Счастливый Сорокин сидел в белье и в одной ещё не снятой брючине. Он протягивал руку Миронычу, а тот, как бы не замечая этой руки, тихо полубоком присел рядом и продолжал смотреть в глаза Сорокину.
– Вас хотят казнить, Михаил Капитонович, а вы гуляете по городу, пьёте кофей в "Модернах", покупаете у жидов водку в пост… Погубить себя хотите? Вас на войне пуля не нашла, так вы петлю ищете?..
"Шёлковый шнурок…" – невольно мелькнуло у Сорокина, и он прервал Мироныча:
– А попарить-то, Мироныч!..
Сергей Миронович Волк глядел на Михаила Капитоновича Сорокина. Перед ним сидел здоровый – прикидывающийся сумасшедшим – или сумасшедший, очень похожий на здорового.
– Вас разыскивают, господин Сорокин, на вас столько бумаги извели на рапорта Нечаеву, чтобы вас выдали, что из неё можно было бы обратно целый лес посадить. Так на Нечаева молитесь, что всё оставил без ответа, видать, воевали вы больно хорошо!
Только тут Сорокин услышал, что Мироныч величает его на "вы"!
"Что это он?" – подумал Михаил Капитонович. – Уже сорок минут облава волной идёт по всему городу… – А может, попаришь, Мироныч!..
Мироныч потерял дар речи, Сорокин видел это, он решил не мешать Миронычу прийти в себя, тот через несколько секунд пришёл в себя, выдохнул, будто сдулся, и начал раздеваться.
В парной Мироныч всё делал молча. Это снова удивило Сорокина, он видел, с каким видом Мироныч ворвался в баню, будто команда пожарных, которая лезет в окна горящего дома, чтобы спасти последнего его обитателя. Сорокин думал, что Мироныч, как в прошлый раз, воспользуется тем, что их здесь никто не может подслушать, и расскажет, чего он так разволновался. Однако Мироныч махал и шлёпал веником, потом стал мылить Сорокина и омывать его: то тёплой, то горячей, то ледяной водой, а потом снова тёплой.
"Омывает тело, как в гроб класть!" – думал Сорокин спокойно, потому что понял, что дела обстоят действительно серьёзно, а у него в голове нет ни одной мысли по этому поводу.
– Вас тут ждут уже месяц! – вдруг сказал Мироныч и полил Сорокина нежно-тёплой водой.
– Меня?
– Нет, я имею в виду, что вас, в смысле тех, кто возвращается из Русской группы.
– Ну, это понятно!
– Ничего вам не понятно! Вы все – большая угроза!
– Какая?
– Непонятно?
Сорокин помотал головой.
– Што же тут непонятного? Народ избаловался войной, в кармане деньги, а кто и без денег! Одни пьют и хулиганят! А другие пьют и грабят, это у которых нет денег, которые уже пропили всё. Все, кто в форме, тайно объявлены вне закона!
– Тогда понятно! – попытался отговориться Сорокин, но Мироныч ему не дал:
– Ничего вам не понятно!
– А что же?
– А то, что как-то от вашего брата надо избавляться! Вы же вчера соскочили с поезда?
– Сегодня!
– Я имею в виду, что в ночь со вчера на сегодня, так?
– Так!
– Чугунка обложена полицией! Наблюдать и никого не выпускать из виду, кто в форме – по ней же всё видать, – кто из гостиной или ресторана, а кто из окопа или похода!
– Так про меня все всё знают? – пытался пошутить Сорокин.
– Лично про вас – нет! – Мироныч говорил зло. – Однако знают, что несколько офицеров и нижних чинов сошли в Харбине, спрыгнули на подходе к городу! А про вас, так вы сами объявились! Потому и переполох!
– Объясни, Мироныч!
– После! – сказал Мироныч и бросил на спину лежавшего на лавке Сорокина сухую простыню. – Я вот думаю, где тебя спрятать! Домой нельзя! Если за решётку попадёшь, это уже будут совсем другие обстоятельства, оттуда тебя будет сложно вытащить, потому – нельзя тебе в подвал! Не забыл ещё? – Он насухо вытерся. – Сиди в раздевальной… Подойдёт банщик и скажет, што делать! Уразумел, вашбро?
Сорокин удивлённо поднял глаза на Мироныча.
– Так-то! Михал Капитоныч!
Сорокин обтёрся, вышел в раздевальную, и к нему тут же подплыл банщик.
– Сергей Миронович приказали одеться в это… – Он положил на лавку простое солдатское бельё, повесил на плечиках плисовые штаны и косоворотку и подал картуз, поставил рядом с лавкой смазны́е сапоги: всё новое или тщательно приведённое в порядок. – Кожух дам на выходе, а то взопреете. Я подожду.
Сорокин оделся и пошёл за банщиком. Тот водил его по коридорам и лестницам, а в конце вывел в кочегарку и перед выходом на улицу снял с крючка у двери большого размера кожух.
– Завернитесь плотно и садитесь к извозчику, он знает куда!..
Сорокин сказал: "Спасибо!" – сунул в карман руку, но одежда была не его, и он беспомощно поглядел на банщика.
– Премного благодарны! Сергей Миронович велели с вас денег не брать, а вещички ваши у извозчика! Прощавайте и об нас не забывайте!
Сорокин вышел на хозяйственный двор – справа от него была куча угля и тамбур кочегарки, слева дощатый сарай, из которого раздавалось куриное кудахтанье, впереди у закрытых ворот на козлах сидел Кузьма. Сорокин узнал его. Кузьма приподнялся и снял шапку.
