Словом, sapienti sat, то бишь умному достаточно. Но никакого предупреждения - не подкопаешься. После этого оставалось только надеяться, что гонец Иоанна окажется попроворнее митрополичьих, которые седмицей ранее разлетелись с его подворья кто куда, поскольку владыка, ссылаясь на царево повеление, повелел то же самое .
Надежды Иоанна не сбылись. Фора в семь суток оказалась неодолимой. Когда царские гонцы прибыли в Кирилло-Белозерский монастырь, первое, что они увидели, так это сидящего в телеге отца Артемия и рядом с ним Порфирия, да еще нескольких мнихов из обители старца. Правда, они были не связаны, поскольку Макарий в своем послании лукаво предложил старцу приехать только для того, чтобы "говорить книгами", то есть посостязаться с еретиком, а попросту говоря принять участие в осуждении Башкина.
Чувствуя недоброе, отец Артемий тем не менее не смог отыскать повода, чтобы отказаться от завуалированного в виде просьбы приказа. Ероха все равно вручил старцу государево повеление и деньги, но было поздно. "Бежать сейчас - значит навлечь на себя неминуемые подозрения. А так, может оно, и обойдется", - решил Артемий и поехал.
Иоанн же, еще не ведая об опоздании своих людей, усиленно готовился к собору, лихорадочно прикидывая, кого бы еще из своих явных и тайных сторонников привлечь к предстоящему судилищу. Он даже послал за Максимом Греком, аккуратно намекнув, что тот мог бы помочь в благом деле защиты людей, повинных лишь в излишнем, по мнению церкви, вольнодумстве.
Максим стал было собираться в путь-дорогу, но тут к нему в келью заглянул келарь монастыря Андриан Ангелов. Поглядев на сборы Грека, он как бы невзначай спросил:
- Стоит ли тебе в твои-то года в столь дальний путь пускаться?
- Государь зовет, - ответил Максим, продолжая собираться.
- Тогда конечно, - кротко согласился келарь и предположил: - Не иначе как царь и тебя к еретикам причисляет.
- С чего ты взял, отец Андриан? - насторожился Максим.
- Так ведь знаю я этого старца Артемия. Еще по Псковскому Покровскому монастырю он мне ведом. Изрядный баламут. Оттого и ушел из обители. Дескать, несподручно у нас спасаться - в пустыни житье почище.
- За баламутство не осуждают, - сердито откликнулся Грек.
- Да он к тому же и потатчик изрядный. Бывало, не раз как он рек, что каждый волен мыслить и обо всем свое суждение иметь. А ты в заступу его едешь али как? - полюбопытствовал он, разглядывая возившегося возле своего сундука Максима, и добавил: - Во-во, сундучок заветный с книжицами непременно захвати. Не ровен час - забудешь, а там у тебя столько всякого любопытного. Одни "Рафли" чего стоят. Заодно и судьбу Артемия нагадаешь.
И вышел.
Максим так и сел. Выходит, знают о его увлечении в монастыре. Ну да, ну да, как же им не знать, коли он, пока отец Артемий игуменствовал, всякую осторожность потерял. И что теперь с ним будет? Намек-то отца Андриана понятен, куда уж яснее. Не иначе как сразу после такой защиты его из уютной теплой кельи тут же мигом засунут в какое-нибудь сырое и мрачное узилище, да кормить станут строго яко мниха - хлеб с водой да толокно, сваренное на все той же воде.
Опять же и сам государь навряд ли станет тому препятствовать. Небось не забыл, как сбылось зловещее предсказание про его сына. Так что и от Иоанна навряд ли можно ожидать заступы. Он еще немного подумал, после чего сел к столу, придвинул чистый лист и принялся отписывать Иоанну Васильевичу, что-де и рад бы он прибыть по зову царскому, да неможется ему. Писал, почти не кривя душой, поскольку мнимые хвори на другой день и впрямь от волнений и переживаний превратились у него в подлинные, и он разболелся не на шутку.
"К тому же, - излагал он, сердито поскрипывая гусиным пером, - сведал я, государь, будто ты мнишь меня заедин с Башкиным, а то мне в большую обиду".
Стремясь покончить с недоразумением, Иоанн отправил к Максиму вторую грамотку, в которой объяснял, что вовсе не считает его заодно с осуждаемыми, но коли тот не может приехать сам, то пусть, по крайней мере, напишет, что он думает по поводу всего этого судилища. Но монах, в ушах которого стояли слова келаря про сундучок с "Рафлями", "Волховником" и прочими книжицами, вновь и наотрез отказался, ссылаясь на болезни, ибо жизнь хорошо научила Грека: "Что написано пером - не вырубишь топором". И без того он за некогда написанное обречен расплачиваться всю свою жизнь. Хватит, пожалуй.
Между тем в Москве и не только в ней одной продолжались аресты единомысленников Башкина, которых свозили отовсюду, спешно размещая по монастырям и подворьям, а также устраивая одну очную ставку за другой, чтобы успеть все подготовить к открытию собора.
