- Урбен дю Жарден, - прошептала она, - был сын губернатора Шатле?
- Увы, да! - отвечал Эсперанс, не примечая страшного выражения торжества, которое вспыхнуло и погасло на бледном лице Анриэтты, - да, это был его сын, и я видел, как текли слезы старика, когда во время моего кратковременного заточения он посадил меня на кресло, где спал когда-то его несчастный сын и где, может быть, сам того не зная, он посадит убийцу в нынешнюю ночь.
- Довольно, довольно! - сказала Анриэтта с лихорадочной поспешностью, которая заставила подумать Эсперанса, что это последнее воспоминание убедило ее. - До завтра! Дайте знать, в котором часу, и полагайтесь на меня.
"А тем более, - подумал Эсперанс, - что она не может поступить иначе".
- Прощайте, - сказал он, - я возвращаюсь к ла Раме.
Она показала ему на лодку, которая привезла ее. Он ушел, тихо пожав руку Элеоноре.
Глава 59
МЩЕНИЕ ОТЦА
Эсперанс воротился домой приготовить оружие, лошадей и деньги. Он отдал приказания с предусмотрительной скоростью. Он обвернул вокруг своего тела длинную шелковую веревку, тонкую и прочную, и тотчас взял за руку Понти, с изумлением смотревшего на эти приготовления. Понти, предупрежденный запиской, ждал своего друга уже несколько минут. Оба молча направились к Шатле.
Дорогой Эсперанс рассказал гвардейцу важные происшествия этого дня; когда он дошел до разговора с Анриэттой и о намерении спасти ла Раме, Понти поднял руки к небу.
- Вы с ума сошли, - сказал он Эсперансу, - вы серьезно думаете спасти этого злодея от виселицы? Разбойника, который требовал, чтобы меня расстреляли, который чуть было вас не убил, который…
- Все это известно, Понти, - перебил Эсперанс, - не к чему повторять.
- И ты условился с этой Антраг, ты говорил с этой тварью!
- К счастью, потому что все решено.
Понти иронически расхохотался.
- Честный Эсперанс, - сказал он, - он думает, что можно решить что-нибудь с подобной женщиной! Она просто насмехалась над тобой.
- Попробуй-ка доказать мне это. Попробуй-ка найти хоть одно отверстие, в которое Анриэтта могла ускользнуть, как ты говоришь.
- Какая необходимость, - пробормотал Понти, - человеку счастливому вмешиваться в дела этой шайки разбойников?
- Если бы даже я рассуждал, как ты, с эгоизмом, я все-таки опровергнул бы твой аргумент. Вмешиваясь в дела Анриэтты и ла Раме, я устраиваю свои дела, и я не знаю ничего искуснее, ничего полезнее этого двойного отъезда, который освобождает меня навсегда от ла Раме и его достойной сообщницы. Да, Понти, ты никогда не узнаешь, до какой степени для меня необходимо, чтобы Анриэтта удалилась из Франции и не возвращалась сюда никогда. Но Богу известно, однако, что не мои выгоды руководили мной в принятом мной намерении. Если из этого выйдет что-нибудь хорошее для меня, я припишу это единственно Богу.
Понти был поражен этими соображениями, но все-таки отвечал ворча, что Анриэтта еще не уехала, что она находчива и сумеет найти способ не уезжать из Парижа.
- Ты все забываешь, - отвечал Эсперанс твердым тоном, - что у нас есть талисман, который разобьет всякую волю Анриэтты. Пока этот медальон будет висеть на моей шее или на твоей, Анриэтта будет повиноваться нам, как невольница.
- А, если так, я сдаюсь, - сказал Понти, - и ты заставил меня вспомнить, что твой месяц прошел, теперь моя очередь носить этот медальон, так как мы разделяем поровну этот опасный залог.
- Если бы даже твоя очередь не настала, Понти, я отдал бы сегодня, потому что нынешнюю ночь я буду с Анриэттой, и было бы неблагоразумно оставлять медальон на моей груди; несчастье случается так скоро! Падение с лошади, неожиданный выстрел, обморок. Ты знаешь, как она обирает трупы!
Понти взял и спрятал на шее плоский, тонкий медальон, в котором лежала записка Анриэтты, эта кровавая записка, которую наши читатели, вероятно, не забыли.
- Я в обморок не упаду, будь спокоен, - сказал Понти.
- Исполняй строго мои приказания, - продолжал Эсперанс, - не пренебрегай никакими мелочами. Побег ла Раме должен совершиться до рассвета; будь готов, когда ты будешь мне нужен. Через час я присоединюсь к тебе.
Говоря таким образом, молодой человек оставил Понти и вошел в Шатле. Сначала он отправился к губернатору, с которым поговорил несколько минут, чтобы удостовериться, что по обещанию Крильона все было устроено, потом вернулся в тюрьму ла Раме, который в своем нетерпении тысячу раз сбивался в счете и думал, что начинает уже рассветать.
Стук запора восхитительно раздался в его ушах, он побежал к двери и сжал в объятиях с нежностью, к которой сам не считал себя способен, благородного освободителя, который, возвратившись, принес ему жизнь или смерть.
