Но Генрих не знал препятствий, его не удержали бы и сто пушек. Он въехал с лошадью в реку и начал, смеясь, сам рассекать волны, двигаясь в сторону неблагоразумных наяд. Тогда хохот превратился в крики испуга, в трогательные мольбы. Лошадь плавала восхитительно и гордо прокладывала себе путь. Генрих подвигался, протянув руки к испуганной наяде, длинные белокурые волосы которой, завернутые в косы толще тюрбана, блестели так, словно Габриэль погружалась в ванну из жидкого серебра. То и дело из воды показывалась белая рука, по которой струился жемчуг, или тонкая драпировка, покрывавшая ее плечи, как туника Амфитриды, или пальчик маленькой ноги. Генрих посылал нежные поцелуи и все продолжал двигаться вперед.
- Ради бога, государь, ради бога, воротитесь! - сказала Габриэль умоляющим голосом, и на лице ее красноречиво выражалось отчаяние.
- Вы меня звали, моя красавица? - спросил Генрих.
- Уважайте женщину, государь! Сжальтесь!.. Если вы приблизитесь еще хоть на шаг, я брошусь на дно!
- О, сжальтесь надо мною, вы, мой милый ангел! - сказал испуганный Генрих, который тотчас повернул свою лошадь. - Плавайте спокойно, моя душа, не пугайтесь, не угрожайте. О! Чтобы доказать вам мое уважение, я скорее сам погружусь в эти волны, посмотрите, я отворачиваюсь. Куда мне ехать? Проститься мне с вами?
- Вы уже проехали две трети воды, - сказала Габриэль, успокоенная послушанием короля, - поезжайте высушиться на мельнице на острове.
- Я поеду, моя милая, а вы?
- О, пожалуйста, не будем говорить обо мне, не будем более обращать внимание! Вы меня понимаете, любезный государь?
- Да, да, понимаю и еду на мельницу.
- А я к вам приду туда с Грациенной, мы там поужинаем, пока мельника нет.
- Благодарю! О, благодарю тысячу раз!
Король, влюбленный и голодный, выехал на берег возле мельницы, оставил свою лошадь на острове, где она свободно отряхнулась и приступила к вкусному ужину в огороде мельника. Генрих, весь промокший, но с сердцем, наполненным радостью, прошел по мосткам и сел у колеса, там, где никто не мог его видеть и где, следовательно, его присутствие не могло тревожить Габриэль.
Пока он любовался красотой ночи и великолепием пейзажа, ундины молча доплыли до цветистой бухты, скрытой от лунного света. В эту минуту, свесив ноги над водой, прислушиваясь к малейшему шуму, который обнаруживал присутствие его возлюбленной, король французский был самым счастливым человеком в своем королевстве.
Глава 16
МЕЛЬНИЦА
Грациенна прибежала на мельницу. Это была молодая и веселая девушка, невысокого роста, пышная, с пронзительным голосом, с пухлыми руками. Она знала короля и любила его. Генрих взял ее за руки и задал ей тысячу вопросов об отсутствии Габриэль. Грациенна отвечала, что ее барышня стыдится, что у нее нет приличного платья, для того чтобы принять великого государя, и что девушки, которые собирались ужинать одни после купанья, не имеют нарядов, стало быть, должны страдать те, кто делает визиты, не дав о том знать заранее.
Разговаривая таким образом, Грациенна зажгла лампу и вынула из шкапа мельника новые панталоны и белые чулки, которые предложила его величеству, указав ему маленькую комнатку, чтоб он переменил свое мокрое платье, пока она приготовит ужин для своей барышни.
- Но что скажет хозяин, - крикнул Генрих из комнаты, где он занимался своим туалетом, - по поводу того, что его новую одежду захватили таким образом?
- Слишком счастлив был бы Дэнис, если бы знал, какая ей досталась честь, - сказала Грациенна. - Но Дэнис этого не узнает, он не должен этого знать, болтун. Притом он сейчас отлучился по делам.
- Надолго?
- Он пошел отнести приору монастыря св. Женевьевы огромную барвену, которая попалась в невод. На это понадобится добрых два часа, если он не станет копаться дорогой.
- Он все-таки воротится и увидит меня.
- Ваше величество будете месье Жан или месье Пьер, какое до этого дело Дэнису? У вас не написано на лице, что вы король.
"К несчастью", - подумал Генрих, не совсем довольный комплиментом и радуясь, что получил его в отсутствии Габриэль.
Но она слышала, она вошла в эту самую минуту и, подойдя к Генриху и подавая ему руки для поцелуя, с улыбкой на губах, сказала:
- Если у него на лице не написано, что он король, Грациенна, то зато он король и в сердце, и в душе!
- О, моя красавица! О, мой ангел! - вскричал Генрих, склоняясь с радостным сердцем над свежими ручками, которые протягивала ему молодая девушка.
Конечно, она была красавица. Народ, видевший ее каждый день, сохранил воспоминание о ее чудной красоте так же, как сохранил с признательностью и уважением воспоминание о доброте короля Генриха. Но наверняка никогда Габриэль маркиза, Габриэль герцогиня не была в бархате и в кружевах, в золоте и в бриллиантах так прекрасна, какой король видел ее в этот вечер: идеальной картиной в рамке двери, с великолепным сиянием луны и посеребренным пейзажем за спиной, когда красноватый свет лампы мельника озарял ее юный облик.
