Оцепенение и немой ужас обеих женщин ничто не может выразить; граф также не мог прийти в себя. Король покровительствовал ему, воспитал его, с королем он лишался всего. Кто будет править во Франции? Кто будет сражаться с испанцами, кто провозгласит или уничтожит Лигу? Никогда народ не находился в таком разочаровании после стольких надежд, такого счастья, такой славы, какие обещало это правление.
Граф, чтобы освежить свой пылающий лоб, подошел к окну. Плачевные крики раздавались на улице; народ плакал, кричал, крестился; уже лавки начинали запираться, слышался шум запоров, которыми самые благоразумные или самые трусливые защищали себя. Вдруг громкие удары раздались в дверь отеля, и всадник устремился на двор: это был граф д’Антраг, возвращавшийся от герцогини Монпансье, где его не приняли. Десять раз народ останавливал его на дороге, принимая за курьера. Обе дамы и граф окружили его. Он с трудом мог говорить, он запыхался, он дрожал.
- Ну что? Ну что? - спрашивали его. - Вы знаете?
- Да, да, но вы знаете?
- Что такое?
- Знаете ли вы, кто будет королем?
- Нет.
- Принц из дома Валуа, которого герцогиня Монпансье скрывала на всякий случай.
- Валуа… но который?
- Сын Карла Девятого.
- Вы единственный его сын! - вскричала Мария Туше, схватив за руку графа Овернского.
- Нет, - возразил д’Антраг, побледнев от бешенства, - нет, я сам это думал сначала, но говорят о законном сыне Карла Девятого и королевы Елизаветы.
- Законном?
- Да; уже эти слухи ходят в городе, и говорят, будто новый король будет показан народу и торжественно отведен в парламент.
В эту минуту смутный шум, похожий на морские волны перед бурей, поколебал весь квартал.
Глава 45
НЕДОВЕРИЕ КРИЛЬОНА
Этот шум возвещал народу приближение нового государя, которого провидение так чудесно сохранило ему.
Свита, отправившаяся неизвестно откуда, провожаемая лигерами и лотарингскими дворянами, набирала по дороге большое стечение народа, и нельзя было сказать, любопытные или сторонники были те, которые составляли часть свиты. Говор удивления в толпе, совершенная неподвижность и молчание приближавшихся дворян составляли контраст с шумной горестью людей, узнававших в первый раз о смерти короля.
Среди свиты, верхом, ехал ла Раме, лицо которого, бледнее обыкновенного, поразительным образом напоминало Карла Девятого.
Его сторонники позаботились одеть его таким образом, чтобы сделать еще заметнее это сходство, и несмотря на моду, показывали народу полукафтан, длинный и сжатый, как оса, гофрированный воротник и ток с пером знаменитого виновника Варфоломеевской ночи.
Несколько лазутчиков, искусно подосланных в толпу, выставляли это сходство сына с отцом, и в этой толпе суеверного народа, где кипел еще религиозный фанатизм, новый претендент уже приобретал некоторое расположение в качестве наследника государя, который хотел уничтожить ересь во Франции.
Ла Раме поехал через Гревскую площадь, чтобы проехать по улице Кутеллери, где жила женщина, обладать которой он хотел более прежнего. Пыл его страсти увеличивался от упоения неожиданного успеха. Можно было видеть, как это двойное пламя бросалось ему в голову и покрывало его лицо зловещим румянцем. Он ехал по Гревской площади среди огромного стечения народа, который стремился туда со всех концов города, и глаза его, сверкавшие сдержанным огнем, уже пожирали дом Анриэтты, которую он искал издали на балконе.
Он увидал ее наконец; она также его приметила. Мария Туше, граф д’Антраг и граф Овернский также узнали этого мрачного всадника, окруженного таким странным уважением. Их удивление, их руки, поднятые к небу, выражение всех этих физиономий, смотревших на его триумф, возбудили в ла Раме самую сильную радость, какую он когда-либо чувствовал в своей жизни. Это удивление, это восклицание Антрагов отмстили за все его прошлые унижения, загладили все его горести. Еще минута, и он будет под окном Анриэтты, и та, которая накануне прогоняла его, как незначительного жениха, будет приветствовать его как знаменитого короля.
Но между тем как ла Раме въезжал со своей свитой в улицу Кутеллери из улицы Эпин, большое движение произошло на противоположном конце этой улицы. Там была толпа довольно густая, в центре которой находился человек верхом, размахивавший руками и сообщавший своим слушателям огонь, сверкавший в его взглядах и словах. Этот человек был Крильон, который из Лувра бросился в Шатле освободить Эсперанса, и не застав губернатора, занимавшегося в городской ратуше с архитекторами, отправился к этому губернатору требовать от него пленника. Но дорогой добрый кавалер увидал испуганных людей, которые бежали и кричали:
- Король умер!
Эти слова остановили его, поразив его в сердце.