- Ну что, - спросил ла Раме, дрожа, - что она сказала? - Ла Раме с упоением сложил руки. - Не правда ли, она меня любит?
- От всего сердца, - сказал Эсперанс.
- Знаете ли, что она делает для меня великую жертву! Оставлять все, родных, богатство, будущность для несчастного пленника!
- Она согласна.
- Это прекрасно, - повторил Эсперанс с невозмутимым хладнокровием, - но вы успеете впоследствии выразить мадемуазель д’Антраг ваш восторг и вашу признательность, а теперь нам надо спешить.
Ла Раме сделал знак одобрения.
- Я теперь от губернатора, - продолжал Эсперанс, - Крильон с ним говорил. Король согласен, не помиловать вас - он не может этого сделать, - но закрыть глаза на ваш побег. Вы должны облегчить совесть короля признанием, о котором мы условились.
- Я уже придумал выражения, - сказал ла Раме. - Надо написать?
- Подождите… Вам переменят комнату, вас отведут наверх. Там есть терраса с железной решеткой. Вот пила, которой вы подпилите две перекладины. Вы худой, этого прохода будет для вас достаточно. Вот шелковая веревка, на ней может повиснуть весь Шатле… позвольте, я ее сниму… Она имеет сто футов, десятью больше, чем все здание; привяжите ее сами и спускайтесь, обернув ваши руки, чтобы не обрезать их, в вашу норковую шляпу.
Ла Раме взял с судорожной радостью вещь, которую подавал ему Эсперанс.
- А как же я найду Анриэтту? - спросил он. - Вы меня не обманываете, она точно обещала?
- Я предвидел этот вопрос. Вы увидите, как она будет вас ждать на конце Малого моста. У вас, кажется, хорошее зрение?
- Я узнаю Анриэтту за целое лье ночью.
- Спускайтесь только когда приметите ее. Притом с нею будут лошади, это поможет вам узнать. Я предупреждаю вас, что, для того чтобы не возбуждать подозрения, мы спустимся на берег реки под тень набережной.
- И вы тоже там будете?
- Я положусь только на себя, чтобы вас спасти. Я дал слово.
- Говорят, что иногда ангелы небесные принимают человеческую форму для покровительства несчастным, - прошептал ла Раме с выражением раскаяния и признательности. - Я твердо этому верю с нынешнего дня.
- Итак, - перебил Эсперанс, - все решено; когда начнут благовестить к заутрени в соборе Парижской Богоматери в три часа, спускайтесь. Часовой будет прохаживаться так, чтобы не видеть вас.
- А до тех пор я подпилю решетку и привяжу веревку. А когда мне написать показание?
- Вы найдете в верхней комнате все, что нужно для письма, и губернатор до вашего побега придет посмотреть, так ли написано показание, как следует.
- Губернатор придет?
- Да, - отвечал Эсперанс с невольным трепетом; он думал, что эти два человека никогда не должны бы встречаться. - Этот губернатор добрый старик, - продолжал он. - Кроткий с пленниками, повинующийся Крильону, к которому он чувствует признательность. Вы не знаете этого старика?
- Никогда его не видал; я был так взволнован, входя в тюрьму; помню только, что тюремщик сказал мне, что он гугенот.
- Гугенот он или католик, это все равно, только бы он дал вам убежать! - с живостью сказал Эсперанс, сердце которого раздирали эти подробности.
- Я говорю вам об этом, - продолжал ла Раме, - по основательной причине. Гугенот может смотреть дурными глазами на Валуа, отец которого устроил Варфоломеевскую ночь.
- Ведь вы подпишите, что вы не Валуа, - коротко сказал Эсперанс. - Притом оставим это. Вы ни слова не скажете губернатору, и он не раскроет рта. Он возьмет показание и уйдет.
- Я мог бы сейчас вам это показать, - сказал ла Раме, - и тотчас же бежать.
Эсперанс был поражен этой настойчивостью ла Раме. Не зловещее ли предчувствие побуждало пленника таким образом опередить назначенный час?
- Я думал, что поступаю хорошо, - сказал Эсперанс, - давая вам всевозможные обеспечения. Вы хотели быть уверенным в присутствии мадемуазель д’Антраг, вы имеете эту уверенность, Вы хотели дать ваше показание за обеспеченную свободу, и это решено. Теперь вам надо перейти в верхнюю комнату. Надо иметь время подпилить решетку, написать, а потом, со своей стороны, и мы не готовы. Час свидания еще не назначен мадемуазель д’Антраг, она должна приготовиться. Подумайте, что три часа утра настанут скоро.
- Это правда, - вскричал ла Раме, - простите, что я докучаю вам таким образом! Я старался, видите ли вы, избегнуть приближения дня, который должен был сделаться моим последним днем; тюремщик мне сказал: завтра в восемь часов… от трех до восьми промежуток так короток!
- В восемь часов вы будете так далеки от смерти, как не были никогда, - сказал Эсперанс с улыбкой, способной возвратить жизнь умирающему, - но чтоб поспеть вовремя, начнем действовать заранее; я вас оставляю.
- Да благословит вас Бог! - сказал ла Раме.
- Помните все наши условия.
- Они запечатлены здесь, - сказал пленник, коснувшись своего лба, - как ваши благодеяния записаны в моем сердце.