Иоанн от диспута вежливо, но твердо уклонился. В чем-то он разделял точку зрения монаха, в чем-то был не согласен, но зато хорошо помнил одно - будучи государем, ему надлежит поддерживать церковь главную, то есть господствующую, а не ереси, иначе в стране может сотвориться такое, что волосы встанут дыбом от ужаса.
"Только раскола мне сейчас и не хватало, - мрачно думал он. - Тогда уж точно все - на всех задумках можно крест смело ставить".
Иное дело - исподволь, потихоньку да полегоньку, направлять эту веру туда, куда нужно ему самому, но для этого нужны не такие шумливые людишки вроде того же Косого, а куда умнее и спокойнее. Да и менять надобно не так резко, как предлагает этот неистовый монах, пошедший гораздо дальше своего духовного учителя - старца Артемия.
Добрались заветными извилистыми тропками уже к вечеру. Хорошо, что вел бывалый человек. В одиночку Иоанн непременно бы одну из заманчивых, густо поросших ядовито-зеленой растительностью мест и тут же ухнул бы на вечное жительство к старому болотнянику. Феодосий же вел споро, быстро, и когда стемнело, они уже брели по сухой земле, миновав огромный ельник, любящий сырость и потому облюбовывающий места поблизости от воды.
Свиданию Иоанн и порадовался, и огорчился.
Радость была от встречи со старцем, почти не изменившимся за год разлуки, даже ничуть не постаревшим, а, скорее, напротив - слегка разгладились морщинки на лице, заблестели потускневшие было в столице пронзительные зеленые глаза, и даже ростом он стал как бы немного повыше, перестав сутулиться, и держал теперь голову прямо и горделиво.
Горечь же пришла от встречи с другим человеком. Впервые увидев его так близко, Иоанн даже испуганно отшатнулся. Уж очень непривычно разглядывать… самого себя. И ведь не в зеркале веницейском, не в бадье с водой, а впечатление такое, будто смотришь на отражение.
Вот только отражение это вовсе не собирается повторять за тобой все жесты, а ведет себя злобно и непримиримо, испытывая - это чувствовалось - одно горячее желание вцепиться тебе в глотку.
- Отколь же бояре изыскали тебя? - осведомился узник после первых минут замешательства. - Не иначе как колдовство злое, али чары на тебя навели, - и с угрозой в голосе продолжил: - Да ты сам-то, человече, ведаешь ли, какой страшный грех на себя возложил, когда подменить меня согласился? Ты же помазанника божьего с престола законного низвергнул. За это тебе ни одним покаянием не отделаться - ад и вечные муки геены огненной ждут тебя. Душу свою бессмертную на краткий пурпур поменял, - и подытожил жалостливо: - Эх ты, дурачина.
Гость по-прежнему молчал, продолжая спокойно разглядывать говорившего. Даже сейчас, невзирая на то что тот, второй, пребывал в узилище, сходство их оставалось поразительным. Монахи, которых помимо отца Артемия, проживало еще двое, тоже заметили эту необыкновенную схожесть, о чем сейчас испуганно перешептывались.
- Теперь ведаете, отчего сей несчастный ума лишился, - хладнокровно обратился к ним Артемий, справедливо полагая, что любые сомнения желательно гасить в самом зародыше. - Проживал этот несчастный в селище захудалом близ Москвы и как-то раз узрел нашего государя, а потом к вечеру на свое отражение в воде наткнулся. Мать его, Перепетуя, сказывала мне, что долгонько он так собой любовался, а потом и заговариваться учал, - хладнокровно врал старец.
- Я - избранник божий, - зло рыкнул в ответ узник. - Я первейший из Рюриковичей, кто помазан на царство.
- Вона как, - вздохнул Артемий, обращаясь к монахам. - Слыхала ворона звон, да не разберет - где он. А ведь ежели бы он и впрямь государем был, то узнал бы, что первым, кто на царство помазан, был почивший в бозе Димитрий. Венчал же Димитрия его дед, блаженной памяти Иоанн Васильевич.
- То не в зачет, ибо он не правил ни дня! - заорал узник, яростно тряся крепкую решетку, которая отгораживала его небольшую комнату-келью от прочих помещений.
- Ишь как ловко вывернулся, - снисходительно заметил старец, одобрительно кивая в сторону бывшего царя. - А ведь ежели и впрямь его на престол усадить, он и дня на нем не усидит. Холопские замашки все едино скажутся. Такого любой боярин из Думы за час распознает.
- То ты холоп, сын холопа, смерд поганый!! - завыл в бессильной ярости узник.
- Оставьте нас, - негромко произнес Подменыш, но когда монахи послушно вышли, он задержал в сенцах отца Артемия и, дождавшись хлопка двери за ушедшими, спросил:
- А пошто решетку поставили? И впрямь яко узилище получается.
- Да какое там узилище, - отмахнулся бывший учитель. - Жрет от пуза, спит всласть, свечей выдаем, сколь хошь, чтоб истины из святых книг набирался, да, видать, не в коня корм. Сколь волка ни корми, ан все едино - овцу из него не сотворить.
- А поучать пытался? - строго осведомился Подменыш.
