- Ваше величество слишком добры, что заботитесь обо мне. Я вас умоляю беречься. Когда будет произнесено отречение, Лиге придет конец, и тогда надо остерегаться убийц.
- Я сделаю все возможное, месье Бриссак, чтобы целым и невредимым войти в милый город Париж.
- Я приготовлю вам комнату в Лувре, государь.
- А я велю позолотить вам маршальский жезл.
Бриссак, вне себя от радости, хотел заговорить, но король тихо закрыл ему рот рукой и сказал на ухо:
- Простите Арно, он честный человек, я это знаю лучше всех, оставьте его около себя. Он будет служить нам посредником каждый раз, когда вы захотите связаться со мной, а это будет случаться довольно часто. Нам пора расстаться, будьте осторожны. Не беспокойтесь за вашего друга де Майенна. Я не испытываю к нему ненависти. Я не испытываю ненависти даже к герцогине де Монпансье, моей смертельной неприятельнице. Я ненавижу только испанца. Майенн будет пощажен и получит все, чего попросит. Берегите себя и любите меня.
- О, как вы этого заслуживаете, всею моею душой!
- Поезжайте по этой дороге, она ведет в Коломб, вы сможете никем не замеченный вернуться в Париж за полчаса до испанца, если удар Крильона позволит ему доехать до Парижа. Этот Крильон рубит, как топором!
- Прощайте, государь!
- Прощайте, маршал!
Бриссак пожал обе руки Крильону, который отвечал ему таким же дружеским пожатием. Арно в нерешимости стоял за королем. Генрих сделал ему дружеский знак, указав на Бриссака. Молодой человек пошел держать ему стремя и поехал за ним молча и спокойно, как будто в эти полчаса не свершилось событие, которое должно было сделать переворот в Европе. Оставшись одни, Генрих и Крильон посмотрели друг на друга.
- Кажется, ваше величество остались не совсем недовольны вашим свиданием с Бриссаком? - спросил Крильон.
- Ты видел, Крильон, как мы расстались?
- С поцелуями. Но Бриссак - гасконец, государь.
- И я тоже, любезный Крильон.
- Извините, государь, я хочу сказать, что он наполовину испанец.
- Теперь уж нет. Все кончено. Париж мой - без осады, без пушек. Вложи в ножны твою шпагу, храбрый Крильон, у нас не будет более тех чудных битв, где ты так отличался!
- Париж наш! О государь! Благодарите ли вы Бога, что он возвратил вам корону такой малой ценой?
- Уже двадцать раз после отъезда Бриссака я все повторял одну молитву. Не будет больше проливаться французская кровь, храбрый Крильон. Я счастлив, очень счастлив, я счастливейший из людей!
- Государь, - отвечал Крильон, дрожа от счастья, - никогда не надо этого говорить. Неизвестно, что происходит в сердце других.
- Ты говоришь о себе, Крильон? - сказал Генрих. - Тем лучше. Дай бог, чтобы ты был еще счастливее меня. Впрочем, я этому поверю, видя твои блестящие глаза и веселое лицо.
- Дело в том, что я не помню себя от радости. И во всех отношениях я считаю себя счастливее вас, потому что у вас в эту минуту довольна голова, честолюбие удовлетворено и радуется, а у меня сердце дрожит, как говорится.
- Ты любишь меня до такой степени?
- Я люблю не только вас, государь.
- Уж не влюблен ли ты?
- Я не был бы тогда так доволен, и хорошо было бы влюбляться с седой бородой!
- У меня седая борода, а я страшно влюблен.
- Да, вы король и имеете право делать всевозможные глупости.
- Ты называешь это глупостью? Черт побери! Если бы ты видел мою возлюбленную, ты обкусал бы себе пальцы за то, что выразился так легкомысленно.
- Я знаю, что у вашего величества хороший вкус, но у каждого вкус свой.
- Послушай, мой храбрый Крильон, - сказал король, обнимая за плечо кавалера, - моя Габриэль - самая восхитительная девушка во Франции… А теперь, когда король кончил свои дела, и кончил хорошо, он может похвалиться. И это по милости твоей, ибо ты сегодня заменил мне целую армию. И теперь бедный Генрих, который так долго пренебрегал удовольствиями, может позволить себе к ним вновь обратиться. Поедешь ли ты со мной в ла Шоссе, где живет мадемуазель д’Эстре? Ты ее увидишь и признаешься, что она несравненна.
- Я признаюсь в этом теперь, государь, потому что сегодня я обещал ночевать в Сен-Жермене.
- Но по пути в Сен-Жермен ты будешь проезжать мимо дома Габриэль, притом ты был бы мне очень полезен.
- Чем же я могу быть полезен, боже мой? - спросил Крильон.
- Ты мог бы отвлечь подозрения раздражительного отца.
- Д’Эстре? В самом деле это человек с твердой волей, честный человек.
- Он свиреп, говорю я тебе, и доводит меня до отчаяния.
- Потому что он не хочет, чтобы вы сделали ему честь обесчестить его дом.
- Крильон! Крильон! Это выражение чересчур сильное.
- Вот что значит, государь, поверять мне тайны, я тотчас употребляю их во зло. Но простите мне.
