– Нас знаешь, как воспитывают?
Сорокин смотрел на Давида, у него стал появляться интерес.
– Што молчишь?
– Да так! Слушаю! – Михаил Капитонович развёл руками и удержался, чтобы не улыбнуться.
– Мой папа, когда мне исполнилось пятнадцать лет, хотел повезти меня в Москву, в самый дорогой и шикарный публичный дом. Так сделал его отец! Когда папе было пятнадцать лет! Дядя отговорил, сказал, что надо в Ростов, сэйчас из Москвы в Ростов приезжают, чтобы… сам понимаешь…
Мат плакала… но ми ей ничего не сказали…
"Как – это? – подумал Сорокин. – Матери ничего не сказали, а она плакала!" – и снова удержался, чтобы не улыбнуться.
– А там, знаешь… – Давид вдруг замолчал, и кожа на его лице приобрела густой оттенок. – Ах! Што говорить… там… – Он прервался и стал шевелить растопыренными пальцами. – Там…
Чтобы не рассмеяться, Сорокин спросил:
– Как её звали?
– Кого?
– Ну, ты сам говоришь, что там…
– А! Изабелла! Или Жанетта! Их было несколько! Што ты на меня так смотришь? Нэ вэришь?
– Верю, Давидушка, верю, – примирительным тоном ответил Михаил Капитонович, а сам подумал: "Врёт, но краснеет! В каком году тебе было пятнадцать лет, в 17-м? А до того ли было в 17-м? А может, и не врёт!" Когда эта мысль посетила Сорокина, он понял, что практически ничего не знает о своём друге.
– Уфь, какие били женщины, огонь! С тех пор ни одной лучше не было!
"Вот тут не врёт! – всё ещё сдерживая улыбку, подумал Михаил Капитонович. – Потому что, скорее всего, их просто не было".
По лестнице спускались Гоша, Наташа, Юля и Леля. "Ну вот! Не дали Давиду высказаться!.."
Сидели действительно недолго. Сначала под благовидным предлогом распрощались и ушли Давид и Юля, а через некоторое время Георгий и Наташа. Сорокин, когда друзья вставали и начинали объяснять какие-то свои необходимости и дела, внутренне вздрагивал, он ждал, что с ними поднимется и Леля, но она сидела, и продолжала сидеть, когда ушли Георгий и Наташа.
"Вот как у них всё договорено!!!" – осмыслил происходящее Михаил Капитонович и почему-то почувствовал разочарование.
Леля была весёлой и разговорчивой, когда все были вместе, и вдруг она замолчала. Она совсем ничего не пила, только вместе со всеми поднимала бокал, Михаил Капитонович за вечер несколько раз пригубил, а тут выпил бокал до дна. Леля смотрела на него широко раскрытыми глазами. Это ей так шло!
Официант принёс десерт: нарезанные фрукты, приготовленные в горячей карамели, и чай.
– Я не могу привыкнуть к их чаю, – шепнула Леля.
– Что заказать? – в ответ прошептал Сорокин.
– Кофе… – шепотом ответила Леля.
– По-турецки? – громко спросил официант, который ещё был рядом.
Леля смущённо кивнула ему, она взяла вилку и оторвала кусочек яблока, за которым потянулись стеклянные ниточки карамели.
– А вот это я люблю!
"Сладкое, конечно! Кто же не любит!" – подумал Михаил Капитонович.
– А вы герой? – спросила Леля. – Про вас все говорят, что вы – герой!
Михаил Капитонович смутился:
– Ну, какой я герой… Это вам всё наговорили!
– Нет, мне сказали, что вы – герой, и не отказывайтесь! – Леля обмакнула яблоко в чашу с холодной водой, и ниточки обломились. Она обкусывала карамель с яблока и наблюдала за Михаилом Капитоновичем. – Можно я буду вас звать… – она задумалась, – Михаилом Капитоновичем?
Сорокин почувствовал себя неловко.
– Вы непременно хотите звать меня по имени и отчеству?
Продолжая обкусывать яблоко, Леля кивнула.
"Она смеётся надо мной!" – подумал Сорокин и неожиданно для себя ответил:
– Можно!
Леля растерялась.
– А как зовут вашего батюшку? – вдруг спросил Сорокин. Он не очень хорошо понимал, что делает, он только понимал, что происходит какая-то игра, и он начинает в неё играть.
Леля смотрела на него, про яблоко она забыла.
– Так как? Если это не является семейной тайной!
– Нет, не является… – ставшим вдруг строгим голосом ответила Леля, она глядела в блюдце перед собой, и Сорокин увидел, что из играющей она превратилась в проигравшую.
Леля молчала, Сорокин тоже. Леля взяла кусочек груши, и снова потянулись ниточки карамели, она обмакнула грушу в чашу с водой, и ниточки обломились.
– Капитоном Михайловичем! – Леля обкусывала грушу и смотрела в блюдце.
– Значит, я вас буду звать… Леля Капитоновна? – спросил Сорокин.
Леля, не поднимая глаз от блюдца, сказала:
– Мой папа нас бросил и сейчас живёт с другой женщиной в Тяньцзине. Я не видела его больше года. И больше не увижу.
– Извините! – Сорокин понял, что игра не по его вине закончилась.
