Один был человек пожилой, без сомнения начальник. Он зябко кутался в свой плащ, как настоящий испанец; он был дороден и сед. Два других были моложе его и поправляли один свою шпагу, которая сошла со своего места во время езды, другой шпору; одну он потерял в дороге. Все трое смотрели на здание, называемое дворцом солдатами ла Раме; они измеривали, так сказать, вышину и толщину, как чистые испанцы, гений которых, как известно, состоит в том, чтобы оценить низко всякую собственность, не принадлежащую им.
Пришли наконец предупредить их, что король дает им аудиенцию. Они переглянулись, как бы спрашивая, кто пойдет первый. Старший тотчас пошел вперед и двое других последовали за ним, не произнося ни слова. Они услышали в передней голос, который говорил:
- Вы уверяете, что эти офицеры ни слова не знают по-французски. Я это предвидел и знаю настолько по-испански, чтобы разговаривать с ними. Ступайте же и наблюдайте, чтобы никто нам не помешал. Если мне понадобится кто-нибудь, я позову.
Этот голос заставил их вздрогнуть. Один из младших офицеров, низенький, широкоплечий, покраснел и толкнул своего товарища, который холодно отвечал:
- Король!
- Да, господа, - сказал вестовой, - это действительно говорил король.
Улыбка, мелькнувшая на их лицах при этом ответе, уже исчезла, когда проводник воротился к ним и сказал:
- Войдите, господа.
Ла Раме сидел возле стола, на котором горели свечи. Он внимательно перелистывал бумаги испанцев; он нашел в тексте рекомендации короля испанского верные признаки участия, которое имели к нему за Пиренеями. Будучи озабочен, а также и, для того чтобы выказать более достоинства, он ожидал, чтобы шум шагов на полу замолк, для того чтобы поднять голову и посмотреть на своих гостей.
- Добро пожаловать, сеньоры, - сказал он по-испански.
Офицеры медленно подошли и остановились. Ла Раме поднял глаза и точно увидал привидения: рот его раскрылся, кровь застыла в жилах. Прямо перед ним стоял Крильон, с правой стороны Эсперанс, с левой Понти. Менее храбрый человек лишился бы чувств от страха. Ла Раме наклонился вперед, как бы, для того чтобы проникнуть сквозь магический туман, который распространился между ним и настоящими испанцами, но как обманываться долее? Лицо Крильона было мрачно, лицо Эсперанса серьезно, лицо Понти насмешливо, с оттенком свирепой ненависти.
- Во-первых, - сказал ему Крильон, - так как вы нас узнали, не шевелитесь и не кричите; вы знаете, что случится, и вы настолько умны, чтобы угадать наши намерения.
Говоря эти слова, он сделал знак Понти, который подошел к ла Раме с длинным кинжалом в руке.
- Говорите с нами, если хотите чего-нибудь, - сказал кавалер, - но шепотом и чтобы никто не пришел сюда. А не то, отправив вас на тот свет, мы отправим и того человека, а я считаю бесполезным столько убийств.
Оцепенение и испуг ла Раме невозможно описать. Впрочем, испуг был гораздо слабее оцепенения. Смелость подобного безумного покушения остановила в нем даже разум. Оцепенение его простиралось до такой степени, что он позволил Понти снять с него портупею и обезоружить без малейшего сопротивления. Наконец это опьянение прошло, кровь приняла опять свое течение, врожденное мужество в этом человеке утишило биение сердца.
- Если вы пришли меня убить, - сказал он своим врагам, - зачем это уже не сделано?
- Мы пришли не для этого, - отвечал Крильон, - однако мы не отступим от этой крайности, если вы нас принудите. Но до сих пор я не нахожу ее необходимой.
- А может быть, это и случится, - сказал ла Раме, - потому что я не баран, чтобы молчать всегда, как я это сделал в первую минуту удивления.
- Удивление естественное, которого я не порицаю, - отвечал кавалер. - Самый храбрый человек может быть иногда удивлен, я даже вам скажу, что вы недурно приняли это.
Пока он говорил, ла Раме собрался с мыслями. Он походил на борца, который, сбитый с ног первым ударом, приподнимается и принимает лучше свои меры.
- Я вижу, господа, - сказал он, - что вы сделали большую ошибку и что вы погибли.
Эсперанс не пошевелился, Понти удвоил ироническую угрозу, Крильон тихо покачал головой.
- Не думайте этого, - сказал он.
- Извините. Вы сказали, что от меня зависит остаться в живых или быть убитым.
- Совершенно.
- В этом весь ваш расчет. Вы сказали себе: он испугается смерти и будет молчать.
- Мы действительно это сказали себе.
- Из двух одно: или я буду молчать, что вы сделаете со мной? или я закричу, и вы меня убьете… что сделаете с собой?
- Я не совсем понимаю, - сказал Крильон.
- Да, если я буду молчать, вы заставите меня подписать что-нибудь, мое отречение, например… Положим, что я подпишу его. Как вы выйдете из лагеря? А если вы меня убьете, еще хуже, что скажут мои солдаты? Ваша безопасность во всяком случае подвержена сомнению.
