Евдокия понимала, что самые счастливые годы старого промысловика были годы совместной жизни с Раисой, а все, что "до" и "опосля" - мрак и безвременье. Потому называла ее уважительно Власьевной, что несказанно льстило старику, приводя в состояние умиления. Потому подскакивал с табуретки, начинал в волнении бегать по комнате, она же мягко усаживала его на место, придвигала к нему стакан с чаем, каких-нибудь прихваченных из дому пирожков, блинчиков, оладушек - всего того, что старик любил, о чем она выведала у него еще в первые дни знакомства.
Даже к Татьяне нашла подход, умея выслушать все бесконечные жалобы, во время вставить утешительное словечко.
Степану же Евдокия понравилась сразу: и голосом тихим, и предупредительностью, и мягкостью. И он искренне радовался за брата.
Спустя год, ближе к осени в гости к Даниле и Евдокии приехал сын Николай. Привез с собой объемистый багаж, где были мольберт, краски, холсты.
В обжитом доме в райцентре Николай не стал долго задерживаться, попросив отца отвезти его на выселки. По дороге попросил еще раз, насколько это можно поподробнее, рассказать историю убийства семьи Ануфрия.
- Понимаешь, - говорил он. - У меня планируется персональная выставка в Москве. Поэтому я задумал сделать капитальное полотно, которое будет называться примерно так: "Убийство семьи старовера Ануфрия". Чтобы написать его, мне надо вжиться в обстановку, найти подходящую натуру, продумать психологические моменты и многое другое. Кроме того, я планирую сделать серию работ на тему "Сибиряки". С некоторых пор я своей работой иллюстратора книг не совсем бываю удовлетворен. Ведь график - это перелопачивание готового, написанного писателем, материала, и твое здесь творческое участие - больше техническое, хотя, конечно, всякую работу можно делать по-разному. Можно привносить что-то свое, а можно и не привносить. А вот работа художника-живописца дает совершенно иной кругозор и простор для творчества. Понимаешь, просто чувствую, что созрел, руки просят другой, более серьезной работы. И потом, я воспитывался, учился именно в этом направлении. Так что готовьтесь к тому, что я вам успею надоесть: я приехал месяца на два, а может, и более того.
- Да хоть насколько, мы с матерью будем только рады. Питание мы тебе обеспечим, спать где, найдем, в тайгу я тебя свожу. Да, сынок, вспомнил: в тайге есть остров посреди болотины, где когда-то проживали староверы, - там еще остатки землянок, кладбище. Вот и туды свожу. Может, нарисуешь и это место.
- Что ты говоришь! Надо же: остатки жилищ староверов… Да это же просто клад: в конце второй половины двадцатого века есть еще место, где в первозданном виде сбереглось то, о чем можно прочитать только в книжках. Вот натура так натура… Колоссально!..
Поглядывая искоса на Николая, Данила в самом деле радовался уже одной мысли: его единственный сынок будет жить рядышком целых два месяца. Да он, Данила, сделает все возможное и невозможное. Чтобы уж никогда более не забыл, откуда происходят его корни. Чтобы принял и полюбил все то, что было близко и дорого и отцу его, Даниле, и деду Афанасию, и прадеду Ануфрию.
На крылечке встретил их Воробей. В чистых штанах, рубашке в клеточку, в тапочках, которые сшил своими руками. Засуетился, запрыгал, замахал руками:
- Афанасьич!.. Приехал!.. Я уж тутазаждалси-и-и… От… и - до…
- Ну-ну, старый, погодь прыгать, познакомься: вот мой сын Николай.
- Миколка… Боже ж ты мой… Родный… Гость дорогой…
Умильно глядел на Николая, тряс его руку, не знал, чем еще выразить свою радость.
- Жить теперь будете вдвоем, будешь помогать Николаю картины рисовать.
- Картинки?.. Раиса моя любила картинки… Чтоб на стене… Женшин… Пышнотелых…
Воробей приосанился, выпятил живот, показывая руками, каких женщин любила Раиса.
- Вот-вот, таких и будете изображать: ты, каких любила Раиса, Николай - своих.
- И - будем… Почему не быть?.. Бу-удем… Сынок-то у тебя, Афанасьич, - красавец, весь в тебя…
- В кого ж ему и быть-то, - усмехнулся Данила. - Ну ладно. Пойдем в дом.
Багаж перенесли в сенцы. Когда вошли в дом, Данила оглядел избу. На столе лежали листы бумаги, в стакане - карандаши, линейка, циркуль, рядом - пузырек с клеем. На тумбочке - раскрытая книга. Тут же на стене нечто вроде карты: на склеенных листах - ломаные линии, проведенные черным, синим, красным и зеленым карандашами.
Старик, приосанившись, ждал, что скажет Данила.
- Че эт у тебя тут, Евсеич?
- Карта твово промысловаго участка.
- Кака карта? Зачем?
- Для наглядности и в назидание.
- Кому в назидание?
- Потомкам.
- Каким потомкам? - не понимал Данила.
