Величественная, как королева, появилась благородная госпожа д’Антраг, костюм которой занимал середину между воспоминаниями ее милой весны и требованиями ее сана. Она не могла совершенно пожертвовать фижмами 1573 года для юбок менее неудобных и менее торжественных 1593, и, несмотря на эту нерешимость между молодым и старым, она была еще до того хороша, что ее дочь, увидев ее, забыла ла Раме и всех и сделалась женщиной, старающейся найти слабую сторону в женском туалете. Восхищенный д’Антраг мог счесть себя на минуту французским королем по милости этой богини.
Владетельница замка не выказала так, как Анриэтта, презрение к ла Раме. Как только она его приметила, она улыбнулась ему и позвала его.
- Пусть приведут лошадей, - сказала она, - а я поговорю с месье де ла Раме.
Все поспешили повиноваться, первый д’Антраг, который сам распоряжался конюшими и пажами. Мария Туше осталась одна с ла Раме.
- Как здоровье вашего отца? - спросила она.
- Доктор предупредил меня, что он не проживет и месяца.
- О, бедняжка! - сказала Мария Туше. - Но если вы лишитесь вашего отца, у вас останутся друзья.
Ла Раме слегка поклонился, смотря на Анриэтту, которая приготовлялась садиться на лошадь.
- Какие известия о раненом? - с живостью спросила Мария Туше, ударив его по плечу рукой, обтянутой перчаткой.
- Никаких. Напрасно я с тех пор отыскивал, расспрашивал, я ничего не узнал. Следы крови, как вам известно, были прерваны рекой, и я приметил, что, расспрашивая о раненом и о королевском гвардейце, я становлюсь подозрителен. Мне это дали почувствовать в двух или трех местах. Раз я встретился с мельником, которому был известен этот случай. В кабаке в Марли он говорил о раненом молодом человеке, о Крильоне, о хромой лошади, но, когда я хотел заставить этого человека разговориться, он посмотрел на меня так странно и так сделался осторожен, что даже вдруг прервал разговор, и я подозревал, что он пошел за подкреплением, чтоб арестовать меня. Я боялся компрометировать вас, компрометируя себя, и воротился домой.
- Вы очень меня растревожили.
- Вы понимаете мое положение; невозможно писать, невозможно оставить моего отца, невозможно приехать сюда, куда меня не звали… потому что меня не звали, признаюсь, я был удивлен.
Мария Туше смутилась.
- Здесь были очень заняты, - сказала она. - Притом надо было позаботиться, чтобы не возбудить никаких подозрений; это дело разнеслось, несмотря на все мои предосторожности.
- Оно не должно было помешать мадемуазель Анриэтте быть несколько любезнее со мной, - прибавил ла Раме с мрачной горестью.
- Простите ей, это было большим ударом для молодой девушки.
- Нет, я ей не прощаю, - возразил он тоном почти угрожающим. - Некоторые происшествия навсегда связывают людей, сделавшихся сообщниками.
Мария Туше задрожала от страха.
- Остерегайтесь, - сказала она, - к нам подходят.
Д’Антраг действительно подходил, несколько удивляясь, что разговор ла Раме с его женой продолжается так долго. Анриэтта с лихорадочным нетерпением дергала свою лошадь, чтоб заставить ее повернуться к разговаривавшим, за беседой которых она с жадностью наблюдала.
- Я спрашивала месье ла Раме, - поспешила сказать Мария Туше, - зачем он не едет с нами в Сен-Дени.
- Он хочет разыгрывать роль лигера! - вскричал д’Антраг. - Притом он в дорожном платье, а когда присутствуешь при церемонии, приличие требует и приличной одежды.
Ла Раме подошел к лошади Анриэтты как бы для того, чтобы застегнуть стремя.
- Вы видите, что меня прогоняют, - сказал он тихо, - а я хочу остаться.
Анриэтта колебалась с минуту; она покраснела от бешенства при таком ясном изъявлении оскорбительной воли; но взгляд матери, которая все поняла, принудил ее прервать молчание.
- Месье ла Раме, - сказала она с усилием, - очень мог бы проводить нас до Сен-Дени, не присутствуя при церемонии.
- Конечно, - сказал он с надменным удовольствием.
- Как хотите, - вмешался д’Антраг. - Но поедемте. Помните, граф Овернский говорил, чтоб занять хорошие места, надо быть в церкви прежде половины восьмого.
Вся кавалькада отправилась в путь с шумом. Собаки бросились вперед, лошади прыгали под воротами, пажи и конюшие осталась в арьергарде, два курьера ехали впереди.
Анриэтта искусным маневром поместилась в центре; по правую ее руку ехала мать, по левую отец, так что дорогою ла Раме мог разменяться с нею только самыми незначительными словами. Время от времени она оборачивалась как бы для того, чтобы не совсем привести в отчаяние свою жертву, которая, сдерживая свою желчь, раз двадцать хотела бежать и раз сто удерживалась гибельной любовью около этой женщины, которая будто притягивала к себе это презренное сердце невидимой цепью.
