- Это говорит мне отец мой и дворянин, - сказала она с гордым презрением, - а Замет, капиталист и ростовщик. Я могла рассуждать с графом д’Эстре о французском короле, но мне нечего говорить с Заметом о пистолях и гнусностях де Лианкура.
Окончив эти слова, она толкнула дверь и, бледная, вошла в свою комнату.
- Хорошо, - сказал отец, следуя за нею, - возмущайтесь, но вы будете повиноваться. Сегодня же вы примете де Лианкура.
- Вы сами будете презирать меня, если я послушаюсь.
- Не делайте шума и огласки здесь, - прибавил граф д’Эстре, несколько растревожившись, потому что Габриэль возвысила голос, и несколько слов из этой сцены могли бы перейти за границы цветника, примыкавшего к новому зданию, - прежде заприте окна.
- Велите их заложить, - сказала Габриэль.
Граф д’Эстре заскрежетал зубами. Габриэль продолжала:
- Не спросить ли у дом Модеста местечка для меня на кладбище монастыря?
После этого сильного волнения, расстроившего ее нервы, бедная Габриэль села, обливаясь слезами. Грациенна бросилась, обняла ее и покрыла поцелуями, бормоча тысячу проклятий против тирана, который хотел заставить умереть ею барышню. Граф д’Эстре обгрыз себе ногти, разорвал манжетки и вышел, взбесившись против дочери, а еще более - против самого себя.
- Теперь все глядят в окна, только еще этого не доставало! - сказал он. - Скандал в монастыре, где меня приняли из милости!
Действительно, отворилось несколько окон в комнатах монахов, выходивших в сад или в коридор, и в этих окнах появились лица любопытных женевьевцев. Но всего более рассердило графа д’Эстре, что он приметил вместе с молодым человеком в одном из окон первого этажа строгий, длинный профиль брата Робера, проницательный взгляд которого можно было угадать под капюшоном. Свирепый отец покраснел, растревожился и вошел в кустарник, смежный с новым зданием, чтобы скрыть свое замешательство.
Этот молодой человек, который смотрел с Робером, был Понти, отвлеченный от попечений за Эсперансом звуком голосов, споривших в новом здании. Брат Робер на вопросы гвардейца отвечал что-то совершенно равнодушно и вышел из комнаты. Эсперанс в свою очередь стал расспрашивать Понти.
- Что там такое? - спросил раненый. - Что ты смотрел с женевьевцем у окна?
- Ничего - женщины ссорятся.
- Разве в этом монастыре есть женщины? - спросил Эсперанс.
- К несчастью, есть, кажется, они везде найдутся.
- И они ссорятся?
- Ведь они всегда ссорятся. Такая порода!
Эсперанс печально улыбнулся.
- Как вы должны хорошо думать о женщинах, - прибавил Понти. - Как вы будете их любить!
- Чувствую мало наклонности.
- А мне стоит только взглянуть на женщину, стоит только подумать о женщине, чтобы взбеситься.
Понти захлопнул окно.
- Зачем ты лишаешь меня воздуха и солнца? - сказал Эсперанс.
- Это правда; ну, это опять виноваты эти противные существа.
- Полно, полно, не кричи так громко; у меня разболится голова. Моя голова пуста, видишь ли ты, потому что, боясь горячки, мои доктора не дают мне есть.
- Они правы. Будем бегать от горячки, как от женщины. Горячка - женщина. Поговорим о преступлениях женщины, - сказал Понти, придвигая свой стул к изголовью Эсперанса, - я знаю таких гнусных злодеек, что расскажу вам о них, чтобы сохранить в вас хорошее расположение духа. А! Вы смеетесь, это добрый знак.
Это действительно был добрый знак. Генрих предсказал справедливо: Эсперанс не чувствовал никакой охоты умереть и остался жив. Попечения брата-хирурга и брата говорящего удалили от него горячку, и, по мере того как она убегала, голод приближался большими шагами. Эликсиры из лазарета, которые расточал Робер, и цыплята, которых Понти крал в кухне, мало-помалу восстановили грудь и желудок. Пламя воротилось в глаза, розоватый оттенок покрыл желтые щеки. Через несколько дней Крильон появился у женевьевцев. Он рассказал от имени короля брату Роберу об энтузиазме католиков, которые стерегли Генриха и обивали собор Сен-Дени. Он рассказал о бешенстве гугенотов, которые все бродили около своей добычи, и бешенстве герцогини Монпансье, первый удар которой не удался. Потом он пошел к больному и нашел его выздоравливающим.
- По милости добрых попечений Понти и братьев-женевьевцев, - сказал Эсперанс, - по милости участия, которым меня удостаивает кавалер де Крильон, этого одного достаточно, чтобы воскресить мертвеца.