- А вот ему, Миколке. Опять же, внучатам… От… и - до…
- Гм…
Данила приблизился к карте, внимательно всмотрелся: очертания границ участка действительно соответствовали, хотя видно было, что линии проведены неумелой рукой. Вот синяя, извивающаяся - это ручей Айса, кедровники обозначены зеленым карандашом, а вот домик главной базы, там по путику - избушки. Все вроде бы на месте и со знанием дела.
"Что-то новенькое, - подумалось. - Уж не рехнулся ли старый?"
- Тебе тут, Евсеич, видать, делать нечего иль каку другу цель имешь? - спросил не без иронии.
- Имею, - еще больше приосанился Воробей.
- Каку ж?
- Научную.
- Каку-каку?.. Наукой, что ли, решил заняться? В твои года - самое время.
- Да уж, Афанасьич: фролу и фану родной мне земли постигаю. Фрола - эт то, что изнутри вод, к примеру. Фана - что поверх земли и выше - к верхушкам дерев. Дале уж небо, а еще дале - искупитель.
- Какой искупитель?
- Искупитель грехов наших - Иисус Христос.
- А-а-а… - протянул, не зная что сказать, Данила. - Во-от оно что. Ну, занимайся, доброе дело. Глядишь, в каки-нибудь академики выйдешь. В Ануфриеве-то академиков еще не было - ты будешь первым.
- Аче? И буду. Кадемик Иван Евсеич Воробьев!
- А-ка-де-мик. Академик, говорю.
- Во-во, кадемик. От… и - до…
- Ну бог с тобой. Пускай кадемик. Дуня тут постель чистую послала - тебе и Николаю. Матрац, подушку я тоже привез. Кровать одна, но я разговаривал со Степаном, он обещал дать лишнюю. Поэтому запрягай Гнедого и поезжай. А научная работа подождет - потом будешь в кадемики выходить. Мы же пока банькой займемся. Я тоже у вас заночую.
Пока топилась баня, Данила показывал сыну хозяйство, попутно делясь мыслями о давней происшедшей здесь трагедии.
- За много лет, что здесь прожил, я все передумал: и как подходили злодеи к выселкам, и как пытали, и как кончали одного за другим членов семейства деда. И как уходили.
- Ну а золото все-таки есть или же его нет и никогда не было?
- Есть, сынок. Позже я тебя свожу на ручей, покажу, что и как.
- Так Ануфрий не сказал убийцам о нем?
- Не сказал. Все равно бы убили - им свидетели были без надобности. К тому ж Фролка понимал, что оставь он Ануфрия в живых - достанет его Ануфрий, где бы тот ни был. Сильный человек был мой дед. Таежный. Промысловый. Правильный. И отец мой - твой дед Афанасий - был человек правильный. В таежных глухоманях другие-то не живали. Здесь надо работать, много работать, чтобы произвести себе потребное на пропитание, на обустройство, на содержание семейства. Надо понимать тайгу, знать пути миграции зверя, что из чего происходит и куды деватся.
- И ты знаешь?
- Знаю, сынок. Жалко только, что не могу передать тебе это знание, - иного ты замеса, по-иному живешь на свете, хотя кровь, конечно, никуда не денешь. Пробовал передать племяннику Володьке, но от того, востроглазого, всего можно ожидать.
- Почему?
- Жаден больно.
- Я, отец, доступными мне средствами постараюсь все это отразить, передать, запечатлеть. Вот ходим мы с тобой, смотрим, слушаю я тебя и уже вижу, в каком направлении мне работать. Словно вижу свои будущие картины.
- Добро, сынок. Я тебе подмогну, чем смогу. Чую я: грядут времена тяжелые, погубительные и для народа сибирского. Оставить всю эту благодать хотя б на твоих картинах - тож доброе дело. Пусть хоть знают потомки, без чего их оставили погубители.
- Откуда предчувствие-то?
- Еще мой отец Афанасий Ануфриевич говаривал, что када люди хотят обогатиться, они берут богатство поверхностное - то есть то, на которое не требуется большого труда. И ежели навалятся, то истребят что угодно. Был, сказывают, в наших краях такой зверь - бабр, и - нет его. Истребили. Был бобр, и его нет. Численность того же соболя там выше, где рачительные хозяева. Выбивают ведмедя, копытных. Вырубают кедровники. А что творится в лесосеках, ты видел? При нонешной технике выкосить тайгу можно в считаные года. И техника вить не стоит на месте, идет вперед. Скоро такие машины придумают, что и людей не потребуется для заготовок. Заберутся в самую глухомань. На горы Саянские полезут. А что дают тем, кто ведет заготовки? Посмотри на поселок Ануфриевский - нищета. На добре живут, на богатстве, а выйдет человек на пенсию и получат копейки. Поблизости от поселка уже одно былье. Народец пьет, в семьях - разлад. Молодежь или спиватся, или бежит из поселка. Да вот тебе пример - брат твой сродный Санька. Здоровый был, сильный парень, и - нет его. Сгиб не за грош. И он ли один? Что ни год - число могилок на Ануфриевском кладбище множится. У иной большой старинной деревни близко нет таких кладбищ по количеству могилок, как в Ануфриеве. Здесь люди не помирают, здесь люди - погибают.
- Что-то уж слишком мрачно…