Последнее было сказано таким тоном, что Даниле стало ясно: тема только что состоявшегося разговора закрыта до осени.
В Москве Белова встретила невестка Людмила, которой о приезде свекра сообщил все тот же Иванов. Ехали на такси, остановились у какого-то магазина.
- Зайдем что-нибудь купим Коле, а больничка - рядом. Он уже выходит во двор и выглядит молодцом, - приглашала Людмила, пропуская свекра вперед.
- Я немного с собой деньжат прихватил, будто знал, что в Москву ехать. Возьми, дочка, небось потратились, - полез во внутренний карман Данила.
- Вы, Данила Афанасьевич, как всегда, наша беда и выручка. Денег действительно не хватает, да и картины Колины еще не все проданы, - покраснела Людмила. - Но мы пока сводим концы с концами.
- Чего уж тут, бери, не стесняйся, чай, свои люди. Да и кормить Николая надо получше. Выйдет из больницы - и ко мне в Сибирь, на курорт.
- Он, знаете, помешался на Сибири. Про меня забыл, детей редко видит. И все - работа, работа, работа… - выговаривала, видно, накопившееся.
- Дак, дочка, работа и есть самое заглавное. Без работы ниче не может сладиться: ни дом, ни семья, ни биография. Я вот в своей берлоге тока за счет работы и выжил. А так - тоска смертная, хоть руки на себя налаживай или за бутылку берись. Руки налаживать - грех великий, а пить запойно мужская гордость не позволяла. Вот и робил, аки каторжный, пока вас не нашел да душой не оттаял.
За неспешными разговорами подошли к узорчатой железной ограде, за которой среди деревьев виднелись фигуры больных в разноцветных пижамах.
- Во-он и наш голубчик с листом бумаги в руках, что-то набрасывает, - кивнула Людмила на сидящего на лавочке мужчину. - И в больнице ему надо рисовать - отдыхал бы уж, сил набирался.
В голосе невестки Данила почувствовал нотки раздражения, обернулся к ней, пристально глянул в лицо. Та поняла взгляд свекра, спокойно глянула в ответ. Приостановившись, сказала:
- Не удивляйтесь, Данила Афанасьевич, на мои слова, - мое женское недовольство объяснимо. Он ведь когда работал в издательстве, возле меня был, возле детей. Но когда в самый первый раз вернулся от вас, то пребывал в каком-то лихорадочном состоянии, будто подменили его. Стал работать как каторжный и все бредил Сибирью, все говорил, говорил с каким-то восхищением, будто жизни до той поры и не видел. И я стала понимать, что большое зажигается от большого и такой громадный край, как Сибирь, изначально осваивали люди по-настоящему сильные. И сейчас в Сибири проживают люди далеко не мелкие, во всяком случае западному народу до сибиряков далеко. И стал мой Коля ездить каждый год, причем подолгу задерживаясь в ваших присаянских далях. А я все больше и больше стала чувствовать себя серенькой мышкой и все хотела также поехать посмотреть: что же такое из ряда вон выходящее призывает моего муженька в ваши места и какого беса в муженьке разбудили ваши края. И поехала. И когда посмотрела, когда дыхнула воздуха Сибири, так чуть было не задохнулась - так будто придавили меня эта ширь и этот размах. Ширь лесов, размах тайги, непостижимость людских характеров, способных жить в этакой глухомани и быть счастливыми. А я, наоборот, почувствовала себя несчастной. Я скоро поняла, что это все не для меня и не про меня и что Николая я потеряла невозвратно, навсегда, хотя мы, может быть, и проживем с ним до глубокой старости и помрем в один день. Потеряла его прежнего, с которым мне было легко и спокойно в нашем квартирном мирке. Я уже не понимаю, о чем он говорит, чем он живет, к чему стремится, что его мучает. Порой думаю: а зачем мне знать? Живешь и живи. Муж от тебя к чужим бабам не бегает. Денег хватает. Через его успехи и ты барыня. Так ведь гложет червь душу, беспокоит, и постоянно ощущаю собственное одиночество. К тому же еще и чувствую себя полной дурой.
- Ну кака ж ты дура, невестушка, - приобнял Людмилу за плечи. - Бабье дело быть при мужике. Подмогать ему. Заботиться. Ты свою обязанность сполняшь…
- Не нуждается он во мне - вот в чем беда! - почти выкрикнула Людмила. - Не нуждается в моей заботе, в моем участии. И только твердит: искусство, искусство…
- Как же не нуждается, - возражал Данила. - Во-он сидит, тебя поджидат, хотя, может, и не сознает того, потому как избалован вниманием супруги. Знат, что придешь, накормишь, обогрешь словом…
- Может, вы и правы, - тихо обронила женщина, и в глазах ее Белов увидел слезы надежды. - Все-таки хорошо, что Коля выздоравливает и все у нас будет ладком, - прошептала. - Хоррошо…
- Добро, - так же тихо в тон невестке прибавил от себя и Данила.
Они уже подходили к лавочке, на которой сидел дорогой им человек - осунувшийся, похудевший, с запавшими глазами, в которых, если вглядеться, сильнее, чем прежде, отражалось внутреннее желание жить.
