На пороге стоял Огюст, который был в жилетной тройке, а перед ним - в не менее элегантной одежде - подросток лет тринадцати. Жюльен оставил перо в чернильнице и, скрестив руки на груди, с любопытством оглядел парнишку. Плутоватые глаза, лицо со следами оспин… В костюме он чувствовал себя явно неловко, стоял неспокойно, двигался неуверенно. Не вязалась с благородным одеянием и обувь - грубые, нечищеные башмаки.
- Привет, вот и мы! - радостно, словно солдат, вернувшийся домой из похода, возвестил Огюст.
- Я вижу, - сдержанно кивнул Жюльен, который никого не ждал.
Если б не кое-какие детали в поведении младшего персонажа, эти двое вполне сошли бы за добропорядочных отца и сына. Хотя, подумалось Жюльену, его другу возможность подобных отношений вряд ли приходила когда-либо на ум.
Огюст легонько ткнул парнишку локтем в спину и произнес:
- Расскажи-ка господину, что ты рассказывал мне.
Парень скорчил недовольную мину, почесал себе ногу ниже колена, затем неожиданно с врожденной грацией провел рукой по волосам.
- Ну же, перестань артачиться, давай, говори, - Огюст хитро улыбнулся и наградил упрямца новым тычком.
На сей раз тот не остался в долгу и, разразившись громким хохотом и оставив в стороне приличия, двинул Огюста локтем в живот.
- Уж и не знаю, чего здесь такого важного, - начал парень. - Я ведь рассказал это просто так. Думал, можем посмеяться вместе.
Огюст стряхнул с рукава несуществующую пылинку и укоризненно глянул на своего юного спутника, который, совершенно осмелев и развеселившись, залепил ему кулаком в плечо. Однако Огюсту это показалось ужасно смешным.
Жюльен склонил голову набок и выгнул бровь дугой. Ему еще не доводилось видеть своего друга в состоянии расшалившегося школяра, и он приготовился досмотреть сценку до конца. Огюст, вдоволь насмеявшись, перевел взгляд на Жюльена, тут же посерьезнел и, как бы извиняясь, пояснил:
- Этот юноша разгружает мешки с картошкой на кухне Елисейского дворца, - и понизив голос, вновь обратился к парню: - Ну, рассказывай!
- О бритье, что ль?
- Ну же! - подтвердил Огюст полушепотом.
- Да чего там… Хорош император, который сам скоблит себе физиономию, - изрек парень, глядя на Огюста, который подбадривал его жестами. - У него нет ни цирюльника, ни слуги-брадобрея, который бы его побрил. Вот так! Ему пособляет только этот… Рустам, ну, мамелюк, телохранитель. Держит ему зеркало. Тоже мне, император! Дошел до того, что бритвы выписывает из Англии, с перламутровой ручкой… Говорит, дескать, тамошняя сталь лучше французской. Да где это видано! Чтоб император брился не нашенской, а вражеской бритвой! Дворцовые кухарки - они обычно рта не закрывают, - по секрету рассказали мне про эту его привычку: мол, он лучше сам изрежется английским железом, чем позволит руке француза перерезать себе глотку! - и рассмеялся своей же шутке.
- Как тебе рассказ? - спросил Огюст. - Не интересно разве? - И, видя, что Жюльен облокотился на стол и принялся барабанить кончиками пальцев, поторопился объяснить: - Вообще-то я пообещал этому молодому человеку показать дом своего друга, прежде испросив у него разрешения. Ты позволишь?
- Конечно, - ответил Жюльен, не меняя положения рук, и когда они уже переступали порог, крикнул вдогонку: - Огюст, одну минуту!
Огюст что-то сказал парнишке, успевшему выйти в коридор, с улыбкой вернулся в комнату и затворил дверь.
- Откуда те бритвы? - поинтересовался Жюльен.
- Из Бирмингема, - вспомнил Огюст.
- Жаль, война совсем близко. Посылка из Англии вызовет, конечно, подозрения. Но нет худа без добра: бритвы надо заказать нашим умельцам. Сейчас, по-моему, подходящий момент для перехода на бритье французской сталью, как ты считаешь?
- Разумеется. Это будет патриотично.
- Мастерская производителя на всякий случай пусть находится как можно дальше от Парижа. Незачем давать им время для наведения справок. Лезвия должны быть из лучшей стали, рукоятки - из перламутра высшего сорта. Наши бритвы должны стать подлинным шедевром. Чтобы английские не выдерживали с ними сравнения. А в остальном положимся на гордыню Бонапарта.
- Все будет исполнено, как ты говоришь.
- Действовать следует быстро. Деньги - скажешь изготовителю - не проблема. Половину заплатим вперед. Готовый заказ сюда не присылать ни под каким видом. Насчет адреса получателя нужно подумать, но лучше, чтобы это было за пределами Парижа.
- Так оно будет надежнее.
- Огюст, - Жюльен понизил голос, - идея переодеть его, - он кивнул на дверь, - прекрасная уловка, чтобы не привлекать к себе внимания.
- Правда? Но ему-то я объяснил иначе. Сказал, что в дом, куда мы идем, принято приходить в костюме. Так что не думаю, чтобы за нами следили, - с победным видом произнес Огюст.
