– Да! Вот видите, какие бывают встречи! На ловца и зверь… В анкете у Гвоздецкого вы написали, что владеете английским языком! В какой степени? Да отвечайте же вы, стоите как истукан! – возопил Иванов. – Холодно! Я вас про дело спрашиваю! Владеете?
Сорокин кивнул.
– Вот и хорошо! Тут есть место где-нибудь, чтобы не так дуло? Идёмте в контору, она всё равно пустая.
Иванов слегка подтолкнул Сорокина вперёд и сам устремился между штабелями к конторе.
В конторе, которая действительно оказалась пустой, Иванов по-хозяйски уселся за стол Вяземского, резким движением сдвинул в сторону чужие бумаги и вынул из портфеля помятый листок.
– Посмотрите вот это, прочитайте, если сможете! Тут по-английски!
Сорокин взял листок и стал смотреть. Посмотрев его до конца, он положил листок на стол.
– Ну, что там? – спросил Иванов.
– Список женских вещей.
– Каких вещей?
Сорокин снова взял листок и стал читать вслух:
– "Пальто с меховым воротником, пальто с мехом внутри, синий джемпер один…" – он посмотрел на Иванова, – ещё два…
– Что-то есть… какие-нибудь документы, бумаги? Упоминаются?
– Нет! – зло ответил Сорокин. – Только одежда, зимняя… – Возмущение снова охватило Сорокина, и он спросил: – А я могу полюбопытствовать…
– Можете, – Иванов откинулся на спинку стула и повесил локоть, – тут нет секрета, тем более что вы с вашим английским ещё можете пригодиться, и без того уже помогли. – Не отрывая взгляда от Сорокина, Иванов взял листок и положил его сверху на портфель. – Это было найдено в одежде убитой девушки, мы её уже установили, это горничная английской журналистки, жила в гостинице "Модерн" и два месяца назад уехала. Девушку звали Екатерина Семёновна Григорьева…
Сорокин услышал про английскую журналистку, и у него внутри всё оборвалось… – А журналистка?
– А при чём тут журналистка? Журналистка уже небось дома гоняет чаи с молоком… или без…
Сорокин смотрел на Иванова: неужели он говорит о леди Энн, Элеоноре Боули, неужели о ней? Она жива? Она не умерла от тифа? Она добралась до Харбина? Она жила здесь?.. Значит!..
"Чёрт, чёрт, чёрт!"
Иванов постучал пальцем по столу:
– Вы о чём думаете? Вы меня не слушаете! Сорокин вздрогнул: – Слушаю, я просто… – Что – просто?
– Возможно, что я знал журналистку… леди… – Сорокин запнулся. – Если это Элеонора Боули!
– Элеонора Боули! – кивнул Иванов. – Знали? Как интересно… – Если это она… – Это она!
Сорокин заёрзал на стуле, у него подкатило к горлу.
– Мы с ней познакомились в… под Иркутском, в двадцатом году, она… среди беженцев…
– Каких беженцев, она же английская подданная, при чём тут беженцы… Сорокин замолчал.
– Я задал вопрос!
Сорокин вдруг ощутил, что всё, о чём сейчас идёт разговор, похоже на умопомешательство.
– Я оказался с ней на одних санях, в обозе… мы ехали вместе несколько часов, со мной была полурота охраны… в эшелоне… – Он замолчал. "Про арест Адельберга и предательство Огурцова говорить или не говорить… всё запутается".
Иванов тоже молчал и вдруг забарабанил пальцами по столу.
– А этот листок! Это её почерк, англичанки?
Сорокин оторопел, он не знал, что ответить.
– Я не знаю её почерка, мы просто разговаривали, и было темно, потом меня вызвали в штаб к… – Его осенило. – Она была знакома с журналистом, вашим однофамильцем – Ива́новым!
Иванов презрительно ухмыльнулся:
– Какой он к черту однофамилец: он Ива́нов, а я Ивано́в!
– А если Элеонора Боули жила в гостинице, там, наверное, может быть её почерк?.. – Он не очень точно понимал, что говорит.
– А вы сообразительный, Михаил Капитонович, само собой, мы уже посмотрели – это почерк этой несчастной Екатерины Григорьевой! С вами можно разговаривать! – Иванов встал и быстрыми движениями стал собираться. – Вот что: если можете – сегодня, если нет – завтра приходите ко мне в тюрьму, знаете городскую тюрьму?
Сорокин не понял.
– Я не в том смысле, что в тюрьму, а в том смысле, что я там работаю по следственной части, там и поговорим. Не испугаетесь? А? В тюрьму-то?
Михаил Капитонович почувствовал, что его снова захватил поток, но уже не тащит, а несёт куда-то по спирали: второе обретение Элеоноры… и Иванов, который полчаса назад окликнул его у штабеля: суетливый, с блуждающей улыбкой и длинными подрагивающими пальцами.
– Приходите, вы мне понравились, ей-богу, ещё тогда у Гвоздецкого, да и ваш английский… может пригодиться, жаль, что вы не знаете китайского. – Иванов подхватил портфель. Сорокин вспомнил этот портфель, с ним Иванов крался по их броневагону и искал, чтобы арестовать Штина… Полы его пальто снова разлетелись, и он опять стал похож на сучковатое чёрное дерево.