Когда Иоанн узнал о том, что его люди опоздали и отец Артемий прибыл в Москву, он этим же вечером, наплевав на осторожность, сам явился в Андроников монастырь, где разместили старца. Открыто говорить было нельзя - за спиной маячили сопровождавшие государя монахи, а повелеть им удалиться тоже было невозможно - какие могут быть секреты у царя с такимчеловеком?!
Пришлось встать прямо в дверях кельи, чтобы никто не вошел внутрь и не смог заметить подаваемых мимикой знаков, а само предупреждение построить в форме обвинения.
- Поначалу ты мне казался мудрым и прозорливым, - грозно вещал царь. - Ныне же зрю - промашку дал. Слеп ты, отче, ибо у себя под носом проглядел мнихов, кои ересь по людям разносили.
- О ком ты, государь? - кротко спросил старец.
- Да об ученике твоем, коего Порфирием именуют. И сомнения меня терзают - неужто ты и впрямь о том не ведал?!
- Не ведал, государь, - твердо ответил Артемий.
- Ишь, - криво усмехнулся Иоанн. - Мнишь, будто я и тебе поверю, да не на таковского напал. Открыли мне глаза истинные отцы церкви. Ой, гляди, отец Артемий, - погрозил он пальцем, - Порфирий уже в железа взят. Не ныне, так завтра непременно всю правду нам выложит. Лучше сам покайся, пока не поздно.
- Так не в чем мне каяться, царь-батюшка, - все так же кротко отвечал старец и кивнул головой в знак того, что он все понял.
- Ну, ну, - протянул Иоанн и пригрозил на прощанье. - Да гляди у меня, бежать не удумай.
- Некуда мне бежать-то, - вздохнул Артемий. - Некуда да и незачем. Чиста у меня душа.
- Оно и впрямь некуда, - сбавил тон царь. - Ныне у меня сторожа крепкая повсюду - все едино не сумеешь. Да и нет у тебя на Руси места - разве что в Литву.
Возвращаясь, царь в сердцах произнес, глядя на сопровождавших его монахов:
- Даже заходить к нему в келью опосля того, что о нем дознались, соромно!
- Так-то оно так, государь, токмо излиху рвение тож не всегда к месту, - деликатно заметил шедший чуть сзади Иоанна Герасим Ленков. - Ни к чему оного еретика упреждать было, что его единомысленника уже в железа пояли.
- Мыслил, спужается да покается, - ответил Иоанн и сердито повернулся к монаху, досадуя на то, что его хитрость прочли или почти прочли. - А ты что же, учить меня государевым делам удумал?! Али и заступу решил пойти за него?! Гляди ж мне, - пригрозил он, но на этот раз от всей души и показал Герасиму, в отличие от Артемия, не палец, а увесистый кулак. - Я и до тебя доберусь, коль что!
- Да я ничего, - сразу стушевался тот.
- Вот на дыбе и поглядим - чего ты али ничего. Можа, и ты еретик злокозненный.
- Да я вовсе не о том, - начал оправдываться Ленков.
- А я о том! - отрезал Иоанн.
- Я как бы напротив вовсе, - пытался пояснить Герасим.
- Напротив? - вновь перебил его царь. - Напротив - это супротив получается. А супротив кого ты? Супротив меня?! - снова взревел он, после чего монах, плюнув на все дальнейшие попытки растолковать что-либо, низко склонился перед царем и повинился, хотя и сам не ведал в чем, и в качестве поощрения за покорство был после недолгого размышления милостиво прощен.
"А все ж таки шахматы и впрямь царская игра, - размышлял Иоанн, возвращаясь в палаты. - Как там Федор Иваныч учил? Лучше всего защищаться - это попробовать напасть самому. Ну, ну. Был бы жив - он бы ныне мной гордился. Теперь лишь бы Артемий все правильно понял".
Через день к нему приехал озабоченный митрополит.
- Прав ты был, государь, когда винил отца Артемия в ереси, - чуть ли не с порога заявил он. - Бежал старец следующим вечером, а безвинному на что бежать? - развел он руками.
- Может, попросту испужался твоих умельцев? - предположил Иоанн. - И что ты теперь мыслишь делать, владыка?
- Да что ж, - передернул тот узкими плечами. - След, как мне сказывали, обратно в пустынь ведет. Я так мыслю, что двух седмиц не пройдет, как мы его схватим.
- Ну и славно, - одобрил Иоанн, а оставшись один, еще долго не мог успокоиться.
"Ясно же было сказано, чтоб в Литву уходил. Неужто не понял, что нет для него на Руси места. Теперь, если его в пыточную возьмут, все с него выдавят, - нервно расхаживал он по светлице. - Все до капельки. И про избушку, и про узника. А уж как до братца моего ниточка дотянется, так и весь остатний клубочек мигом размотается. Значит, нужно что-то немедля предпринять. А что?"
Он сел и задумался, пытаясь собраться с мыслями, однако как назло на ум ничего путного не приходило.