- Как он заставляет меня ждать, как он заставляет меня страдать!.. - прошептала герцогиня. - Ах, брат Робер! я думала, что вы более мне преданы… сжальтесь над бедной женщиной, брат Робер. А ты, мой добрый друг, мой Эсперанс, - сказала она, смотря на его дом с горестным выражением. - Прости, что я так медлю. Если я еще не явилась на свидание, это не потому; что я боюсь, это не потому, чтобы моя душа не стремилась горячо к твоей. Ты этому веришь, не правда ли? Ты это видишь с неба, где ты меня ждешь с доверием. Но если б я согласилась обедать у Замета, может быть, я уже умерла бы, а теперь еще слишком рано. Прежде чем я отправлюсь в этот путь, я должна просить кое о чем брата Робера, который первый, может быть, угадал нашу любовь. Ты знаешь, чего я от него хочу, не правда ли, Эсперанс? На небе известно все. Будь терпелив. Как только я получу ответ от доброго брата, оранжереи Замета недалеко, я медлить не стану, будь спокоен.
Грациенна подошла во время этих печальных слов. Габриэль не слыхала ее шагов и в порыве горести и нетерпения вскричала:
- О, брат Робер, сократите мою агонию!
- Что это? - спросила Грациенна, которую этот монолог испугал. - О какой агонии вы говорите?
- Разве я произнесла это слово, Грациенна?
- Но ради бога, милая госпожа моя, поплачьте немножко, ваши сухие глаза пугают меня.
- Молчи… идут.
Это был Замет, который, усадив своих гостей, прибежал показать герцогине, что он не пренебрегает ею.
- Герцогиня, - сказал он, - постятся только до полудня, а теперь уже половина второго; берегитесь, чтобы не повредить вашему здоровью, король будет упрекать в этом вас и меня.
- Вы думаете?
- Я ручаюсь за это, - вскричал Замет с живостью, думая, что Габриэль поколебалась. - Согласитесь!
- Пока нет, Замет, после… О! я попрошу у вас обедать, не беспокойтесь. Приготовления, которые вы сделали для меня, не будут напрасны.
Он вздрогнул и побледнел.
- Покажите мне ваши оранжереи, - сказала Габриэль, - говорят, они великолепны в нынешний год… особенно фрукты.
- Винограду нет.
- А персиков много?
Замет помертвел. Габриэль вошла в оранжерею, он за ней. Она прямо подошла к персикам.
- Что это, я вижу на дереве только один; разве вы уже сорвали все другие?
- Нынешний год был только один, - пролепетал флорентиец.
- Зато какой великолепный! Я никогда не видала такого персика… и если б не постилась, я могла бы съесть этот чудный персик!
Пот выступил на лбу Замета.
- Я уверена, что вы не отказали бы подарить его мне, - продолжала герцогиня, все улыбаясь, между тем как Замет вне себя начинал теряться.
- Курьер! - вскричала Грациенна, которая побежала навстречу курьеру и взяла у него из рук ответ из Безона, зная, что ее госпожа с нетерпением его ждет.
Габриэль с живостью взяла письмо и прочла. Ее очаровательные глаза сверкнули, устремившись на небо, в них блеснул свет освобождения.
- Приятное известие? - спросил Замет, который оправился, видя, что Элеонора подсматривает в окно из-под широкого кактуса.
- Превосходное. Это и приятное и благочестивое дело. Один друг назначил мне свидание в церкви Св. Антуана в вечерню.
- Стало быть, через час?
- Почти.
- Свидание печальное.
- Говорят, музыка чудесная.
- Правда, что она несравненна. Весь Париж стремится туда, вы не найдете места.
- Грациенна, пошли взять для меня одну из боковых капелл и вели подавать носилки.
Замет смотрел на Габриэль и слушал ее с изумлением. Все ее поступки и слова после приезда были для него непонятны. Оба они были в оранжерее на зорких глазах невидимой Элеоноры.
- Позвольте мне, герцогиня, - сказал он, - высказать вам, что я нахожу странным расположение вашего духа.
- Даже капризным. Я сейчас не хотела ничего есть, не так ли?
- А теперь вы соглашаетесь?
- Да.
- Я отдам приказания, чтобы вам подали обедать.
Она остановила его.
- Нет… здесь есть то, что мне нужно.
Она протянула руку к персику.
- Этот персик… - пролепетал Замет.
- Он единственный. Во всей Франции не найдется подобного. Наверняка вы назначали его мне. Для чего, если вы ждали меня обедать, не сорвали вы его к столу?
- Герцогиня, фрукты вам лучше нравятся на дереве.