В Сен-Дени его оставили в стороне; пока дамы размещались в соборе под покровительством графа Овернского, ла Раме затерялся в толпе.
Ровно в восемь часов при звоне колоколов и громе пушек явился король в белом атласном полукафтане, в белых шелковых панталонах, в черном плаще, в шляпе такого же цвета с белыми перьями. Все его верное дворянство следовало за ним. По левую руку его шел Крильон, как шпага, по правую принцы, впереди швейцарские, шотландские и французские гвардейцы. Трубило двенадцать труб и по улицам, усыпанным цветами, теснилась огромная толпа, чтобы видеть Генриха Четвертого, и кричала с энтузиазмом:
- Да здравствует король!
Служил буржский архиепископ. Он ждал короля в церкви вместе с кардиналом Бурбоном, с епископами и со всеми сен-денискими монахами, которые держали крест, Евангелие и святую воду.
Торжественная тишина сменила в обширном соборе весь говор, когда архиепископ подошел к королю и спросил его:
- Кто вы?
- Я король, - отвечал Генрих Четвертый.
- Чего вы просите?
- Я прошу быть принятым в лоно католической апостольской и римской церкви.
- Вы хотите этого искренно?
- Да, хочу и желаю, - сказал король, который, тотчас встав на колени, прочел громким, звучным голосом, раздавшимся под сводами огромного собора, свое исповедание, которое подал написанным и подписанным архиепископу.
Громкие рукоплескания и крики "ура" раздались в соборе и, как пороховая дорожка, зажгли вне пределов церкви радость и признательность толпы. Ничто более не отделяло народ от короля, ничего, кроме стен Парижа.
Остальная церемония кончилась в прекрасном порядке, с тем же простым и трогательным величием.
Король, по выходе из церкви после обедни, был окружен народом, который становился на колени и протягивал руки на пути его. Одни кричали: "Здравия и веселия!", другие: "Долой Лигу и смерть испанцам!" Всем, особенно последним, король улыбался.
Крильон со слезами на глазах обнял его на паперти собора.
- Теперь мы можем совсем не расставаться, - сказал он. - Прежде, когда я шел к обедне, вы шли на проповедь, только время теряли!.. Да здравствует король!
Толпа уже не повторяла, а ревела: "Да здравствует король!", а испанцы и лигеры, до которых доходил отголосок, с ума сходили от бешенства.
Вдруг, когда король возвращался в свою квартиру, Крильон, охранявший дверь, приметил графа Овернского, расталкивавшего толпу и старавшегося войти. Крильон своим орлиным взглядом приметил в то же время Марию Туше, ее дочь и д’Антрага, которые возвышались над толпою на крыльце, куда их поместил граф Овернский, для того чтобы они видели или их видели лучше.
- Я очень рад, что встретил вас, - сказал граф Крильону, - со мною здесь две дамы, с нетерпением желающие представить королю свое уважение и свою благодарность. Они такие добрые католички, что не могут не быть допущены первые поздравить его величество.
"Черт побери! - подумал Крильон, знавший, о каких дамах говорит граф. - Эти дуры уже успели явиться! Подождите, подождите!"
- Граф, - сказал Крильон молодому человеку, - король поставил меня у дверей, чтобы не пускать к нему никого.
- Это мои мать и сестра.
- Я в отчаянии, но, если бы вы были на моем месте, вы отказали бы мне точно так же, как я отказываю вам.
- Дамы…
- И дамы знатные, я это знаю, я даже скажу: дамы прелестные, но это невозможно.
- После вы мне позволите…
- Вы заставите этих дам понапрасну потерять время. После я уеду, потому что у меня есть важное дело, и король также едет.
Граф Овернский понял, что ему не удастся с Крильоном. Он поклонился и ушел с досадой, но старательно ее скрывая. Когда он возвращался к дамам, очень тревожившимся насчет результата этих переговоров, он наткнулся на ла Варенна.
- Правда ли, - спросил он, - что король едет так скоро, что нельзя даже пойти поклониться ему?
- Как только наденет сапоги, ваше сиятельство.
- А конвой?.. Уже отдано приказание?
- Его величество не берет конвоя.
- Это опасно. Куда же едет король?
- В соседние монастыри.
- Можно узнать, в какие?
- Почему же? Его величество начинает с безонских женевьевцев. Потом мы поедем…
- Благодарю, - перебил граф и поспешил воротиться к дамам.
- Нас прогнал Крильон, - сказал он им. - Это грубиян, дикарь, который неизвестно почему сердится на нас. Но тем более причины, чтобы видеть короля сегодня же. Ступайте отдохнуть несколько минут в моей квартире, а когда пройдет жар, я провожу вас в одно место, где мы очень хорошо увидим его величество. Пойдемте в тень и прохладу, чтобы поберечь ваши наряды.
- Этот Крильон завидует, - пробормотал д’Антраг.
- Завидует или нет, - сказал молодой циник, - а он не помешает королю увидеть Анриэтту, которая никогда не была так прекрасна, как сегодня.