- Я знаю, что это значит: "приходи ко мне повидаться". Но мы французы, - возразил Огюст, помогая ей подняться. - И нами движет любовь. Любовь - вот наш спасительный храм. И священный огонь! - изрек он и одернул портьеру при выходе из ложи.
- Ах, мой милый, не драматизируй! Не будь мне известны твои повадки, сказала бы, что ты изъясняешься как влюбленный. Но поскольку я хорошо тебя знаю, скажу, что говоришь ты как ростовщик. - Огюст распахнул дверь в фойе и предложил мадам Бастид руку. Застыв на мгновение, она с усмешкой взглянула ему в глаза и добавила шепотом: - А каким бы мужчиной ты мог быть, если бы свои мужские достоинства поставил на службу слабому, а не сильному полу.
- Боюсь, слабому полу больше по душе моя обходительность, - парировал Огюст.
- Ты безжалостен, - вынесла приговор мадам Бастид, взяла своего спутника под руку и, жеманно взмахнув платочком, поднесла его к губам.
Фойе, заполнившись публикой, превратилось в водоворот декольте и напудренных париков, моноклей, сюртуков и шелковых галстуков, затянутых корсетов и атласных шляпок, изящных туфелек и высоких ботфортов. На лестнице эта река сливалась с потоком зрителей, спускавшихся с верхних ярусов, в том числе и с галерки, судя по их платью, манере поведения и специфическому букету - запахам одеколона, сосисок и чеснока.
Огюст заметил, что мужчины, узнавая его спутницу, демонстративно отворачивались в другую сторону. Его позабавила мысль, что для него, молодого человека двадцати трех лет от роду, это уже давно пройденный этап. И на миг ему увиделось в том нечто трагическое, поднимавшее его над толпой.
По мнению мадам Бастид, Огюст красотой не отличался. Однако кудрявые волосы, смуглая кожа, полные чувственные губы, благородная осанка и высокий рост делали его весьма привлекательным. И потом, в нем чувствовалась сила, переходящая в брутальность, без которой женщины вообще не воспринимают мужчину всерьез.
- Ты не против, если мы прогуляемся пешком до "Кафе тюрк"? - предложила мадам Бастид, когда они вышли на улицу.
- Конечно нет. До бульвара дю Темпль совсем недалеко, - ответил Огюст и без всякого перехода продолжил: - Видите ли, я как-то задумался, почему мне так неприятны англичане? Знаете, за что я их больше всего ненавижу?
- Сейчас попробую отгадать! - Она сделала паузу, словно обдумывая ответ. - Поскольку английским ты владеешь в совершенстве, дело не в языке. Наверное, за их холодное пуританство или, быть может, за пуританскую холодность?
- За моду, мадам. Да-да, за моду! Я ненавижу Англию за то, что она является законодательницей мод. За эти кургузые сюртучки, которые полагается носить нараспашку, - он отряхнул с лацкана невидимую пылинку, - за широченные воротники и ужасные, высотой почти до колен, сапоги с отворотами. Какая бессмыслица! Видели ли вы когда-либо подобное тиранство? И виновата в этом Англия, поголовно увлеченная спортом.
- А что скажешь о неопрятных, неглаженных рубахах, которые носит теперь молодежь? За них тоже будешь винить Англию?
- Не знаю, откуда взялось это поветрие. Но среди молодежи действительно считается хорошим тоном ходить в мятой рубахе. А чтобы добиться наибольшего эффекта, в рубахе теперь ложатся спать.
- И за распространение цилиндра на Англию тоже вряд ли можно возлагать ответственность. Несмотря на цену, эти головные уборы у нас давно в большой моде.
- Разумеется, - согласился Огюст и коснулся рукой своего цилиндра. - В минувшем году один лондонский шляпник изготовил цилиндр, и это вызвало столько шума!
- В Лондоне?
- Ну да.
- Невероятно!
- Но это еще не все. Его судили и оштрафовали на пятьдесят фунтов за то, что он вышел на людную улицу, водрузив на голову высокую блестящую трубу, нарушавшую покой обывателей.
- Это шутка? - засмеялась мадам Бастид.
- Нет, дорогая, вовсе нет.
- Огюст, мой юный друг, ты не просто модник, - ты очаровательный модник! Чего нельзя сказать о других молодых щеголях.
Дело происходило во фримере, третьем месяце республиканского календаря, однако месяц выдался необычайно теплым. Холод не спешил вступить в свои права, и хотя дни сделались значительно короче, по вечерам публика по старинке высыпала на бульвары и фланировала взад-вперед, не вполне ясно понимая, по какому календарю она живет - по григорианскому или республиканскому.
- Поверь, Огюст, мы просто обязаны радоваться и веселиться, - понизив голос, произнесла мадам Бастид. - Мы пережили Террор, а сегодня нет никакой уверенности, что Республика протянет сколько-нибудь долго. Это налагает на нас особую ответственность. Наш исторический долг - наслаждаться жизнью, брать от нее все. Кто может предсказать пришествие нового Робеспьера? - Она что-то достала изо рта и бросила на землю. - Ты не представляешь, как мне надоели эти пробковые шарики. И кто придумал эту дурацкую моду? Можно подумать, что овал лица от этого действительно становится ровнее… Этой гадости я предпочитаю веер, которым можно скрыть что угодно.