– Извиняйте, вашбро, служба! Садитеся, мигом домчу, куда Сергей Миронович приказали!
Сорокин уселся, рессоры под ним поскрипели, чего он не услышал ночью, коляска покачалась, Кузьма спрыгнул и открыл ворота.
– Укройтеся воротником, штоб не опознали ненароком, да и штоб не помёрзли! Мироныч парил? – с улыбкой спросил он обернувшись.
Сорокин кивнул.
– Милое дело, Мироныч, он – мастер! С ветерком прокачу!
"А ведь промашку дал Мироныч! – подумал Сорокин. – Для такой коляски слишком просто он меня одел, но, наверное, не было времени выбирать…"
Кузьма махал кнутом и мчал по Пекарной, не сбавляя ходу, пересёк Китайскую, пролетел мимо Южного рынка и выскочил на Путеву́ю, шедшую вдоль линии отчуждения и путей КВЖД. На Мостовой повернул налево и втянулся в Фуцзядянь. За десять минут домчал до 16-й, соскочил около драконьих китайских ворот в длинном кирпичном заборе и пошёл открывать тяжёлые, железом окованные створки.
– Вот здеся вы и передохните! И вот ваши вещички. – Он подал саквояж. – Так Сергей Мироныч распорядилися. И просили покуда никуда не выходить, тама, сказывал, всё есть! Это новая "кукушка"! Он её уже надыбал, тока бумаги ищё не оформил! Прощавайте до скорого!
Во дворе кирпичной "фанцзы", судя по всему недавно построенной, лежал нетоптаный снег.
"Парадный вход с улицы!" – понял Михаил Капитонович, взял у Кузьмы ключ, поднялся на боковое крыльцо под козырьком и вошёл.
Когда подъезжали к воротам, дом был впереди и Сорокин не мог его разглядеть со стороны парадного. Внутри дом оказался очень солидный и натопленный. Сорокин вошёл в маленькие сени, внутренняя стеклянная дверь была открыта, и вглубь уходил длинный коридор. Он пошёл и дошёл до прихожей слева с распашными стеклянными дверями, это была парадная; справа поднималась широкая лестница с красивыми деревянными перилами и синей ковровой дорожкой во второй этаж. Вдоль стен стояли высокие китайские вазы и низкие вазоны с пальмами и другими тропическими растениями. На стенах висели картины и офорты, окна были занавешены плотными темными шторами и портьерами.
"Богато! – подумал Сорокин. – Что-то не очень похоже на "кукушку"!" Он остановился и не знал, куда идти, но стоял недолго и пошёл наверх по лестнице. Во втором этаже тоже был коридор во всю длину дома, с ковровой дорожкой, пальмами, картинами и дверями. Он толкнул ближнюю и оказался в маленькой кухоньке или сервировочной. На столе стояла бутылка водки "Антипас" № 50 рядом с большой супницей, накрытой крышкой. Михаил Капитонович сбросил кожу́х в углу и открыл крышку супницы: в ней был хлеб, колбаса и пахло чувствительно.
"Пить не буду! Без Мироныча! А хлеба-колбасы – съем!" Он нарезал бутерброд и пошёл осматривать "кукушку". За каждой дверью была комната с широкой кроватью, ширмой и будуаром. Комнаты отличались друг от друга только расцветкой обоев, ширм и покрывал на кроватях. В конце коридора в последней комнате направо, кроме кровати, ширмы и будуара был камин. "Каминная!" – подумал он и пошёл в другой конец коридора. Там симметрично каминной тоже была дверь, он открыл её. Обстановка этой комнаты отличалась. Во-первых, комната была не одна: ещё была боковая дверь, незакрытая. Михаил Капитонович огляделся: слева стоял шифоньер, рядом секретер, в углу кресло, справа дверь в примыкавшую комнату. Сорокин встал как вкопанный – над секретером висела в резной рамке фотография Доры Чуриковой – она была сфотографирована в этой комнате, сидящая в глубоком кресле, модно одетая и красивая.
"Вот это "кукушка"! Ещё неизвестно, кто тут ку… – подумал он и услышал, как внизу стукнула дверь и по коридору пошли шаги, – кушка! Ку-ку!!! Чёрт! Кто?" – подумал он и вышел из кабинета Доры Михайловны.
– Вот, дорогой Михал Капитоныч, и не знаю, пить с тобою или не пить! Помнишь, как на войне… вновь прибывшие, особенно офицеры, молодые… пополнение… так и нет желания с ними дружбу заводить!.. Кого завтра из них убьют! Все хорошие, а завтра – мертвяки! Я што думаю. – Мироныч налил водки и поднял лафитник. – Во-перьвых, Капитоныч, што ты остался живой! Ныне! Тут нету выбора – вижу тебя в живых… Прими мои поздравленьица! А теперь давай думать, как от Номуры уберечься! Горько это всё, а не плакать же! Он с твоею особой и Ма Кэпин на пару с ним потеряли лицо! Знаешь, что – это?
– Слышал, но точно не знаю…
– Это когда китаец, а пуще того японец терпит какой-либо позор от неисполненного своего обещания или когда их кто-то объегорит! Понятно?
Понятно было не очень, однако Михаил Капитонович кивнул.
– Ну, они же сказали тебе тогда, сколько уж годов прошло, а всё помнят, мол, отдыхай до завтра, а завтра мы твою судьбу решим, а ты не стал дожидаться и подался к Нечаеву!