- Не можно поучать того, кто не желает оных поучений слушать. Ты жаждал знаний, а потому они и давались тебе с легкостью. У него же душа об ином страждет - нас на плаху, ну и тебя туда же. Не сразу, конечно, а умучив изрядно. Слышал бы ты, государь, какие он казни для нас придумывает, да смакует их, когда нам сказывает, - понял бы, что тут мне делать нечего.
С этими словами отец Артемий неожиданно опустился перед Иоанном на колени и припал губами к его руке:
- Ослобони, царь-батюшка, от слова, кое я тебе дал по неведению. Зрить сего поганца не в силах уже. Коли не был бы он живым примером предо мною - в жисть бы не поверил, что таким зверюгам господь трон передает. Потому и язвлю его - пусть беснуется, иначе, чую, и сам умом тронусь от речей поганых. Смилуйся, государь!
Он выпустил руку Иоанна, но с коленей не поднялся, а, напротив, склонился еще ниже, припадая к его ногам.
- Ну что ты, что ты, отец Артемий, - принялся поднимать его Подменыш. - Это ты меня прости, что не ведал, о чем прошу. Что ж, коли и тебе сей урок не под силу пришелся, стало быть, и впрямь он неисправим. Тогда… - протянул задумчиво и вопросительно посмотрел на старца.
- Что ты, что ты! - испуганно замахал тот на него руками. - Опомнись! Чай, не каты со мной живут, но мнихи.
- Да я не о том, - грустно улыбнулся Подменыш. - Брат он мне все-таки. Опять же кто я такой, чтобы решать - достоин он жизни далее или нет. То в руце божьей, вот пусть он с ней и уряжается.
- Ну слава богу, - с явным облегчением вздохнул старец. - А я уж было помыслил…
- Не след, - грубовато перебил его бывший ученик. - О таком и помышлять не след. К тому же и обидно мне такое от тебя слышать. Ты, стало быть, мних, ученики твои - тоже, а вспомни-ка - разве я не ученик? Так почто ты меня в каты вписал?
- Не в каты, - покачал головой отец Артемий. - В государи, кой за пять лет, что на троне сидит, поневоле должен сердцем ожесточиться. То - твоя доля. Вспомни, како мы с Федором Ивановичем тебя учили. При нуждишке не токмо мочно, но и надобно татя али вора смерти предати, иначе что ты за царь. Чай, не среди святых али мнихов живешь, да и за ними глаз да глаз нужон. Иной гласа совести вовсе не понимает, ему кнут подавай, чтоб страх был, а другому и того мало - по нему топор плачет. Ныне кровь их не пролил, завтра они вдесятеро без тебя прольют, да невинную, и вся она на властителе будет. С ним тако же, - сердито мотнул он головой в сторону кельи узника, - коли порешишь смерти предати, слова поперек не скажу, ибо зрю - исправить зло, что в нем сидит, уже не во власти смертного. Упущено времечко. Сидючи здесь, он с каждым днем лишь озлобляется душой, и все. О своих собственных грехах слова не скажет, будто святой мученик. Книги святые, правда, читает, но что проку-то? Знания для злой души лишь усугубляют тьму, что в ней царит. А дланями на тебя махал, государь, потому как забоялся, что ты вдруг нам поручишь его… - не договорив, он потупил голову и покаянно произнес: - Прости.
- Бог простит, отче, - ласково улыбнулся ему Подменыш. - Неужто я за такую малость на своего духовного отца серчать стану? А от урока сего я освобождаю. Вместе в пустынь вернемся. Но при нем мнихов оставь. Пусть меняются в очередь или как - тут я тебе не советчик, - но чтоб не меньше пары здесь неотлучно проживало.
- Все сделаю! - кивнул старец.
- А я пока хочу с ним наедине поговорить!
- Надо ли? - усомнился отец Артемий.
- Надо, - последовал твердый ответ.
- Что? Сговаривались, яко убити меня телесно? - непримиримо осведомился узник, едва увидел входящего в избу Третьяка.
Тот, не отвечая ни слова, молча уселся на лавку напротив решетки, извлек из-за голенища правого сапога нож и принялся неторопливо точить его.
- Грех, грех это великий! - взвизгнул дрожащим от страха голосом узник. - Мы все братия во Христе. Неужто подымешь ты длань на брата своего?
Третьяк, перестав точить нож, задумчиво опробовал острие большим пальцем и одобрил:
- То ты славно заговорил. Продолжай далее. Я ведь и сам хотел тебе поведать, что мы - братья. И всей моей вины, что я у матери из лона вторым появился. Потому и отдан был в холопы одному из бояр. Видишь, как жизнь порой за промедление мстит?
- Ты что же, и в самом деле мнишь о себе, будто ты - истинный сын моего родителя великого князя Василия Ивановича? - видя, что двойник вроде бы не собирается его резать, уже более смело спросил бывший царь.
Хотел он это сделать усмешливо, но получилось - вопреки его воле - растерянно.
- И матери Елены Васильевны Глинской, - подхватил Подменыш, тут же оговорив: - Но я ее не виню. Отца и вовсе не за что, понеже он обо мне и не ведал вовсе, будучи в отлучке, а мать… - Он задумался. - Может, она больше всех страдала, когда меня отдавала. Как знать, может, она и померла, три десятка лет прожив, потому как сердце себе разодрала в клочья.