Крильон торопился, осыпал дружескими уверениями раненого, поблагодарил по-военному Понти и сказал им обоим:
- Поспешим выздороветь; надо быть на ногах для одного славного случая. Между нами и потихоньку я вам скажу, что надо идти помогать его величеству входить в Париж! Выздоравливайте скорее, Эсперанс, потому что вы лишите этого юношу, который ухаживает за вами, чести сделать первый приступ, которого я требую для моих гвардейцев. Это будет великое зрелище, Эсперанс. Я хочу, чтобы вы видели Крильона со шпагою в руке на проломе. Все говорят, что это стоит видеть. Выздоравливайте.
Сердце старого воина трепетало. При мысли о новом торжестве, которое он получит перед сыном венецианки. Понти, думая о взятии Парижа, прыгал, как молодой лев.
- Да, - сказал он, - да, выздоравливайте скорее, месье Эсперанс.
- Вы все еще довольны этим негодяем? - спросил Крильон раненого.
Эсперанс, улыбаясь, взял за руку Понти.
- Он не кричит? Не пьет? Скромен, как девушка?
- Если бы я был скромен, как некоторые девушки, - вскричал Понти, - это было бы мило!
Эсперанс заставил его замолчать взглядом, который уловил и Крильон.
- Мои гвардейцы, как кажется, имеют секреты между собой, ну что ж, посмотрим… Итак, все идет хорошо, прощайте, Эсперанс, до свидания. Пойдемте, Понти, вы поможете подержать мне стремя. Со мной приехал ла Варенн по приказанию короля; но он без сожаления остановится где-нибудь в другом месте. Пойдемте.
Понти пошел за Крильоном, понурив голову: он подозревал, по какой причине его уводит полковник.
- А мое поручение? - спросил Крильон.
- Какое поручение, полковник?
- Записка, которую я тебе велел взять.
- Ах да! В платье месье Эсперанса я ее не нашел.
- Ты лжешь!
- Уверяю вас, полковник…
- Ты лжешь!
- В дороге это записка могла потеряться.
- Говорю тебе, что ты лжец и бездельник! Ты раз сказал Эсперансу, о чем я приказал тебе молчать. Великодушный Эсперанс взял с тебя обещание сбить меня с пути, как старую ищейку.
- Но, полковник…
- Довольно! Я не люблю людей, которые идут мне наперекор и изменяют мне.
- Чтобы я изменил вам, полковник, я!
- Конечно, потому что ты рассказал то, что я тебе доверил; ты вдвойне должен был мне повиноваться: как твоему полковому командиру, как твоему покровителю; ты обязан был отдать мне свою жизнь, если бы я ее потребовал; а я считал тебя довольно храбрым человеком, для того чтобы расплатиться за свой долг.
- Ах, полковник! Пощадите меня.
- Если бы мы были в лагере, - сказал Крильон, постепенно разгорячаясь и крутя свои усы, - я велел бы тебя расстрелять. Здесь же, как дворянин дворянина, я тебя осуждаю; как господин слугу, я тебя прогоняю! Собери свои вещи, если они у тебя есть, и уходи!
- Ах, полковник! - сказал Понти, бледный и расстроенный. - Сжальтесь над бедным, беззащитным человеком.
- Я готов. Подай мне эту записку.
Понти потупил голову.
- Подай, или ты лишишься не только доверенного поста, который я назначил тебе здесь, но лишишься и звания гвардейца. Я твой полковник и прогоняю тебя. Ты уже не находишься больше на службе короля.
Понти поклонился, черты его были расстроены отчаянием.
- Записку! - опять потребовал Крильон.
Понти молчал.
- Господин Понти, - прибавил Крильон, взбешенный этим сопротивлением, - я даю вам неделю, чтобы воротиться в вашу провинцию. Я даю вам пять минут, чтобы оставить монастырь.
Слезы брызнули из глаз молодого человека; он с трудом прошептал:
- Позвольте мне, по крайней мере, обнять в последний раз месье Эсперанса.
Крильон не отвечал.
- Я ворочусь через минуту, - сказал Понти, направляясь к комнате раненого.
Он вошел со сжавшимся от горя сердцем и наклонился над кроватью своего друга.
- Что с тобой? - спросил Эсперанс.
- Ничего… ничего… - сказал Понти прерывающимся голосом. - Спрячьте вашу записку, спрячьте ее скорее.
- Зачем? - спросил Эсперанс, приподнимаясь.
- Полковник Крильон меня прогоняет, - сказал Понти, вдруг зарыдав, как ребенок.
Эсперанс вскрикнул и сжал Понти дрожащими руками.
- Нет, дуралей! - вдруг сказал кавалер, отворив дверь ударом кулака. - Нет, я тебя не прогоняю. Оставайся… ты честный малый. Вот они теперь оба расплакались, дураки. Оставьте у себя ваши записочки, если это вам нравится. Как глупы эти мальчики! - И он убежал, стыдясь, что чувствует влажность на своих ресницах.
После того как Эсперанс заставил Понти рассказать все, оба друга долго обнимались.
- Да, я скоро выздоровею, - сказал Эсперанс, - во-первых, для того чтобы любить тебя, во-вторых, для того чтобы присутствовать при осаде.
- И чтобы отмстить женщинам! - сказал Понти.