брат мой действительно…
И он стал подробно рассказывать историю дядьки Данилы, передавая почти дословно свои с ним беседы в зимовье, не упуская и малых подробностей их охотничьего быта. Затем поведал о поездке Данилы Афанасьевича в Тульскую губернию, о встрече с любимой женщиной, сыном, о происшедших в жизни старого таежника переменах и о самом Николае, проживающем почти безвылазно на выселках.
- Скажу честно: моя работа никак не соприкасается с работой брата. Я и вообще далек от того, что он делает. Наши с ним нечастые разговоры, бывало, приводили к временному отчуждению, и я уходил, чуть ли не хлопнув дверью. Но я не мог не чувствовать, не понимать, что брат - человек в нашей беловской родове особый, необычайно талантливый и честный, - неожиданно для себя признался Владимир. - И ты вот, как женщина из совершенно другого мира, это подтвердила.