- Милостивый государь, - сказал Крильон, - вы рассуждаете так хорошо, что с вами приятно разговаривать.
- Да, но разговор не должен быть продолжителен, - сказал ла Раме, - потому что вас могут узнать.
- Благодарю; оставайтесь только спокойны и не думайте о нас, потому что мы знаем, что делаем. Да, мы убили бы вас, если б в первую минуту вы позвали на помощь; мы убьем вас и теперь, если вы это сделаете, потому что солдаты обыкновенно бросаются как бульдоги на тех, на кого им показывает их господин, а мы не хотим быть убиты до объяснения. Но позовите спокойно в окно, или позвольте одному из нас позвать ваших главных офицеров, даже солдат, если вы предпочитаете, мы готовы.
- Драться против трех тысяч! - сказал ла Раме, смеясь принужденно, но смеясь над этим фанфаронством.
- Нет, но не надо меня подзадоривать, однако. Я, конечно, паду. Нет, мы не будем драться против вашей армии; мы прочтем бумаги, которые у меня в кармане, и битва сделается невозможна.
- Что такое в этих бумагах? - холодно спросил ла Раме.
- Позовем ваших солдат, если вы хотите, и вы узнаете это в одно время с ними. Вы колеблетесь. Я вижу, что вы человек благоразумный.
- Я понял, - сказал ла Раме, - что вы постараетесь развратить моих солдат каким-нибудь обещанием короля или даже быть может клеветой.
- Я им докажу просто, что вы такой Валуа, какой я ла Раме, и это их охладит.
- Милостивый государь, - вскричал молодой человек, побледнев от гнева, - докажите!
- Я согласен, - сказал Крильон, подходя к окну в то время, как Понти дотронулся острием своего оружия до тела ла Раме.
В дверь тихо постучались. Лоб ла Раме прояснился; он хотел закричать. Понти прижал свой кинжал, лезвие кольнуло. Эсперанс протягивал уже руки, чтобы принять труп.
- Я задвинул задвижку, - сказал Крильон, - отоприте, Эсперанс, и впустите всех, кого хозяин захочет принять. А вы, Понти, вложите кинжал в ножны.
Лицо ла Раме посинело. По избытку храбрости он не закричал, но эта уверенность его врагов смутила его. Он растерялся.
- Если бы я хотел, - прошептал он, - мы погибли бы все вместе; но полета моей судьбы вы не остановите. Мне предназначено быть счастливым и знаменитым, несмотря на ваши бумаги и кинжалы.
Крильон улыбнулся и пожал плечами. Явился мажордом.
- Государь, - сказал он, - посланный, отправленный вами сегодня вечером, воротился.
- Воротился? - пролепетал ла Раме, смутившись от молнии радости, которая сверкнула в глазах его врагов. - Зачем он воротился?
- О, государь… и в каком состоянии…
Крильон приблизился к ла Раме.
- Вы не понимаете, - шепнул он ему на ухо, - хотите я вам объясню, зачем он не продолжал свой путь к Парижу?
Ла Раме дрожал.
- Потому что мы его остановили, - продолжал Крильон, - и отняли у него письмо.
- Ступай, - сказал ла Раме мажордому, который ждал. - Ступай!
Дверь затворилась.
- Да, - продолжал Крильон, - это письмо, вместе столь нежное и столь подробное, это образцовое произведение любви и политики в наших руках; оно не дойдет по адресу. Вот почему ваш курьер воротился.
Ла Раме не мог верить ушам; все в нем дрожало; глаза его как будто жадно кричали: говорите! объяснитесь! скажите мне!
- Мы подъезжали к вашему лагерю, - с недоверчивостью сказал Крильон, - и каждая фигура была для нас подозрительна, это разумеется само собой. Вдруг мы встретили вашего курьера. Мы трое загородили ему дорогу, он сосчитал нас и сказал:
- Бьюсь об заклад, что это испанцы, которых мы ждем в Реймс.
- Да, - отвечал по-испански Эсперанс, который знает прекрасно этот язык.
- А меня ждут в Париж, - продолжал ваш курьер.
Тут нечего было колебаться, мы арестовали негодяя и взяли от него письмо вашей любовницы. Хорошенькая девушка, не правда ли?
- Как! вы ее знаете? - с трудом проговорил ла Раме, отирая пот, выступивший на лбу.
- Знаем ли мы Анриэтту д’Антраг, жемчужину красоты, как вы говорите? Спросите у Эсперанса, знает ли он ее; ведь вы чуть не убили его за нее?
- О! - заревел ла Раме, затронутый в сердце больше ревностью, чем кинжалом.
- Кавалер, - шепнул Крильону великодушный Эсперанс, - пощадите этого несчастного.
- Полноте! - вскричали Понти и полковник.
- Сделайте милость!
Это сострадание было последним ударом для ла Раме, он почти без чувств упал на стул.
- Анриэтта!.. - прошептал он.
- В прекрасное положение поставили бы ее, - продолжал Крильон, - она теперь ваша сообщница.
- Моя сообщница?
- Конечно, участница мятежа, посягательства против безопасности государства и особы короля - словом, всех ваших преступлений, которые исчислены в этом письме.
- Ах, боже мой! - вскричал ла Раме.