- Но кое-чего ты не учел. - И поняв по застывшей гримасе на лице друга, что тот не понимает, о чем речь, уточнил: - Ты упустил из виду обувь… На нем его старые башмаки.
Не скрывая досады, Огюст повернулся на каблуках и исчез за дверью.
Через несколько дней виконт де Меневаль получил у себя в особняке на Сент-Оноре короткое письмо. Скорее - записку, в которой его приглашали принять участие во встрече. Указывались время и место, где она состоится, а также - ее цель. Внизу, рядом с подписью, стояло ненавистное имя. Жиль не раздумывал ни минуты. Отдал соответствующие распоряжения агентам, наблюдавшим за домом Жюльена, и на следующее утро спозаранку отправился в карете по приведенному в записке адресу.
Жиль прежде избегал эту улицу, и сейчас, выйдя из коляски, почувствовал, как в глубине его практически бесчувственной души что-то защемило. Входная дверь была приоткрыта. Он толкнул ее, скрипнули давно не смазывавшиеся петли…
Внутри все было как прежде - как десять и пятнадцать лет назад. Дом будто законсервировали, а вместе с ним - воспоминания, что хранили его стены. Все те же прихожая, лестница, светильники… Только везде толстым слоем лежала пыль, да в застоявшемся воздухе пахло нежилой сыростью. Жиль вдруг поймал себя на мысли, что все это похоже на дурной сон, и словно собираясь бежать от наваждения, обернулся к двери. Его даже всего передернуло, но он тут же взял себя в руки и, опираясь на трость, направился в цокольный этаж.
Внизу горел яркий свет. Жюльен, в черном сюртуке и рубашке с белым жабо, на котором четко выделялся серебряный медальон, сидел на стуле и пристально смотрел на спускавшегося по лестнице человека с тростью.
- Не думал, что тебе хватит смелости прийти, - не вставая с места, произнес Жюльен. - Страх - веская причина для неявки.
- Это почему же я должен бояться ублюдка без роду и племени? Кстати, предупреждаю тебя - дом со всех сторон окружен, - возразил Жиль голосом, в котором тем не менее слышалась тревога, и вынув носовой платок, смахнул им пыль со стула, прежде чем сесть.
- Не дай я обещания твоему отцу, с тобой все уже было бы кончено.
- Мой отец… - вздохнул Жиль и положил платок в карман. - Он хоть умер как настоящий отец - с именем своего сына на устах.
- Ты ошибаешься, Жиль. Он умер несколько позже.
- Пусть так, не вижу, что это меняет. Однако, полагаю, Безымянный, ты пригласил меня не для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Или теперь я тоже должен величать тебя "мсье Ласалль"?
- Как у тебя поднялась рука совершить это чудовищное злодеяние?
- Справедливое возмездие ты называешь чудовищным злодеянием? Вообще-то семейные проблемы, конфликты между представителями разных поколений, - это не твое дело. Но так и быть, я удовлетворю твое любопытство. - Жиль устроился на стуле поудобнее, расправил кружевные манжеты. - Перед бурным завершением нашей последней встречи старик сообщил мне, что половину состояния оставляет тебе. Какого состояния? Впервые я слышал от отца, что он, оказывается, богат. Думаю, это признание немало изумило бы мою покойную мать. Однако предчувствие неминуемой смерти, по-видимому, настраивает на исповедь, даже если приходится признаться родному сыну в убийстве его матери. Короче говоря, старик сознался, что не только обманул свою жену, обрек ее на нищенское существование, но и отравил ее. Тебе это не кажется достаточным основанием для вынесения смертного приговора?
Выдержав паузу, Жюльен сказал:
- В доказательство доброй воли я в этот дом, некогда бывший твоим, пришел один. И на встречу с тобой, чтя память Виктора Муленса, явился безоружным.
В подтверждение сказанного он положил на стол руки открытыми ладонями вверх. Затем взял лежавший рядом свиток, перевязанный шелковым шнурком. Развернув бумаги, перелистал документ и протянул его Жилю:
- На, ознакомься!
Жиль алчным взглядом впился в текст. Через оконце под потолком, как в былые времена, пробивались косые лучи дневного света. Жюльен тем временем расхаживал вдоль полок, кончиками пальцев водил по заросшим пылью колбам и мензуркам. Здесь все было связано с Виктором, каждая мелочь рождала воспоминания о нем, повышая давление в котле ненависти, кипевшем в груди у Жюльена. Как бывает в схватке не на жизнь, а на смерть, в душе его не осталось места милосердию. В какой-то миг он вдруг почувствовал, что к его ненависти примешивается ностальгия, а на глаза наворачиваются слезы. Понял - надо срочно взывать о помощи к своенравным богам Гран-Перл, иначе он бросится сейчас на Жиля и голыми руками свернет ему шею.
- Негодяй! - молвил Жиль, глубоко потрясенный смыслом прочитанного. - Обладая таким богатством, он заставлял нас жить в нужде!
- Ты в нужде никогда не жил. У тебя было все, что только может пожелать ребенок.