- Король умер! - сказал себе Крильон, останавливая свою лошадь на улице Арси, - это невозможно; я только что оставил короля, он был жив и здоров; это невозможно.
Кавалер, думая таким образом на своем седле, где он сидел подобно статуе, не примечал, что он говорил громко и что около него составилась группа честных граждан, проникнутых уважением и состраданием к этой благородной фигуре, к этим седым волосам, к этим густым усам дворянина, которого весь Париж знал и уважал.
Достойный воин не примечал также, что рассуждая о возможности подобного несчастья, он мало-помалу опустил руки, склонил голову и что ветер унес его шляпу. Женщина, вся заплаканная, подошла к лошади, положила руку на луку седла и сказала Крильону:
- Это правда, господин Крильон, наш добрый король умер.
- Кто это говорит? - прошептал Крильон.
- Вот мой муж и мой сын, они служат у господина де Раньи.
Она показывала на двух человек, красные глаза которых обнаруживали отчаяние.
- Они видели сами.
- Повторяю вам, что я оставил короля только полчаса назад.
- Четверть часа тому назад какой-то злодей заколол короля в Лувре.
- Я был со своим господином в конце галереи, - сказал один из этих людей, - я видел, как его величество упал и как его унесли. Вот его кровь, которую я собрал на полу.
Он показывал большое красное пятно на своем носовом платке.
- Кровь доброго короля! - застонали все присутствующие с рыданиями и слезами. - Что будет с нами?
Крильон вздохнул так горестно, как будто его душа готова была улететь с этим вздохом. Потом, разбитый, уничтоженный, он побледнел и две крупные слезы выкатились из глаз на его мужественные щеки.
- Ах, бедный государь! - прошептал он. - Бедный, милый друг! Я должен еще видеть его.
Говоря таким образом, кавалер повернул свою лошадь к Лувру.
- И думают уже дать ему преемника, - сказал один из граждан.
- Как будто это возможно, - прибавил другой.
Крильон повернулся при этих словах.
- Какого преемника? - спросил он.
- Вы слышите эти крики, монсеньор? - сказала одна женщина.
- Конечно, слышу.
- Они возвещают прибытие нового короля, отправляющегося в парламент.
- Какого короля?
- Сына Карла Девятого.
- Что вы мне рассказываете, добрые люди? - вскричал кавалер, мало-помалу оправляясь. - Как! Королем выбрали графа Овернского?
- О нет, монсеньор! Этот незаконнорожденный, а другой родной сын королевы Елизаветы, сохраненный герцогиней Монпансье.
- О! о! дети, вы несете вздор, - сказал Крильон, - ваш сын Карла Девятого, сохраненный таким образом, заставляет меня сомневаться в смерти нашего короля.
- Посмотрите, вот на конце улице он едет; посмотрите, как все стремятся туда.
- А! Мне любопытно посмотреть и я туда поеду.
Говоря эти слова, Крильон подвинул свою лошадь к улице Кутеллери. Он не мог еще ничего видеть, но стал уже подозревать; его сердце, твердое как у льва, закалилось, его гордая голова приподнялась.
- Друзья мои, - сказал он тем, которые шли возле его лошади. - Говорят, что король умер, но я этого не знаю. Мне показывали его кровь, но если бы вы знали, сколько крови пролил я, а между тем не умер, как вы можете видеть! Черт побери! Что-то мне говорит, что если бы король, мой добрый друг, расстался с жизнью, его душа дала бы мне об этом весть. Мы слишком любим друг друга, для того чтобы он не простился со мной! Черт побери! Дети, король не умер.
Эта речь, сопровождаемая смелыми движениями, мужественными взглядами, умилением, которое понимала толпа, обожавшая героя, собрала вокруг Крильона целую кучу народа, успокоенного его словами.
- Нет, - продолжал кавалер, - пока я сам не увижу мертвым того, кого я сейчас видел живым, пока я не увижу его угасших глаз, его безмолвных губ, я скажу, что король жив, друзья мои, а я не знаю другого короля, кроме его. Пойдем посмотреть того другого.
- Пойдем за Крильоном, - повторяла толпа, медленно направлявшаяся навстречу свите претендента, закрытого тогда изгибом улицы в этом месте. Но после поворота этого изгиба две партии очутились лицом к лицу. Сверкающие глаза Крильона тотчас отыскали триумвиратора в центре группы, которая кричала:
- Да здравствует сын Карла Девятого!
- Черт побери! - закричал кавалер громовым голосом, приподнимаясь на стременах. - Кто это кричит: да здравствует другой король, а не Генрих Четвертый, ваш король и мой?
Этот крик, это появление заглушили весь говор. Ла Раме побледнел при звуке этого голоса, как шакал дрожит при реве льва. Но он был под балконом Анриэтты, она его видела, он пошел бы наперекор аду.
- Я сын короля Карла Девятого, - сказал он своим надменным голосом. - Я король, потому что король умер.
Толпа, следовавшая за ним, рукоплескала его словам.