– Только вы не думайте, что я гордячка! Просто мама очень сильно переживает…
– А вы? – вырвалось у него.
– А я уже нет! – сказала Леля. – Я, наверное, с вами немного засиделась! – Она положила недоеденную грушу на блюдце. В этот момент официант принёс кофе. – Благодарю вас, мне уже надо спешить! – сказала она официанту.
– А можно я… – стал подниматься Сорокин.
– Не стоит! – произнесла Леля. – Мне тут недалеко! – Она встала и ушла.
Только через секунду Михаил Капитонович понял, что он остался один.
– Водки! – сказал он официанту, тот с пониманием кивнул и удалился.
Мысли Михаила Капитоновича метались между огорчением и образовавшейся пустотой. "Откуда же я мог знать? – думал он. – А эти! Тоже мне, друзья! Могли бы предупредить! А о чём? Какой я всё-таки неловкий и бестактный! Что-то я не так сделал! Зачем поддался на игру? Если не умеешь… сиди и молчи!" Ему стало обидно. Официант принёс графин.
– Чем заку́сите?
Михаил Капитонович посмотрел на стол, закуски оставалось ещё много, и он махнул рукой.
– Как изволите! – мраморным голосом сказал официант и удалился.
Вдруг Сорокин вскочил, бросил на стол достаточную купюру, крикнул: "Не убирайте!" – и выскочил на улицу. Он побежал по тротуару направо, потом налево, но Лелю не увидел.
"Чёрт, как быстро она ушла!" – Он вернулся в "Тавриду".
Официант подал ему купюру и сказал:
– Этого слишком много, ваши друзья за себя заплатили.
Вам налить?
Михаил Капитонович почувствовал себя совсем беспомощным и кивнул.
"Как всё – странно!" – думал он.
Когда он выпил полграфина, то вдруг обнаружил, что в его голове одновременно живут три мысли: мелькают Элеонора и Леля, мелькает какой-то народ, а над всем этим нависли Штин и граф Келлер, "первая шашка России".
"К чёрту народ! Всё к чёрту! – подумал он. – Пойду на службу!"
Ещё позавчера он должен был начисто переписать заключение следствия по делу Огурцова, так они договорились с Ли Чуньминем, но ни вчера, ни сегодня утром Сергей Леонидович не появился в управлении.
Он допил графин и осмотрел зал. За столиками сидели мужчины и женщины, и его глаза ни на ком и ни на чём не остановились. Это было очень плохо, надо было, чтобы они на ком-нибудь остановились, за кого-то зацепились, но в зале сидели люди, как бы смазанные, как будто бы нарисованные торопливой кистью, и они не шевелились.
"Однако я напился!" – понял Сорокин, положил деньги и поднялся. Его никто не остановил, и он вышел на улицу. На часах, которые расплывались перед глазами, он не смог ничего разобрать и посмотрел на небо. Ещё было светло, ещё был ранний вечер, но он понял, что сегодня уже никаких бумаг не напишет и что уже ничего не произойдёт и можно просто идти домой, и не хотелось. Он стоял и не знал, куда идти.
– Что, миленький, не скучно? – услышал он за спиной, повернулся, его покачнуло, и он снова услышал: – А давайте-ка я вас поддержу!
Михаил Капитонович проснулся с ощущением тоски. Он не хотел открывать глаза, но открыл и увидел незнакомую светлую комнату, широкую кровать, на которой лежал под лёгким одеялом в белой простыне и на большой подушке. В высокое окно из-под кисейной занавески лился утренний свет, и пахло чем-то приятным. Он лежал на левом боку и смотрел на этот свет и услышал, что в комнате кто-то есть. Он повернулся. Перед зеркалом к нему спиной сидела женщина, одетая в тонкий, просвечивающийся пеньюар. Она расчёсывала длинные шелковистые светлые волосы.
– Што, миленький, очнулись?! – спросила женщина, и Сорокин увидел её отражавшееся в зеркале лицо. – Наверное, уж и не помните ничего? А? Выпьете?
Она повернулась к нему и улыбнулась.
– На тумбочке коньяк! Хотите? Я вам налью! – Она встала и пошла вокруг кровати, пеньюар на ней, завязанный тесёмками на шее, разлетелся, и Михаил Капитонович зажмурился. Он слышал, как женщина шла, легко ступая, скорее всего босыми ногами, и боялся открыть глаза. Он не помнил, как оказался в этой комнате, но сразу обо всём догадался, отвернулся на другой бок и прохрипел:
– Не надо коньяку, где моя одежда?
– Так уж и не надо, миленький, так уж и не надо! – пропела женщина. – Отчего же не надо?
Сорокин почувствовал, как за спиной под ним ушла кровать, это села женщина, она подняла одеяло, легла и прижалась к его спине. Михаил Капитонович почувствовал кожей её прохладное тело, которое сразу стало горячим.
– Мне надо идти, – снова прохрипел он. – Где моя одежда?
– Николя! – крикнула женщина, встала с кровати, обошла её и снова села у зеркала. – Господину надо идти! Он спрашивает одежду!
Сорокин открыл глаза и посмотрел в зеркало, в котором снова отразилось очень красивое лицо женщины. Дверь в комнату открылась, он посмотрел туда и увидел, что вошёл мужчина, который держал в руках его аккуратно повешенную на плечики одежду.