Между тем как его преподобие, отец Матфей, читал евангельское повествование о Рождестве Христовом, толстяк Бартель примкнул к детям Гассо и указывал им на ясли, на звезду и прочее, что он смастерил, по мере того, как священник в своем чтении упоминал об этих предметах. По окончании чтения каждого подвели к назначенным для него подаркам, начиная от внуков Иоанны и кончая самим Бартелем.
- Где старик Юмниц? - сказала Иоанна и посмотрела вокруг.
Названный выступил из-за елки, держа в правой руке шапку и пряча левую за спиной.
- Я к вашим услугам, сударыня. Но прежде чем оказать мне свою обычную милость и доброту, позвольте мне сообщить вам радостную весть.
- Радостную весть?
- Из Венгрии!
- От моих сыновей? - вскричала она. - От которого, Юмниц? Живы ли они?
- Один-то жив, я знаю наверно! Юнкер Леопольд находится по дороге сюда и послал этот пакет вперед, чтобы любезная матушка имела также какую-нибудь радость на праздник. - С этими словами передал он Иоанне красный кожаный сверток.
- Разве не мог он принести его сам? Я бы тогда раньше увидела, а его присутствие для меня дороже всяких подарков.
- Он не может быть далеко и послал Николаса вперед только для того, чтобы подарок его был здесь ко времени и общей радости.
- Дети, Леопольд мой едет! Господи, я прославляю Тебя за великое Твое милосердие! - воскликнула она, растроганная. - Ты не хотел оставить меня совсем в горе! Посмотрим скорее, что-то он мне посылает, чтобы можно было мне при свидании поблагодарить его.
- Это, осмелюсь я заметить, футляр для пергамента, - сказал Бартель, - он заключает, верно, какой-нибудь важный документ.
- Документ? Разве мог он привезти документ из Венгрии?
- Он ведь служил императору, любезная матушка, - вмешался тут Гассо, - Очень может быть, что он заслужил себе какую-нибудь милость.
- Это очень на него похоже, - заметил отец Матфей, - вспомните-ка цепь Оранского.
- Дайте нам вскрыть футляр! - с этими словами Бартель взял в руки тяжелый сверток.
Оба священника расположились у обеденного стола и принялись распарывать кожаный покров. Все присутствующие теснились вокруг них. Когда кожаный чехол был снят, то глазам всех представился жестяной позолоченный ящик с большими кистями, перевязанный золотым шнурком.
- Я сказал, что это грамота! - вскричал Бартель. - Грамота от императора! Помогите, отец Матфей, чтобы мне ее бережно вынуть. Поистине, никогда еще ослиная шкура не имела лучшего употребления!
В ящике лежал пергамент. Положив бережно на стол шнурок, Бартель развернул документ, исписанный красивым крупным шрифтом, с разными вычурными украшениями. Бывший монах торжественно выпрямился и звучным басом прочитал о том, что Леопольд и его потомство произведены в рыцари империи.
- Леопольд - рыцарь! - произнесла в оцепенении Иоанна, подняв руки к небу. - Боже великий, сын мой возвеличил свой род, счастливое дитя!
- Твое дитя, дорогая матушка.
Леопольд стоял за нею. Она обернулась, еще не веря своим глазам. Переполненная чувствами, замерла она в его объятиях, и слезы счастья выступили у нее на глазах.
- Слава рыцарю Леопольду, слава Веделям Померании! Радостные восклицания разнеслись по всему громадному залу.
- Богу принадлежит слава, не мне, - шепнул Леопольд счастливой матери.
- Да, - воскликнула она, - он прав - Богу принадлежит слава! Завтра вечером все бедные в Кремцове будут накормлены и получат по две марки на человека, кроме того, я жертвую две тысячи марок в кружку для бедных воинов, в честь счастливого события, которое семейство наше празднует в нынешнее Рождество.
Леопольд был потрясен, и пылкое сердце его заговорило:
- Ты дала из богатого сокровища твоего сердца, позволь и мне, матушка, очистить свою совесть перед Богом и благослови мое намерение. Я не стоял бы теперь перед тобою, наслаждаясь созерцанием твоего любимого лица, и, вместо того, чтобы быть императорским рыцарем, лежал бы убитый, подобно тысячам других, которые в тот час переселились в вечность - если бы не помогла мне рука слабой женщины, посланной Богом для моей защиты.
- Рука женщины? - воскликнул Гассо.
- Да, бедной, несчастной женщины, следовавшей за полком. Она остановила меня в ту минуту, когда взлетела на воздух крепость и вместе с нею не один храбрый воин! Она указала мне, среди общего смятения и ужаса, дорогу на высоту, что дало мне возможность укрепить знамя, воодушевившее имперских солдат совершить новое, последнее нападение. В благодарность за это выдал я этой женщине, преследуемой испанке, которую зовут Сарой Иоханаан из Сарагоссы, охранную грамоту, в которой повелеваю, в случае, если она посетит владения моих предков, чтобы ее везде гостеприимно принимали из любви ко мне и обходились бы с ней хорошо. И я думаю, что никакой Ведель или близкий нашему дому человек не захочет бесчестить меня, поступая наперекор данному мною слову! Ты же, верный человек, не покидавший меня в тот трудный час, пока наконец обрушившиеся обломки стены не повалили тебя - сын Николаса Юмница, товарищ мой, подойди сюда!