- Я прощаю тебе тем охотнее, что честь Габриэль чиста, как первый снег. Увы! Сердце дочери, так же как и гордость отца, неприступно. Поверишь ли, для того чтобы знать наверняка, что я увижу Габриэль сегодня вечером, я должен был отправить отца д’Эстре в Медан к Рони? Он ждет меня там и, несмотря на это, я не совсем уверен, что дочь согласится меня принять.
- Если все дело так и обстоит, то я не сказал бы, что ваше величество так счастливы, как вы говорили сейчас.
- Всякое несчастье кончается, как всякое счастье проходит, - с улыбкой отвечал Генрих. - Надежда - одна из моих добродетелей. Мои враги называют это упрямством, мои друзья - терпением. Ну, сядем на лошадей, какой прекрасный вечер после такого сурового дня! Я победил Лигу и вступил во владение моим королевством. Будем надеяться, что моя возлюбленная будет так же покорна, как Лига.
- Будем надеяться, так как от этого зависит удовольствие вашего величества, - сказал Крильон. - А я поеду по равнине, чтобы скорее доехать до Сен-Жермена. Я неспокоен. Я прошу короля возвратить мне свободу, если у его величества больше нет необходимости во мне.
- Будь свободен, прощай и благодарю, храбрый Крильон. Завтра непременно в назначенном месте!
Крильон помог королю сесть на лошадь и смотрел ему вслед, когда тот быстро удалялся от него. Затем он приготовился было ехать сам, как вдруг на дороге далеко позади себя он услыхал быстрый галоп.
- Не испанец ли возвращается с подкреплением? - подумал он вслух. - Нет, я слышу только одну лошадь. Может быть, испанец упал где-нибудь, и лошадь возвращается теперь одна? Иначе зачем испанцу ехать сюда?
Вдруг топот смолк. Лошадь остановилось.
- Мне точно слышится голос, стон… - тихо проговорил Крильон. - Мало того, мне слышатся стоны и крик…
И тут Крильон увидал на месте, освещенном луной, человека, который спрыгнул с лошади и побежал к реке, чтобы зачерпнуть воды, а на лошади лежал другой человек.
- Серая лошадь! - вскричал Крильон. Сердце его сжалось от предчувствия беды.
Лошадь печально заржала.
"Господи, случилось какое-нибудь несчастье, - подумал Крильон. - Эта лошадь - Кориолан. Он меня почуял. Нужно поторопиться на помощь!"
Человек, который побежал к реке, обернулся, услышав топот лошади Крильона, и как будто вид человеческого существа возвратил ему мужество, он закричал во весь голос:
- Помогите! Помогите!
- Да это же Понти! - воскликнул Крильон, у которого от этого голоса на лбу выступил холодный пот.
- Месье де Крильон, - закричал гвардеец, подбегая к кавалеру.
- Ну, что там такое? Чего вы испугались? Кто этот лежащий человек?
- Ах, разве вы не угадываете, когда я вам сказал, что за нами следил ла Раме?
Прокричав какое-то проклятие, Крильон, чуть не рыдая, бросился к Эсперансу, которого Понти как раз снял с лошади и положил на траву, влажную от росы. Бедный молодой человек лежал с закрытыми глазами, смертельная бледность покрывала его лицо, прекрасные бесцветные и оледенелые руки висели с той трогательной грацией, которую из всех земных существ сохраняет только одна птица после своей смерти. Под открытым полукафтаном видна была кровоточащая рана, покрытая носовым платком, лоскутами рубахи и перевязанная кушаком дружеской рукой Понти.
Крильон при виде этого белья, омоченного кровью, этой неподвижности тела, при отчаянии Понти, сам растерялся и стал на колени возле раненого, поверженный в отчаяние. Вдруг он вскочил, закричав:
- Ты позволил его убить!
- Уже все было кончено, когда я приехал. Но я ехал очень быстро. Меня не в чем винить, он не умер. Если мы не оставим его без помощи, если найдем ему хорошего доктора, он оправится. А на дороге мы не найдем ни доктора, ни помощи.
- Я не знаю этой стороны, - сказал Крильон, нахмурив брови, что очень испугало бы Понти во всякое другое время.
- Доедем до первого дома, - сказал Понти.
- До Безона или Аржансона домов нет никаких, а эта рана, из которой вытекло столько крови, а это потрясение от дороги… Я не понимаю, зачем ты вез так далеко этого бедного мальчика.
- Я сам бы хотел поскорее довезти его до безопасного места, но когда за нами погнались…
- Ты боишься, когда за тобою гонятся! - вскричал кавалер, обрадовавшись предлогу, чтобы выплеснуть свой гнев. - Ты боишься, дуралей!
- Когда у меня на руках раненый, когда я понукал коленями замученную лошадь, когда на повороте леса слышал свист пуль и за нами гнался бешеный убийца, заряжавший снова и снова свое ружье, когда я говорил себе, что, если лошадь упадет, а меня убьют, может быть, доконают и раненого, которого поручил мне полковник Крильон, и я снова пришпорил мою лошадь, еще крепче прижал раненого к груди и полетел по дороге, сам не зная куда, - да, тогда я боялся! О, я очень боялся!