Кто может описать этот стан богини, руки белые, как слоновая кость, белокурые волосы с золотистыми отблесками, волнами падавшие на плечи и тонкую шею? А этот несравненный овал лица с голубыми глазами, лукавыми, насмешливыми, нежными, черные зрачки которых имели что-то странное, волнующее и зажигающее каждое сердце! Это лицо было ясно и кротко, как прекрасный день, оно возбуждало мысль о радости, оно оживляло, оно утешало, малейшая улыбка пурпуровых губ омолодила бы угрюмого старика и подарила бы надежду умирающему.
Мы сказали, что Габриэль была красавица - мало того, она была добра, улыбка шла из ее души, как благоухание из чашечки цветка, она никогда не чувствовала зависти, честолюбия, гнева, не знала лицемерия. Потребовались годы бурь и зараженный воздух двора, ненависть и зависть других, чтобы заставить это благородное лицо прикрываться маской, единственной защитой против смертельного яда.
Но в семнадцать лет Габриэль не умела лгать. Она смотрела на Генриха, лежавшего у ее ног, глазами сестры, с уважением верноподданной и думала искренно, что отдает ему все свое сердце. Она сама не знала своего неоцененного сердца.
Когда король долго прижимал к губам эти бархатные пальчики со скромной и почтительной горячностью (несомненный знак истинной страсти), Габриэль приказала Грациенне затворить дверь и предложила деревянную скамейку королю. Скамейка была только одна и принадлежала по праву французскому королю. Но Генрих весело сел на четверик ячменя, и скамейка досталась Габриэль, девушка села на нее и приняла серьезный вид.
- Еще неосторожность, государь, - сказала она очаровательным голосом. - Отец мой в отъезде, но он может воротиться. Ваше величество ничему не подвергаетесь со стороны ваших верноподданных, но меня будут бранить, мне придется плакать, когда вы уедете.
- Плакать? О, моя милая красавица! - сказал Генрих. - Нет, вы плакать не будете. Притом ваш отец не воротится. Я послал его в Мант.
- Это вы послали его, государь? - вскричала молодая девушка. - О, злой король!.. Бедный отец!
- Конечно, я это сделал, раз уж мне нельзя видеть вас при нем.
- Ни в его отсутствие, ни в его присутствие, государь, - сказала Габриэль печально. - Время настало сказать правду, хотя мне многого это стоит, но я должна говорить, слушайте.
- Какую правду? - воскликнул встревоженный король.
- Мы уже не увидимся более.
- О!
- Никогда… Отец мне приказал… Он растолковал мне мое положение относительно моего короля, потому что здесь вы король в наших сердцах и в наших желаниях.
- Не так, как в Париже, - сказал Генрих, стараясь развеселить Габриэль, которая в самом деле улыбнулась.
- Ну! - воскликнула она. - После поговорим об этом. Бесчеловечно со стороны верноподданной огорчать своего короля, а королю было бы жестоко помешать своей верноподданной ужинать. Государь, мы задержались на купанье: уже одиннадцать часов, и мы умираем с голода.
- И я тоже, моя красавица.
- О государь! Я угощу вас. Какая радость! Я задам пир великому Генриху, и чудный пир, увидите. Грациенна, подай вишни и смородину.
- Черт побери! - сказал король с гримасой. - Не очень сытно.
- У нас есть пирожные, государь, легкие пирожные, какие Грациенна прекрасно умеет делать.
- Пирожные! Чего же еще больше?
- Это лакомство нам надо простить, государь, мы лакомки. Есть скляночка орехового ликера. Как мы вас угостим!
Аппетит короля, как охотника и воина, затрепетал. Его мороз продирал по коже при виде пурпуровых вишен, наложенных на тарелку, а особенно смородины, белые и красные кисти которой блестели при огне, как рубины и топазы.
Стол был накрыт. Генрих предложил кусок пирожного Габриэль и сам взял, вздыхая. Она взглянула на него и поняла.
- Как я глупа, - сказала она, - король голоден, а я ему предлагаю женский ужин!
- Самая прелестная женщина на свете, - отвечал Генрих, - может предложить только то, что у нее есть.
Габриэль с грустью отодвинула пирожное и вишни.
- Надо поискать, - сказала она. - Грациенна, довези меня в лодке до дома. Там мы, наверняка, найдем провизию.
- Нет! Нет! - вскричал Генрих. - Я предпочитаю насытиться, лицезрея вас, я ужинаю, любуясь вами. Я съем ваши крошечные ручки…
- Жалкая пища для желудка, государь. Поищем! Поищем! - сказала Габриэль, легонько отстраняя Генриха, который добирался до ее рук.
- Мне кажется, - сказал он, - сейчас говорили, что в шлюз мельницы попадают огромные рыбы. Не раскинуть ли невод или нет ли удочки? Мельники всегда занимаются этим.
- Не знаю, - сказала Габриэль.