Николас подошел к нему с пылающим лицом.
- С сегодняшнего дня ты владетель поместья Инагофь и всех земель, которые к нему причисляются, потому что тот, кто защищал императорское знамя, не может долее оставаться рабом! Приищи себе жену по сердцу и пользуйся в мире твоим имением.
- Все это непременно будет исполнено! - Сказала растроганная Иоанна. - Завтра же Николас получит отпускную и дарственную запись, испанка же может прийти когда хочет, она всегда найдет у нас надежное убежище.
Старик-смотритель стоял, как окаменелый, между тем как Николас целовал руку рыцаря и своей госпожи, в бессвязных словах выражая свою благодарность. Потом он взял под руку отца, отвел его немного в сторону и, сказав ему несколько слов, побежал прочь. Он спешил навестить печальную Лизу и предложить ей свою руку и сердце. Оставшиеся же в зале поспешили кончить раздачу подарков, ибо были слишком взволнованы, чтобы долго останавливаться на этом занятии. Когда же Иоанна села за стол с детьми, внуками и прислугой, посадив Леопольда около себя по правую сторону, радостные крики возобновились, после чего гости разошлись, предоставив семью их собственному веселому настроению.
Леопольд был очень весел и занял всех своими рассказами, особенно же он полюбился Бартелю за то, что знал множество солдатских песен. Но если Леопольд представлялся матери чем-то вроде героя, мужественная красота которого должна была непременно покорить все сердца, и если в душе своей она невольно соединяла с этим другие надежды, Гассо из тех же самых наблюдений, вывел иное, весьма подозрительное заключение. Его поразило то, что рыцарь, говоря о Саре с необыкновенным жаром, в то же время был немногословен в своих рассказах о ней. Еще больше удивился Гассо, заметив, с каким оскорбительным равнодушием Леопольд относился к семейству канцлера Эйкштедт, всякий раз как упоминалось о нем в разговоре. В нем зашевелилось неопределенное подозрение, побудившее его убедиться, верно ли оно или нет.
- Ты, Леопольд, вероятно, скоро поедешь в Штеттин, чтобы представиться тамошним господам в твоем новом достоинстве, показать им свою грамоту и приказать внести себя как свободного рыцаря в дворянские списки.
- Ехать мне к Барниму? Из-за чего? Я о том и не думаю. Я рыцарь по воле императора и не нуждаюсь в подтверждении старого грешника.
- Я такого же мнения, Гассо, - сказала Иоанна.
- Пусть так будет, хотя это и непорядок. Но старик скоро оставит правление, и тогда тебе, как и нам, надо будет присягнуть в верности новому повелителю и представить ему грамоту о пожаловании тебя в рыцари.
- Когда придет время, я это сделаю, но до того еще долго, друг.
- Кто знает. Я думаю, это будет раньше, чем ты себе воображаешь. Некоторые работают усердно, чтобы достигнуть этой цели. Тогда тесть мой сделается опять канцлером и при всем равнодушии тебе нельзя будет обойти его и его семейство.
- Как ты странно говоришь! Если герцог пожелает оказать мне должный почет, ты думаешь, я стану обращать внимание на его канцлеров? Когда я буду присягать в верности его светлости, Эйкштедт, как чиновник, должен будет исполнять свои обязанности по отношению ко мне. Я же, встречаясь по необходимости с ним и его семейством, буду вежлив, и больше ничего. Впрочем еще сомнительно, буду ли я здесь ко времени присяги.
- Как, ты хочешь опять уехать! - воскликнула мать.
- Не пугайся только, - ответил Леопольд, улыбаясь. - В настоящее время я остаюсь еще у тебя и не уеду, пока не возвратится Буссо. Но, когда брат возвратится из Венгрии, не в порядке ли вещей ему как старшему, оставаться у тебя, заниматься хозяйство жениться и продолжать наш род, между тем как я начав уже не дурно, буду продолжать гнаться за удачей и приобретать уважение?
- Испанка, вероятно, скоро приедет? - спросил вдруг Гассо.
- Испанка?! Может быть, но я не думаю. Если же она и приедет, то ненадолго, странствование и война вошли уже слишком в ее привычки.
- Что, она дворянка, Леопольд?
- Дворянка ли она? Конечно - да. Да притом из старинного рода, ведущего свое начало от самого Моисея!
- Какие глупости! Ты смеешься надо мной. Я спрашиваю, из хорошей ли дворянской фамилии Испании?
- Ты хочешь сказать, может быть, что в императорской армии находятся особы ее пола не дворянского происхождения?
Леопольд пристально посмотрел на брата, желая знать, слышал ли Гассо о беспорядках, производимых женщинами во время тогдашних войн.
Но простодушный Гассо не так понял своего меньшего, светски образованного брата.
- Что, она молода?
Вопрос этот рассмешил Леопольда. Он ясно видел, куда Гассо метил.