- Но в Париже люди голодают, мадам. А вот эта рубаха, - Огюст выпростал рукав, расширявшийся книзу "фонариком", - стоит три тысячи ливров. Лет восемь назад она стоила бы не более десяти.
- Разве я спорю? По заплеванным, грязным улицам слоняются одни нищие. Ты знаешь, сколько в Париже немощеных улиц? Вот если бы мы брали пример с англичан…
- На это не стоит рассчитывать. Коррупция и разложение в верхах стали притчей во языцех. О смрадном воздухе Парижа ходят толки по всей Европе…
- Сомневаюсь, что где-то есть еще одна такая же грязная столица, как наша. К тому же здесь столько шпионов и соглядатаев! Английское золото везде прокладывает себе дорогу, - молвила она, прикрывая рот ладонью. - Но люди-то не меняются. Все те же лица и те же мужественные тела, которые тебе приносят счастье, а мне - деньги. Или ты со мной не согласен?
На пересечении с небольшой улочкой, выходящей на бульвар дю Тампль, произошло нечто неожиданное. Сутулый тип, который быстро шел им навстречу, поравнявшись, молниеносным движением сорвал с головы Огюста цилиндр. Огюст, кажется, ожидал, что может произойти нечто подобное. Развернувшись, он нанес резкий удар в челюсть и сбил того с ног. Грохнувшись на землю, грабитель все-таки не выпустил из рук цилиндр.
- Я вижу, - воскликнула мадам Бастид, - ты замечательно владеешь не только английским!
- Боже мой! Вы полагаете, этой беде можно чем-то помочь? - сокрушался Огюст, демонстрируя сломанный ноготь. - Кажется, хорошие цилиндры в цене даже у такой шпаны!
Огюст наклонился над грабителем и сказал несколько крепких слов в его адрес. Обрадованный тем, что его не стали дальше бить, тот признал свою вину, отдал головной убор владельцу и на всякий случай прикрыл рукой физиономию.
- Мой дед, да упокоит его Господь, - разглаживая шляпу, Огюст вернулся к своей спутнице, - рассказывал, что точно так же когда-то было с париками. В городах орудовали целые шайки, промышлявшие воровством париков. Вы-то, наверное, об этом слышали?
- Мне отнюдь не столько лет, Огюст!
В "Кафе Тюрк", как всегда, густо пахло мускатным орехом, корицей и кофе. Дымилась только что разожженная курильница с ароматическими травами. Подобранные красивыми складками гардины, многорожковые люстры, декоративная лепнина и стены, увешанные гобеленами на героические сюжеты, - все это великолепие создавало впечатление скорее экзотической эклектики, чем подлинно турецкой роскоши. Заведение находилось в самом центре города, в непосредственной близости от Пале-Рояля, и при нем был большой сквер, выходивший прямо на улицу, и в кафе всегда было полно посетителей.
- За Монархию! - почти беззвучно сказал Огюст, поднимая бокал с мадерой.
- С ума сошел! - она хохотнула и поправила перья на шляпке.
- Для меня быть монархистом - это чувство, причем чисто эстетическое.
- Прекрасно, Огюст, но будь при этом благоразумным и о-сто-рож-ным, - тихо сказала его спутница. - Ты знаешь, что на набережных Сены торгуют куклами, изображающими Бонапарта?
- Кстати, вы читаете свежие газеты?
- В Париже все поголовно увлечены прессой. Число газет растет с каждым днем, как и число людей, которые их читают. Выходят и роялистские издания, если их пропускает цензура. - Она понизила голос. - У меня эти газеты вызывают отвращение. Даже пресловутый "французский" формат в осьмушку листа, столь похожий на листовку, - меня от него воротит. В этом смысле вкус британской прессы заслуживает похвалы. Надеюсь, ты со мной согласен. Но я не желаю больше слышать о газетах. Они всегда лгут. Зато у меня имеются собственные источники.
- Кстати, газеты трубят о том, что генерал Бонапарт убит в Каире. И Директория якобы знала о его смерти еще несколько недель назад.
- Уверена, что это вранье. Правда только то, что Нельсон нанес нам серьезное поражение на море.
- Ну да, причем не только военное, но и моральное. А коли так, не думаете ли вы, что оно подтолкнет ситуацию к реставрации Бурбонов? - спросил он еле слышно.
- Мой дорогой, я верю только тому, что вижу собственными глазами: высокие налоги, нищета, слоняющийся без дела сброд. И знаю, что революции заканчиваются реформами, а великие дела и большие деньги делаются при помощи торговли.
- Лично я в качестве товара предпочитаю любовь.
- Дай простор полету воображения, и ты поймешь, что есть гораздо более ценные вещи. Я полагаю, нам следует заняться снабжением французской армии. - Она допила вино и жестом попросила повторить.
- Мне больше по нраву ясновидение. Оккультисты сейчас в моде. Весь Париж говорит о магах, гадальщиках и колдуньях. Почему бы нам не посвятить себя гаданию на картах?
- Я пью за счастливое будущее - какой бы масти ни выпала удача!