– Итак, молодой человек, не прощаюсь! Значит, англичаночка была знакома с журналистом Ива́новым!
Дверь конторы хлопнула, и Сорокин, ошеломлённый всем тем, что только что произошло, не успел даже кивнуть. Он остался один. Он закурил.
Леди Энн жива! Элеонора выжила! Она выжила, и при чём тут какая-то Григорьева? Они почти целый год ходили по одному городу и ни разу не встретились, хотя бы случайно…
"А как мы могли встретиться? – Михаил Капитонович тёр виски. – Она жила на Пристани, в "Модерне", а я… в этом китайском клоповнике, Фуцзядяне, разве мы могли встретиться?"
– Конечно не могли, – прошептал он и услышал шаги. Дверь открылась, в контору зашёл Георгий Вяземский.
Они пили чай, и Сорокин рассказал ему всё, что произошло.
– Да, – сказал Георгий. – Невероятно!
Михаил Капитонович от множества событий чувствовал себя опустошённым.
– А по поводу десятского, наверное, он прав! А я хотел его перевести даже не на Затон, а в Ковш, там бы его ни за что не нашли, но… Иванов его фамилия? Следователя?..
Сорокин кивнул.
– Ты пойдёшь к нему? Сорокин снова кивнул.
– Завтра или сегодня?
Сорокин не знал, что сказать, он об этом ещё не подумал.
– Тогда давай так: иди сегодня, я с десятским поговорю, хотя жалко его, у него семеро по лавкам, а с другой стороны – завтра снизу приходят последние две баржи из Цзя́мусы, и навигация заканчивается, и до весны бы всё равно всех уволили, поэтому…
– Я сейчас пойду к Иванову, – решительно сказал Сорокин.
– Правильно, поговори, может, поблажка какая выйдет…
По тёмному городу Сорокин дошёл до тюрьмы. Тюрьма странным образом располагалась в деловом центре Харбина, а не на окраине, как думалось, что на окраине ей всё же было бы более подходящее место. Дул сильный холодный ветер, и Михаил Капитонович, уже немного собравшийся с мыслями, вспомнил сожаление Иванова, что нет снега. Ему представилось, что со снегом было бы не так холодно и неуютно. Весь путь он думал о леди Энн: "Только почему я звал её Энн? Это же Анна, а она Элеонора!" Но он уже привык её так звать, и ничего не хотелось менять.
На входной рогатке перед окованными железом воротами стоял китайский полицейский солдат с винтовкой. Он жался в поднятый воротник серой шинели и перетаптывался с ноги на ногу. Сорокин подошёл к нему и сказал: "Иванов!"
– Иванофу? – переспросил солдат, сдвинул рогатку и махнул рукой в сторону большого здания внутри тюремной ограды. Сорокин миновал рогатку и подумал, что он этого солдата уже видел, но потом в голову пришла мысль, что все китайцы на одно лицо, – и забыл.
Кабинет Иванова находился прямо за входной дверью здания тюрьмы, с табличкой "СЛЕДОВАТЕЛЬ ИВАНОВ" и какими-то иероглифами. Сорокин постучался.
В кабинете было холодно, Иванов сидел в накинутом на плечи пальто. Он, не глядя на Сорокина, махнул рукой на стул и, не поднимая головы от пачки бумаг, спросил:
– Как вы, с опием-то закончили? Это, знаете ли, большая отрава, прямой путь в могилу!
Сорокин снова увидел Иванова другим, не таким, каким тот с ним прощался. Этот Иванов опять был спокоен и вдумчив.
– Я вам это говорю не просто так, сам баловался! Только мы в Петрограде баловались кокаином, революционный этакий порошочек. Немногие из моей тогдашней компании дожили до сегодняшнего дня. – Иванов посмотрел на Сорокина. – Вот что, Михаил Капитонович, можно я вас буду звать просто Миша? Для простоты общения, да я и старше вас на двадцать лет!
Михаил Капитонович кивнул.
– Вот и отлично! Про десятского забудьте, я у китайцев его отбоярил, перебьются, косоглазые, безвинно нашего брата русского сажать. Хотя, конечно, он виноват. Давайте ещё раз посмотрим список. Вот вам бумага и перо, сделайте точный перевод. Да только точный, как только вы и я под ним подпишемся, он сразу станет судебным доказательством, а если не точный – он превратится в лжесвидетельство. Понятно?
Сорокин кивнул.
– Тогда приступайте.
С переводом Михаил Капитонович справился быстро.
– Вот! – сказал он и передал лист Иванову.
Тот взял его и стал читать:
– "Пальто шерстяное, тёмно-синее, с меховым воротником, соболь", это нам ничего не даёт, мех отпорют и продадут отдельно, где его искать, а пальто перекрасят; "пальто из тонкой шерсти, тёмно-зелёное на меховом подбое", это лучше, этот мех не отпорют, будут так продавать; "джемпер домашней вязки, синий, с косами", а это совсем хорошо! Хотя постараются тоже перекрасить! А что такое "с косами", не знаете?
– Нет, тут написано "с косами", я так и перевёл!