Габриэль сорвала персик, привязанный ниткой к ветке. Несколько минут она смотрела на него безмолвно.
- Вы хорошо меня знаете, - сказала она, - вы знали, что я не устою от удовольствия сорвать его. Замет, это хитрость. Бьюсь об заклад, что если б я не подумала его сорвать, вы сами принесли бы его мне.
- Почему вы говорите мне это, герцогиня? - спросил флорентиец, с которым сделалась дрожь.
Габриэль разломила персик и холодно, не торопясь, не дрожа, съела половину. Молния промелькнула сквозь стекло, это был луч из глаз Элеоноры.
- Хотите другую половину, Замет? - сказала герцогиня с ледяной иронией.
- Право, герцогиня! - вскричал Замет, которого возмутившаяся совесть превратила в привидение. - Можно бы сказать, слушая вас…
- Что можно бы сказать, Замет? - гордо перебила герцогиня. - Что этот персик был приготовлен для меня, что он отравлен?.. Что вы хотите, чтобы другая была французской королевой, и что Габриэль умрет?.. Что за беда, если Габриэль, вместо того чтобы жаловаться, прощает вам и благодарит вас! Посмотрите, никто не пошел за мной, я отдалила всех свидетелей, даже Грациенну! Я не хотела сесть за ваш стол; не бойтесь, вас подозревать не станут, и я не хочу погубить ни вас, ни ваших сообщников.
Он зашатался и чуть не упал.
- Я прошу у вас только одной услуги, последней, скажите мне только, долго ли я буду страдать? - прибавила Габриэль.
- Герцогиня, герцогиня… пощадите несчастного…
- Отвечайте - да или нет, я тороплюсь! Отвечайте, говорю я вам, имейте, по крайней мере, это мужество. Долго ли я буду страдать на этой земле?
Он сложил руки, упал на колени и губы его, коснувшись платья этого ангела, прошептали: "Нет!"
- Ты слышишь, мой Эсперанс! Замет, я вас благодарю и прощаю вам.
Сказав эти слова, она вышла, оставив этого человека, раздираемого угрызениями, который кричал среди своих рыданий:
- Это не я, это не я!..
Итальянка убежала, преследуемая голосом Бога.
Габриэль прошла к своим носилкам. Хохот и веселые разговоры собеседников напрасно касались ее слуха, она слышала только один голос, снисходивший с неба.
Все остальное принадлежит истории. Герцогиня слушала в отдельной капелле вечерню в церкви Святого Антоана. Там собралось много знати. Анриэтта д’Антраг приехала туда следить за действием яда на лице своей соперницы.
Народ, видевший, как бледная Габриэль стояла на коленях и набожно молилась, благословлял ее и, без сомнения, молился также и за нее, кроткую любовницу, которая никогда не делала зла и имела врагами только врагов короля.
Заметили возле герцогини в темном углу церкви женевьевца, который долго говорил с нею и не раз во время этого разговора бил себя в грудь и клал земные поклоны в мрачном отчаянии.
Без сомнения, она признавалась ему, как захотела умереть, несмотря на столько предуведомлений, которые спасли бы ее жизнь. Без сомнения, она признавалась ему в своих проступках и умоляла о прощении, в котором Господь никогда не отказывает умирающим. Что касается просьбы, которую она хотела ему сделать, она была очень трогательна и очень достойна великодушной души, расстававшейся с этим совершеннейшим телом. Когда монах слушал ее, суровое его лицо не раз было омочено слезами.
Между тем как мрачная музыка раздавалась под сводами, между тем как серьезные голоса певцов разглашали в воздухе печальную музыку, Габриэль говорила монаху, стоящему на коленях возле нее:
- Брат, может быть Господь не любит меня, может быть, моей смерти недостаточно, чтобы искупить мою жизнь, хотя я старалась, умирая, не делать ни шума, ни огласки. Может быть, я не попаду на небо, где уже находится мой Эсперанс, и где я не увижу его никогда. О, моя единственная надежда! Не позволяйте, чтобы я рассталась навсегда с ним, кого я буду любить и за могилой. Когда король меня забудет, когда все забудут дорогу к моей могиле, и даже мой сын не прочтет мое имя под густой травой, я останусь совсем одна. О, заклинаю вас, брат Робер, соедините меня с Эсперансом… смешайте пепел наших двух сердец…
Она не кончила, с нею сделалась дрожь, ее унесли без чувств на носилках, к мадам де Сурди.
"Я буду королевой", - подумала Анриэтта, видя, как Габриэль унесли почти мертвую.
Замет не солгал: на другой день она уже не страдала. Ла Варенн уведомил короля в письме, что она больна и умерла.
Надо отдать Генриху справедливость, король очень плакал.