* * *
После операции организм Николая восстанавливался быстро, чему способствовало и настроение самого пострадавшего. О его выставке писали газеты, публиковали репродукции картин толстые, входившие в моду, глянцевые журналы, каких уже в девяностые было в изобилии.
Отцу обрадовался несказанно: поднялся навстречу, пошел с раскрытыми объятиями.
- В этой жизни имеет смысл только то, что ты кому-то можешь быть нужен, - сказал, усаживаясь так, чтобы видеть обоих посетителей - отца и жену. - Вы да еще мама - мой оберег.
- А дети? - не без нотки ревности в голосе спросила Людмила.
- Дети - радость. Они сами нуждаются в постоянной опеке и поддержке. Вы же - равные мне, оттого и спасительно всякое ваше появление у постели больного.
- Как-то ты, сынок, мудрено сказывать. Будто заученное из книжки, - заметил Данила.
- Он сейчас со всеми так разговаривает, - подтвердила Людмила. - Мэтр, одним словом. В общем, признанный мастер, - тут же поспешила пояснить непонятное для свекра слово.
- Уж не знаю: метр иль километр, а для нас с матерью все одно - сын. Для тебя ж, невестушка, - муж, - с улыбкой по-своему истолковал сказанное Данила, который прекрасно понимал игру слов.
- Как там на выселках, как Иван Евсеевич? - повернулся к отцу Николай.
- Вот, не успел еще сил как следует набраться - и уже о выселках, - раздался за спинами сидевших на лавочке голос Евдокии. - А я как вошла в ограду-то и вижу - сидят, никого не замечают. Вот, думаю, и подберусь, послушаю, о чем говорят… Ты-то, Даня, как тут оказался?
- Добрые люди подмогли, - ответил, всматриваясь в лицо жены, которую не видел более полумесяца.
Лицо бледное, вкруг глаз добавилось морщинок, вроде как уменьшилась фигурой.
"Верно, похудела", - подумалось ему.
Вслух же сказал:
- Слетаю, думаю, на подмогу, вас всех увижу, да и сыну обскажу выселковские новости.
- Какие уж там у вас новости, - с той же ноткой ревности в голосе вставила свое невестка.
- Там, Люда, конечно, не Москва, но там что ни человек, то своего рода личность. И уж грызть глотки друг другу из-за какой-нибудь стодолларовой бумажки не будут, - отозвался на разговор близких сын.
- И у нас, Коля, случатся. Мало того, все более случатся, - заметил Данила. - Все чаще слышишь: то там кого пырнули ножичком, то сям ограбили. Тревога в людях, растерянность. Раньше-то не запирали калиток и дверей, теперь же решетки на окошки стали ставить. Один Васька Косой чего стоит. Попортил он крови охотникам - все норовит напакостить на участках. И у меня побывал на базе, тока я ему пригрозил, что пристрелю. Пока не лезет, да все одно наглет на глазах. Скоро опять полезет.
- Какой еще Васька?
- Есть у нас в райцентре таковский. Браконьер и жулик. Теперь и вовсе обнаглел. А в опчем, ну их к ляду всех. Работай, рисуй свои картины, ни на кого и ни на что не оглядывайся. Жену свою привози в Сибирь - пускай привыкат. А то она совсем одичала без мужика. Мать вон твоя никуда из Сибири ехать не хочет.
- Куда я от тебя поеду? Мне везде хорошо, где есть ты, - откликнулась Евдокия. - Ты бы уж лишнего-то не говорил…
Данила улыбнулся, ближе придвинулся к сыну.
- А давай купим вам домик в райцентре? Будете подле нас с матерью. Чай, и вы уже не молоды.
- Нет уж, я из Москвы никуда не поеду, - недовольно сказала Людмила. - Чего придумали - Москву поменять на какой-то райцентр в глухомани. У меня дети, да и Николаю надо свои работы пристраивать. Сюда он может приехать, жить сколько понадобится, общаться с художниками, устраивать вернисажи. А там что?
- Я ж не говорю насовсем. Просто иметь домик - нечто вроде дачи. Приехали, пожили друг возле дружки, а там - делай что хочешь. Николай, предположим, перебрался на выселки, ты, Люда, вернулась в Москву.
- В самом деле: устраивайтесь поближе к нам, - вступила в разговор и Евдокия. - У нас и жить полегче. Народ попроще. Воздух, природа. Что еще нужно?
- Я, мама, женщина городская. Мне хорошо только здесь и нигде более. Я ж не виновата, что в Николае староверческие гены проснулись. Дыхнул воздуха Сибири, и не стало для него ближе и дороже края. Прется сломя голову, летит от семьи, от жены, и ничем нельзя остановить. Да я и не против. Только надо знать сроки, надо думать о нас, надо не забывать о том, что мы с детьми его здесь ждем. Ждем каждый день, каждый час.
- Тут я с тобой, Люда, согласна. Обзавелся семьей, детьми - будь добр помнить об этом всегда, - поддержала невестку Евдокия.
- Да что вы на меня напали? - просветлел лицом Николай. - В том и был смысл последних лет, что надо было мне сформироваться как живописцу. Надо было найти и прочувствовать свою собственную тему. Вот сейчас, к примеру, я могу позволить себе некоторое послабление.
- Так я тебе и поверила. Ну, вытерпишь, может быть, с месячишко, а там соберешься - только тебя и видели.